В очередной раз мы встретились с Голтисом — профессиональным путешественником, специалистом по выживанию в экстремальных условиях, автором уникальной тренировочной методики — после его возвращения из Испании, где съемочная группа британской телерадиовещательной компании BBC по заказу испанского телеканала «Majestic» снимала документальный фильм о методике экстремального очистительного голодания. Под круглосуточным наблюдением группы авторитетных медицинских экспертов и недремлющим оком видеокамер Голтис проголодал сорок три дня, причем первые двенадцать дней — «всухую», без воды… Но интервью наше посвящено совсем другой истории. Хотя без голодания не обошлось и в ней…
Иран, город Мешхед, тюрьма госбезопасности, камера смертников… Обвинения в шпионаже в пользу США, допросы с особым пристрастием… Понятно, воспоминания не из приятных, но все-таки… Каким-то чудом тебе ведь удалось оттуда выбраться?..
«Что бы ни делалось — все к лучшему…» Вся наша жизнь — цепочка испытаний, результатом которых становится осознание. И если с тобой случается что-то из ряда вон — ну, совсем, казалось бы, плохо и деться некуда — глупо спрашивать: «За что?». Правильный вопрос — «Зачем?». Любое испытание — всегда шанс. Бог не наказывает нас, а всего лишь позволяет нам учиться. Если бы тогда, в девяносто шестом в Иране, я отнесся к ситуации не с такой позиции, мы бы с вами сейчас не беседовали… Поскольку реально ситуация была из разряда тупиковых. Во всяком случае, как мне объяснили впоследствии, до меня никому из подобного расклада выбраться живым не удавалось…
Нет, я не говорю, что это был единственный случай в моей биографии, когда я оказался на грани жизни и смерти… Я о другом… Когда со мной случалось что-то экстраординарное, что-то, что требовало стопроцентного самообладания сейчас и здесь, стопроцентного вложения всех душевных и физических сил, я каждый раз от всего сердца благодарил Господа за то, что Он не оставляет меня, за то что дает возможность учиться… Проходили год, два, иногда пять… или даже семь лет… и я понимал, зачем мне было необходимо то или иное испытание, ради чего Бог проводил меня сквозь ту или иную критичную ситуацию…
Не могу сказать, что стойкость моя всегда носила безупречно голливудский характер. Однако откровенного малодушия старался не допускать. Когда я понял — куда попал, когда понял, что из этой камеры смертников никто никогда живым не вышел — я на какое-то время почувствовал себя немного не в своей тарелке. Я даже подумал: «Боже, неужели Ты оставил меня теперь?» Все, что было со мной раньше — перелом позвоночника, укусы ядовитых пауков в джунглях, укус ядовитой змеи в пустыне Калахари, — это все было понятно. Зачем, почему, что осознать, чему научиться… Но камера смертников в тюрьме иранской госбезопасности?! Этого я понять не мог. Обратного пути нет — это было очевидно. Но куда дальше?! Неужели — ТУДА? Или?.. Или что?.. Короче, я был в замешательстве и главный вопрос, решением которого в основном занимался, был — где взять силы, чтобы умереть достойно. И чувствовал я себя скверно — ребенком беспомощным. Нет, птицей, которой крылья с корнем выдрали.
Но если принимаешь любую судьбу, если уверен, что все всегда к лучшему, если никогда ни при каких обстоятельствах не осуждаешь Господа и не теряешь веру в то, что все есть промысел Божий, то всегда найдешь правильный путь… Главное — слушать голос сердца и следовать ему.
И тогда случается «обыкновенное чудо». Прошло семь лет, прежде чем я понял, зачем сидел в иранской камере смертников и почему вышел оттуда живым.
И зачем?
Чтобы написать книгу. Красивую добрую книгу о вере, любви, силе духа и голосе сердца… История смертника, ожидающего казни в чужеземной тюрьме станет сюжетной канвой, в которую потоком воспоминаний вплетутся рассказы о разных людях и событиях…
А название придумал? Или потом?
Нет, не потом… Название уже есть. «Исповедь смертника». То, что испытывает человек, находясь на грани жизни и смерти — истинное откровение. Каждый умирает в одиночку, но наедине с Богом. Досужий ум затихает, внутренняя болтовня прекращается. Остаются только душа — и Бог. В тишине. Безмолвный диалог в пустоте… Даже, скорее, монолог Бога в тебе… Находясь в камере смертников, я по-новому осознавал свою жизнь — мгновение за мгновением…
Я был готов к мучительной смерти, я полагал, что такова неизбежная плата за прекрасную жизнь, в которой я не хотел бы изменить ни единого мгновения. Моя душа была переполнена благодарностью к Богу за то, как Он провел меня сквозь эту жизнь…
Может, расскажешь по порядку: каким образом ты, мирный профессиональный путешественник, угодил в тюрьму иранской госбезопасности, да еще и в камеру смертников, причем не просто так, а в качестве американского шпиона?
Началось все со странного сновидения. Месяца за два до событий во время сна ко мне пришла информация, о том, что мне предстоит попасть в иранскую тюрьму и сидеть в камере смертников…
Что, прямо тюрьма приснилась? Иран, люди иранские, тюрьма, допросы?...
