28/03/24 - 20:34 pm


Автор Тема: Антон Мухачёв-Люся: тюремная история лошадиной дозы(Окончание)  (Прочитано 694 раз)

0 Пользователей и 1 Гость просматривают эту тему.

Оффлайн valius5

  • Глобальный модератор
  • Ветеран
  • *****
  • Сообщений: 27470
  • Пол: Мужской
  • Осторожно! ПенЬсионЭр на Перекрёстке!!!
Каждый день Пётр Ильич загружал телегу в столовой большими пластиковыми бачками, и в тысячный раз Люси покорно и вдумчиво отвозила пищевые отходы на свиноферму за зоной. Сопровождали парочку, как правило, два инспектора из роты охраны.


После свинофермы Пётр Ильич возвращался в лагерь со свежим мясом для администрации и костями с жилами для зеков. Бывало, повозка заезжала на почту за посылками, а то и на соседней частной стройке конюху приходилось перетаскивать с места на место битый кирпич. Без работы ни Люси, ни её напарник не сидели.

Конвой перебрасывался бородатыми шутками, поселковыми новостями, теребил Петра Ильича глупыми вопросами. В ответ конюх развлекал охрану небылицами, угощал их дорогими сигаретами, шоколадом, а на праздники мог даже подогнать бутылку палёного вискаря.

Служивые воспринимали угощение как должное, но телегу на въезде в лагерь шмонали без должной тщательности. Пётр Ильич всегда был принципиально почтителен, и по посёлку Люси частенько передвигалась без охраны.

Сегодня им всем пришлось задержаться на ферме дольше обычного. Свинокол был в хмуром подпитии, разделка мяса затягивалась, и конвой пригласили переждать в «биндяк» — маленький выгончик без колёс, но со столиком и парой скамеек. На столе в огромной чугунной сковороде своевременно шкворчали кусочки мяса с десятком разбитых яиц. Холодный квас осчастливил инспекторов окончательно.

Пётр Ильич прикорнул в телеге.

С утра распогодилось. Мухи гудели мягким тембром, облепляя всё по пути — от глаз лошади, до губ её спутника. Где-то мычали коровы и неразборчиво бубнили людские голоса. Вдалеке звенела пилорама, её звук будто нёс свежий запах яркой стружки. Жизнь посёлка легко и ненавязчиво кутала сладостью воли. Забыть в подобный миг о лагере было нетрудно, и эти мгновения Пётр Ильич ценил больше всех радостей.

Вдруг словно что-то вспомнив, конюх резко выпрыгнул из телеги, мельком глянул на окна «биндяка» — там шла пирушка и, глубоко вздохнув, повёл Люси в сарай неподалёку.

Постройка была большая, но без света. В дальнем углу была свалена куча старых лопат. После недолгих поисков, Пётр Ильич достал из неё небольшой, туго перемотанный скотчем свёрток. Взвесив его на руке, конюх зубами разорвал упаковку.

Старая акула из каптёрки своё дело знала! Слова деда: «Просрёшь груза, Ильич, и твоё очко — моё очко» когда-нибудь ему в стократ вернутся, в это Пётр Ильич очень старался верить. Без этой веры он с места не сдвинулся бы!

Пётр Ильич вернулся к дверям и запер их изнутри. Солнечный свет тонкими лезвиями располосовал глубину сарая на чёрные ломти. Конюх, будто что-то вспоминая, замер на долгую минуту.

Люси фыркала и переступала с ноги на ногу. Очнувшись, Пётр Ильич полез к телеге. Из-за потаённого бортика он достал зелёный пакет. Почти на ощупь конюх добрался к Люси. Лошадь громко сопела, раздувая ноздри, и искала губами ладони с вкусняшкой. Пётр Ильич хлопал её по шее, заглядывал в глаза с наплывами бельм, перебирал её потную чёлку. Как только в его руках появилась заботливо очищенная морковь, Люси тут же захрустела сочным угощением.

Руки профессионала привычно взялись за дело. Распрячь лошадь — две минуты, завести её в станок и связать ноги — ещё три. Пётр Ильич достал из зелёного пакета брусок хозяйственного мыла и резиновую перчатку по локоть. Продуманный дед из «козлятника» не забыл даже о воде и сунул в пакет бутылочку «Святого источника». Конюх достал из разорванного свёртка три сотовых телефона. Каждая из трубок была завёрнута в пищевую плёнку, туда же были упакованы и «хвостики» от зарядных устройств.

Пётр Ильич густо, до пены намылил перчатку и телефоны, обошёл сзади Люси, убрал в сторону её хвост и почуял тяжёлый запах перезрелой дыни. Задержав дыхание, конюх решительно полез внутрь. В тот же миг Люси всхрапнула, резко дёрнула задом, и обе связанных ноги кувалдой врубили по стене сарая. Затрещали доски, с потолка дождём посыпалась труха, со стены сорвались какие-то железки.

«@#%б!» — только и успел проорать Пётр Ильич. Крутанувшись раненым зайцем, конюх упал под ноги лошади и уже там достонал: «…банна!»

