И с этими словами она вышла из кухни.
Я сидел у окна и смотрел на город, порт и море. Земля вокруг была хорошо обработана и ухожена. Но чувство опасности не покидало меня. Я стал даже подумывать о побеге предстоящей ночью. Да шут с ним, с этим жемчугом: пусть матушка настоятельница употребит его на монастырь или заберет себе – это ее дело. Я ей не доверял, и на это были причины. Удивительно, как это она, каталонка, настоятельница монастыря, а следовательно, образованная женщина, не знает французского? Невероятно. Вывод: ночью надо бежать. Да, в полдень я выйду во двор и выясню, где можно перелезть через стенку. Около часа в дверь постучали.
– Пожалуйста, спускайтесь вниз на обед.
– Да, иду. Спасибо.
Я сидел за кухонным столом и едва успел притронуться к мясу с отварным картофелем, как дверь открылась и вошли четверо полицейских в белой униформе. У троих – винтовки, у офицера – револьвер.
– No te muevas, o te mato. (Не двигаться, а то пристрелю.)
Он надел на меня наручники. Ирландка-монахиня пронзительно закричала и упала без чувств. Ее подхватили под руки сестры, работавшие на кухне.
– Vamos (идем), – сказал начальник.
Пришли в комнату. Разворошили мой узел и тут же нашли тридцать шесть золотых монет. Футляр с отравленными стрелами отложили в сторону, не поинтересовавшись содержимым. Они были уверены, что это карандаши. Начальник с нескрываемым удовольствием положил золотые себе в карман. Во дворе уже поджидала полицейская колымага.
Пятеро полицейских и я втиснулись в эту машину-развалюху и помчались на полной скорости. За рулем сидел малый в полицейской форме, черный, как антрацит. Я был настолько ошеломлен происходящим, что не сделал ни малейшей попытки протестовать. Старался держать себя в руках: любые просьбы о пощаде и прощении – не к месту и не ко времени. «Будь человеком, – внушал я сам себе, – и не теряй надежды». Вылезая из машины, я решительно настроился остаться мужчиной, а не превращаться в половую тряпку. Мне это удалось, о чем полицейский офицер, принявшийся меня допрашивать, не преминул сразу же заметить: «Этот француз крепкий орешек, его, кажется, совсем не смущает, что он попался!» Вошли в кабинет. Я снял шляпу и сел без приглашения, положив свой узел между ног.
– Tú sabes hablar español? (Можешь говорить по-испански?)
– Нет.
– Llame al zapatero. (Позовите сапожника.)
Через несколько минут появился человек небольшого росточка в синем переднике и с молотком в руке.
– Ты тот француз, что убежал из Риоачи год назад?
– Нет.
– Не ври.
– Я не лгу. Я не тот француз, что убежал из Риоачи год назад.
– Снимите наручники. Задери-ка куртку да рубашку, дружище. – Он взял лист бумаги и стал его изучать. В нем была описана татуировка. – У тебя не хватает большого пальца на левой руке. Так оно и есть. Это ты.
– Нет, это не я. Я убежал не год назад, а семь месяцев.
– Это все равно.
– Может быть, для тебя и все равно, дружище, а для меня – нет.
– Понял: ты типичный убийца. Француз или колумбиец, вы, убийцы, все одного поля ягода – неукротимые. Я всего лишь заместитель начальника тюрьмы. Не знаю, что с тобой сделают, но пока посажу тебя к твоим приятелям.
– Каким приятелям?
– Французам, которых ты привез в Колумбию.
Я последовал за полицейским. Он привел меня в камеру, зарешеченные окна которой выходили во двор. Вот так встреча! Все пятеро снова со мной. Обнялись.
– Мы думали, что ты далеко и с тобой все в порядке, друг, – сказал Клузио.
Матюрет рыдал, как ребенок. Трое других тоже были изумлены до крайности. Увидев всех рядом с собой, я снова обрел силы и уверенность.
– Расскажи нам все о себе.
– Потом. Ну как вы здесь?
– Уже три месяца сидим.
– С вами обращаются хорошо?
– Ни так ни сяк. Нас собираются переправить в Барранкилью, где передадут французским властям, – так, кажется.
– Вот свиньи! А что, если нам рвануть отсюда?
– Ты едва появился, а уже помышляешь о побеге!
– А что в этом плохого? Уж не думаете ли вы, что я с этим смирюсь! Наблюдают за вами строго?
– Днем не очень. Но на ночь выставляется специальная стража. Из-за нас.
– Сколько?
– Трое стражников.
– Как твоя нога?
– В порядке. Даже не хромаю.
– Вы всегда под запором?
– Нет, выпускают во двор погреться на солнышке. Два часа утром и три после полудня.
– Как к вам относятся заключенные колумбийцы?
– Есть несколько очень опасных типов, воры – те же убийцы.
В полдень нас вывели во двор. Мы с Клузио уединились, чтобы поговорить. Но за мной прислали полицейского, который отвел меня в тот же кабинет, в котором я побывал утром. Меня встретили начальник тюрьмы и его заместитель, уже знакомый мне. Начальник сидел на почетном месте. Очень темный цвет кожи, почти черный. Похож больше на негра, чем на индейца. Короткие курчавые волосы. Короткие усы над толстой губой. Резкие и злые складки у рта. Глаза черные и жесткие. Ему около пятидесяти. Ворот рубашки расстегнут, галстука нет. Слева на груди бело-зеленая лента – знак отличия за какие-то заслуги. Присутствовал и сапожник.
– Француз, ты находился в бегах семь месяцев, пока тебя снова не сцапали. Что ты делал это время?
– Был у индейцев гуахира.
– Не советую играть со мной в кошки-мышки, мы тебя быстро исправим.
– Я говорю правду.
– Никто с индейцами никогда не жил. Только за этот год они убили больше двадцати пяти пограничников береговой охраны.
– Нет, пограничников убили контрабандисты.
– Откуда ты знаешь?
– Я жил там семь месяцев, индейцы гуахира никогда не покидают свою территорию.
– Ну ладно, может, ты и прав. Где ты украл тридцать шесть золотых монет по сто песо каждая?
– Они мои. Мне их дал вождь индейского племени, живущего у подножья гор, по имени Хусто.
– Как это у индейца может оказаться такое богатство? Да еще он отдал его тебе?
– Вот что, шеф, вы слышали что-нибудь о краже золотых монет в сто песо?
– Верно, не слышали. По донесениям такой кражи не было. Но это не значит, что мы не наведем справки.
– Наведите, это пойдет мне на пользу.
– Француз, за тобой серьезное преступление – побег из тюрьмы Риоачи. Еще более тяжкое преступление – ты помог бежать Антонио, на совести которого жизнь нескольких пограничников береговой охраны. Его ждал расстрел. Тебя разыскивают французские власти. Ты приговорен к пожизненной каторге за убийство. Ты опасный убийца, и я не позволю тебе находиться в одной камере со своими дружками, а то ты снова постараешься удрать. Слишком большой риск. Тебя посадят в карцер до отбытия в Барранкилью. Если будет установлено, что деньги не украдены, мы их тебе вернем.
Меня выдворили из кабинета и отправили вниз по лестнице, которая вела в подземелье. Отсчитал более двадцати пяти ступенек. Едва освещенный, мрачный, сырой коридор. По обе стороны клетки для узников. Одна из них открыта, меня туда и втолкнули. Как только за полицейскими закрылась дверь, на меня пахнуло гнилью и затхлостью от скользкого и грязного земляного пола. Меня стали окликать со всех сторон. В каждой клетке сидели один, двое или трое узников.
– Francés, Francés! Qué has hecho? Por qué estás aquí? (Француз, что ты сделал? За что тебя?) Ты знаешь, что это камеры для смертников?
– Да заткнитесь. Пусть он скажет, – послышался голос.
– Да, я француз. Бежал из тюрьмы Риоачи.
Мою тарабарщину по-испански поняли хорошо.
– Послушай, француз. Надо тебе кое-что сказать. У задней стены камеры – доска. На ней можно лежать. Справа найдешь жестяную банку с водой. Не очень расходуй: дают только немного утром, а просить больше нельзя. Слева – параша. Накрой ее курткой, чтобы меньше воняло. Куртка тебе не нужна – и так жарко. Мы все тут накрываем параши своим тряпьем.
Я подошел к решетке, чтобы лучше разглядеть их лица. Удалось рассмотреть двоих в клетке напротив. Они стояли у решетки, просунув ноги в коридор. Один испанско-индейского происхождения, очень похож на тех полицейских, которые арестовали меня в Риоаче. Другой – довольно светлокожий негр, очень красивый юноша. Негр предупредил меня, что во время приливов в камере поднимается вода. Но мне не следует опасаться: выше пояса вода не доходит. Я не должен ловить крыс, которые могут на меня забраться, – их надо бить наотмашь. Ловить их нельзя – могут укусить. Я спросил:
– Сколько времени вы в этой дыре?
– Два месяца.
– А сколько другие?
– Держат не более трех. Если оставят дольше, значит здесь и сдохнешь.
– А кто здесь сидит дольше всех? И сколько уже сидит?
– Восемь месяцев. Он долго не протянет. Сейчас он может подняться только на колени. Ноги не держат. Посильнее прилив – и он утонет.
– В вашей стране живут дикари.
– А я и не спорю. Твоя страна цивилизованна не больше, чем наша, если дают пожизненное заключение. Здесь, в Колумбии, либо двадцать лет, либо смерть. Больше не дают.
– Согласен. Везде одно и то же.
– Многих угробил?