Он катался по земле, держась за пришибленное по-касательной бедро и сдерживал выскочившие было слёзы. «Мать моя женщина, — шипел конюх сквозь зубы. — Ё@#! Ты чего же, падла, а? Сука, Люська, как так-то? Я же свой!»

Когда боль схлынула, Пётр Ильич сел, стащил штаны и ощупал ногу. Она вспухла и одеревенела, но похоже пронесло. Кряхтя поднявшись, Пётр Ильич захромал в поисках разбросанных телефонов. Люси, потряхивая гривой, флегматично жевала слежавшееся старое сено.

Сытый конвой, отрыгивая и отдуваясь, вышел на свежий воздух. Телега пропала, только на песчаной дороге остался след резиновых колёс. Между колеями остывала лошадиная куча.

— Где этот старый хер? — лениво спросил инспектор у своего напарника.

— Я откуда знаю? — пожал тот плечами и предположил: — Бухает где-то.

Они оглядывались по сторонам, но ни лошади, ни конюха видно не было.

— Мы его искать должны? — начал сердиться первый.

— Чё-то он на расслабухе катить начал, — поддержал его второй.

Через пять минут они разозлились всерьёз, но испугаться не успели. Из-за поворота показалась знакомая повозка, гружёная свежерубленным мясом. На краю телеги сидел скособоченный конюх и лениво понукал еле бредущую кобылу.

— Решил загрузиться, пока вы обедаете, граждане начальники, — ещё издалека начал скороговоркой Пётр Ильич. — Время сэкономил, кто же знал, что вы так быстро закончите.

Инспектор влепил подъехавшему зеку затрещину:

— Ещё раз ждать заставишь и о хорошей жизни забудешь! Ясно излагаю?!

Пётр Ильич примирительно поднял ладони:

— Больше не повторится, гражданин начальник! Падлой буду, но исправлюсь!

— Исправится он, жди, — усмехнулся другой инспектор и запрыгнул в телегу. — Бабе своей брехать будешь. Рули домой, Ильич!

Месяц с небольшим Пётр Ильич использовал возможности нового тайника и, как ему казалось, Люси уже сама тянула телегу в сарай. Но больше Пётр Ильич не рисковал. Он завязывал ноги Люси крест-на-крест, клонил к земле её голову и накрепко мотал уздечку к передней ноге. Стоило повести конюху лошадь, как та сама мягко заваливалась на бок в заранее сбитую кучу соломы. Точными движениями Пётр Ильич придавливал коленями круп и, уклоняясь по-первой от щёлкающей челюсти Люси, глубоко и нежно проникал в смазанное хозяйственным мылом влагалище своей подруги.

Долг постепенно таял. Как-то бугор лично сообщил Петру Ильичу, что ещё одна ходка, и тот полностью погасит долг, а то и немного заработает. Пётр Ильич на радостях решил снова напиться, но донесли стукачи, и предусмотрительный бугор снова избил конюха уже не дожидаясь, пока тот уйдёт в запой.

«Одна ходка и хоть сдохни! — напутствовал Семён Аркадьевич, вытирая ноги о лицо конюха. — А это тебе в качестве стимула», — с этими словами он протянул Петру Ильичу фотографию его дочери. С ней Пётр Ильич не общался уже давно, ещё со времён свадьбы, но сердце жёстко прихватило. Бугор душевно пообещал достать более интересные снимки если Пётр Ильич вдруг вздумает кинуть его и или отказать в доставке «запрета».

Пётр Ильич запаниковал, но быстро взял себя в руки. «Одна ходка и баста! — мрачно подумал он. — И пусть эти гниды хоть на голове моей пляшут…»

Но в этот раз он под лопатами телефоны не нашёл.

Пётр Ильич ощупывал небольшой пакет, завёрнутый колбаской, и почему-то решил, что в нём гречка-ядрица. Игнорируя предупреждения «тухлой акулы», конюх аккуратно размотал упаковку и заглянул внутрь. Вместо гречки там была крупная поваренная соль. Пётр Ильич стиснул зубы и привалился к стене сарая. Этой дряни мне ещё не хватало, подумал он. Влип так влип!


Прощальный танец Люси

К наркоманам Пётр Ильич относился с брезгливым порицанием. При загульном веселье хороши водка, спирт, самогон, но травить себя гадостью ради сомнительных глюков? Этого он не понимал, хотя ещё в тюрьме не раз встречал настоящих наркош со шприцами в гниющих руках.

Дикое желание заключённых наркоманов достать «кайф» толкало отчаянных на всеразличные авантюры. Риск был велик. В случае поимки грозил новый срок, но «перекумар» был гораздо сильнее разума. И потому шли бандероли со спайсовыми сигаретами, посылки с героиновой сгущёнкой и передачки с гашишем вместо карамельной начинки.

Большинство блатных грузинов плотно сидело на героине — «бродяга должен отдохнуть», и деньги на кайф, бывало, выделялись даже из лагерного «общака». За дозу платили с десятикратной накруткой.

Вполне естественно, что и Семён Аркадьевич давно мечтал о сверхдоходах. Так или иначе, но с его помощью «кайф» в лагере появлялся.