– Нет. Только одного.
– Быть не может. За одного – и пожизненная каторга?
– Правду говорю.
– Ну, значит, твоя страна такая же дикая, как и моя, не так ли?
– Не будем касаться стран. Ты прав. Полиция везде дерьмовая. За что посадили?
– Убил человека вместе с его сыном и женой.
– За что?
– Они скормили свиньям моего маленького брата.
– Боже, как это? Какой ужас!
– Брат, пятилетний несмышленыш, каждый день бросался камешками в их сына. Несколько раз угодил тому в башку.
– И все-таки это не повод.
– Я тоже так подумал.
– А как ты узнал?
– Брат пропал, и его не было трое суток. Я стал искать и нашел его сандалию в навозной куче. А навоз выбрасывали из свинарника. Я разрыл кучу и обнаружил белый окровавленный носок. Сразу все понял. Женщина призналась перед смертью. Я им разрешил помолиться, прежде чем застрелить. Первым выстрелом я перебил человеку ноги.
– Ты правильно сделал. Что тебе корячится?
– Двадцать лет, не больше.
– А в этой дыре за что?
– Ударил полицейского, родственника той семейки. Он служил здесь, в тюрьме, но сейчас его перевели в другое место. Теперь я спокоен.
Открылась главная дверь в подземелье. Появился надзиратель с двумя заключенными, которые несли деревянную бадью на двух шестах. Сзади, у них за спиной, маячили еще две фигуры стражников с винтовками. Заключенные обходили клетки и опорожняли параши в бадью. Удушливая вонь от экскрементов и мочи повисла в воздухе. Она перехватывала дыхание. Никто не разговаривал. Когда они пришли в мою клетку, тот, кто взял мою парашу, обронил на землю небольшой пакет. Я тут же ногой задвинул его подальше, где потемнее. Когда они ушли, я развернул пакет и нашел в нем две пачки сигарет, зажигалку и записку, написанную по-французски. Сначала я прикурил две сигареты и перекинул ребятам в клетку напротив. Затем позвал соседа. Он, просунув руку между железными прутьями, принимал от меня сигареты и передавал дальше. Я тоже закурил и принялся рассматривать записку. Света не хватало. Я скрутил жгутом оберточную бумагу и после нескольких попыток зажег ее. Быстро стал читать: «Держись, Папийон. Рассчитывай на нас. Береги себя. Завтра мы пришлем тебе бумагу и карандаш. Ты сможешь нам написать. Вместе до самой смерти». Как она меня успокоила, эта записка, как согрела мне сердце! Я не один. Со мной мои друзья, и я могу рассчитывать на их помощь.
Никто не разговаривал. Все курили. По количеству розданных сигарет я понял, что в клетках для смертников сидит девятнадцать человек. Да, меня снова опускают вниз по сточной канаве, теперь я в ней сижу по самую шею. Эти сестрички Господа нашего оказались сестрами дьявола. Не верилось, чтобы монахини – ирландка или испанка – могли выдать меня. И я-то хорош – поверил монахиням! А может, они ни при чем? Может, возница? Два или три раза мы неосторожно разговаривали по-французски. Мог он подслушать? Какое это имеет значение? На этот раз ты попался, петушок. Попался, и очень крепко. Монахини, шофер, матушка настоятельница – да какая разница? Все хороши!
Вот и сиди теперь в этой вонючей дыре, с наводнением по два раза в сутки. Жара несусветная. Снял рубашку, затем штаны. Снял ботинки. Потом весь скарб повесил на решетку.
Пройти две с половиной тысячи километров – и на тебе, пришел! Ошеломляющий успех! Боже! Ты был так добр и щедр ко мне! Неужели Ты меня оставил? Боже праведный, не лишай меня Твоей милости. Ты сердишься на меня, о Боже! И поделом! Ты дал мне свободу. Самую прекрасную свободу! Ты дал мне даже не одну, а двух замечательных жен! И солнце, и море. И дом, где я был полным хозяином. Жизнь на природе, такую простую, но такую милую и спокойную. Какой уникальный подарок я получил от Тебя, о Боже, – свободу! Жизнь без полиции, судебного магистрата, без завистников и недоброжелателей вокруг. И я этого не оценил! Голубое море, временами почти изумрудное или черное. Солнечные восходы и закаты, когда все, казалось, перед тобой плывет в дивном прозрачном мареве. Жизнь без денег, но при наличии всего, что требуется человеку для жизни. У меня было все, но я отверг Твои милости с презрением гадкого человека и растоптал их. Чего ради? Ради человечества, которому на меня ровным счетом наплевать? Ради людей, которые даже не удосужились разобраться, есть ли во мне что-нибудь хорошее? Ради этого мира, который отвергает меня, не оставляя никаких надежд на будущее? Ради общества, которое стремится любой ценой стереть меня в порошок?