Зная это, Пётр Ильич не пошёл бы ни к «положенцу», ни к операм. После такого манёвра не помогла бы даже смена лагеря. То, что бугор пьёт в штабе кофе за одним столом с администрацией знал весь лагерь. Мешать рукам друг друга мыть Пётр Ильич не собирался.

Времени на раздумья не оставалось. Ловить момент для уединений с Люси становилось всё сложнее. Пётр Ильич, отмахнувшись от тяжких сомнений, совершил, как он надеялся, последний ритуал близости с уже родной лошадкой.

Одна ходка, и баста!

Но с возвращением в лагерь пришлось повременить. После свинофермы и двух долгих походов на почту, Люси таскала ткань на промзоне и, позже, шлакоблоки на стройке. Пётр Ильич беззвучно ругался, несколько раз пересекался с требовательным взглядом бугра, но поделать ничего не мог.

Когда Пётр Ильич был вынужден оставить на ночёвку лошадь за зоной и вернулся в лагерь без неё, бугор кричал как безумный. Казалось, у него в голове вот-вот лопнет сосуд, но он и пальцем не тронул конюха. Груз тянул под сотню тысяч, и калечить невольного наркокурьера было бы глупо. «Потом прибью», — решил Семён Аркадьевич и отпустил конюха восвояси. Но каптёр не преминул вслед проскрипеть: «О дочери не забывай, Ильич!»

Утром Пётр Ильич привёл Люси в лагерь и, не теряя времени, распряг её в «промзоне» прямо у швейного цеха. А через десяток минут туда сбежалась вся «промка».

Люси танцевала!

Те очевидцы небывалого шоу, кому повезло всё увидеть с самого начала, позже рассказывали, перевирая конечно и фантазируя, как конюх то ли пытался связать лежащую на боку лошадь, то ли наоборот — развязать её.

Но как бы то ни было, Люси вырвалась и помчалась по кругу, раз-другой споткнулась о камни и даже упала, но тут же вскочила и, будто затеяв игру в догонялки, принялась убегать от панически зовущего её конюха.

Отбежит от него недалеко, встанет в каком-то странно беспокойном состоянии, копая дёрн копытами и кивая головой вверх-вниз, подпустит конюха почти вплотную, заржёт и рванёт от него в прыжке. Снова ненадолго замрёт и тут же закружится, завертится вокруг самой себя и ржёт, ржёт не прекращая, выгибаясь дугой то в одну, то в другую сторону.

Вскоре Люси затрясло в судорогах. Её сжимало и растягивало словно гармонь. Она тянулась мордой под хвост, шла боком, трясла гривой, далеко вокруг разбрасывая густую жёлтую пену и уже только хрипела.

Конюх исчез.

Люси, пройдя десяток метров на полусогнутых ногах и чуть ли не волоча по земле зад, вдруг подломилась и завалилась вперёд на грудь да так и замерла в жутко неестественной для лошади позе. Она долго не двигалась, и несколько зеков из окружившей её толпы подошли поближе. Один из них решился ткнуть в неё палкой. Но едва дотронувшись, он вскрикнул и отскочил. Люси вздрогнула, захрипела и, упав на бок, засучила-заперебирала ногами, пытаясь убежать от близкой, но незримой людьми опасности.

Распихав зрителей, к Люси подбежал Пётр Ильич, коротко взмахнул рукой и точным движением вогнал в её шею острую лясу косы. Выдернув стальное жало, он с открытым ртом смотрел на конвульсии лошади, на тугую, шаром взбухающую тёмную кровь, на ошалевших от зрелища людей, затем резко отбросил блестевшую брусничным соком сталь и поспешил скрыться в полуразрушенном здании бывшей кузни.

Зачарованные зеки сообразили не сразу. Бывалые рванули вслед за конюхом и всё же успели вытащить того из петли. Пётр Ильич, очухавшись и уже никого не стесняясь, зарыдал, словно девочка над первой разбитой любовью.

Через две недели, когда отдел по борьбе с незаконным оборотом наркотиков и служба собственной безопасности ФСИН оставили лагерь в покое, захватив с собой и Петра Ильича, и Семёна Аркадьевича, а чуть позже и каптёра из «козлятника», к столовой подъехала ржавая «Газель». Из кузова водитель принялся разгружать поддоны со свежим хлебом.

Мимо шли на обед зеки, и один из них спросил: «А где Люська-то?» Водитель усмехнулся: «Скоро увидишь!»

А через несколько дней некоторые из заключённых впервые за свою отсидку увидели в баланде мясо.

— Конина! — воскликнул какой-то зек.

Столовая немедленно залязгала ложками, засёрбали рты вечно голодных каторжан.

— Супчик из Люськи, как дома у мамуськи! — сострил кто-то.

— Да это же конебализм! — ответили ему.

 Один, уже доедая, спросил у соседа:

— Это мы что, вещдок хаваем?

Зек в очках с верёвочками вместо дужек ответил не сразу:

— Нет, это мы наше УДО в сортир спускаем.

Осенью на условно-досрочное пошло около десятка человек, и провидцы оказались правы — суд не прошёл ни один.

No comments for this topic.
 

Яндекс.Метрика