Нет, «видеоряд» был другим, но «вложенную» информацию относительно того, к чему он, мне удалось «снять». И «сущностное вложение» как раз и «вывело» меня на такую вот «радостную» группу понятий: Иран, тюрьма, камера смертников… Приятненький такой себе ассоциативный ряд. Коротенький, правда, однако трепет все равно внушает…
Как выглядел «видеоряд» твоего вещего сна?
Отвратительно. Я вдруг обнаружил себя в деревянном ящике и понял, что меня похоронили заживо. А ящик… Ладно бы — гроб. Так нет — ящик вовсе не ящик даже, а ящичек… Кубик такой, неудобный… В гробу можно руки и ноги вытянуть — и помирай себе спокойненько. А тут — закопали в ящике чуть ли не овощном. Лежу, калачиком в три погибели скрюченный, и никаких шансов… Все тело затекает, дышать невозможно… И вот я задыхаюсь — во сне — и понимаю всю безнадежность своего положения и осознаю, что мне осталось лишь одно: просить Бога, чтобы дал мне силы умереть достойно… И я просил, слова находил в самой глубине души… Потому что не в страданиях тела была главная проблема, а в невыносимых душевных мучениях…
А тут еще демон является — это все в том же сне — и говорит: «Вот, все, попался!.. Теперь будешь мучиться! То, что сейчас — это цветочки… А вот как возьмемся мы за твою душу потом — в загробном мире — о-о, вот тогда узнаешь!..»
И тогда мне стало страшно. Так страшно, как никогда до того не было… Сплю — и чувствую страх, от которого вот-вот и по-настоящему на тот свет отправиться недолго. Страх, правда, странный такой. Я боялся не собственно дьявола и не того, что со мной происходило прямо в тот момент — я ведь знал, что это сон… Нет, страх мне внушали мои собственные слабости и те грехи, которые в жизни сотворил, те испытания, которые не сумел пройти… Я понял тогда, что нет ничего страшнее, чем угодить в преисподнюю… Оттуда выхода нет, существовать там душе невозможно… Но приходится… Вот где страдания… Причем вечные.
И я начал в своем сне молиться Господу и исповедоваться в своих грехах. Я понимал, что у меня еще есть мгновение — момент истины, когда можно успеть сказать Господу: «Боже, я не всегда жил по Твоим законам, я не прошел многие испытания, я слаб, и прости меня, Господи, за то неправедное, что я в своей жизни совершил». Исповедь смертника… И именно эта исповедь в какой-то момент переломила ход событий в моем сне. Демон куда-то делся, я почувствовал силу. Сначала внутри себя… Потом пришла внешняя Сила, ощущение присутствия кого-то, кто сказал… Нет, не сказал, а подумал… Нет, не подумал, а… Короче, никаких мыслей, никаких слов, но и так все ясно… А текст примерно такой: «Вот, Голтис, благодарность тебе объявляется за твою веру, и за исповедь твою, и коль выпадут тебе тяжкие испытания — благодари Господа, ибо сие суть самые сокровенные мгновения жизни». Как-то так…
То есть, как бы «попустило»… Во сне. А потом?
Потом я проснулся. В Карпатах, в доме… Знаете, я не буду рассказывать ни о доме, ни о месте, где находится этот дом. В Карпатах, в горах… Этого достаточно…
Почему не будешь рассказывать?
Для меня это место — самое главное на планете. Не только для меня — для нас троих, тех, кто участвовал в «иранской эпопее»… Мы проходили курс голодания в горах, а потом спустились в долину и случайно оказались в этом месте… Нет, случайно такие вещи не происходят. Мы вышли на это место интуитивно… Там до сих пор уклад жизни людей такой же, как был триста-четыреста лет назад… Там все совершенно фантастическое… Восход солнца, утренний туман над горной речкой, изобилие трав и цветов… Когда я увидел это место впервые, я понял, что оно — «мое». То самое единственное на планете заветное место, где я когда-нибудь останусь навсегда… Спустя десять лет после того сна мы с друзьями купили это место — участок земли со старым-старым домом… Так что теперь место на самом деле наше… Надеюсь, Бог не позволит мне погибнуть во время путешествия где-нибудь вдали от родины, и все выйдет именно так, как я увидел в тот момент, когда впервые попал туда… Когда-нибудь я вернусь в свое место среди гор и останусь там навсегда.
Дай Бог… Просыпаешься — и что дальше?
Так вот… Просыпаюсь я оттого, что старый гуцул щекочет мне щеку соломинкой и говорит: «Голтис, Голтис, давай вставай солнце встречать, там птицы уже так поют… Идем, послушаем, а то ведь как солнце появится — замолчат…»
Я прихожу в себя, он видит — что-то со мной не то… Старый мудрый гуцул — он все видит и чувствует. Спрашивает: «Голтис, ты чего? Что с тобой?»
Я ему сон рассказал и объяснил, что именно он означал — Иран, тюрьма, камера смертников…
Дед внимательно меня выслушал, и говорит: «На все воля Господа, главное — принимай все своим сердцем и принимай все по воле своего сердца, тогда все будет хорошо — даже если погибнешь — все равно все будет хорошо».
Я, знаете, постоянно анализирую… Что бы ни происходило со мною — всегда пытаюсь осознать и понять — зачем… Сломал позвоночник — через четыре года понял, для чего это произошло: чтобы использовать методику, которую я разработал для собственной реабилитации, в работе с детьми-инвалидами, от которых отказалась медицина. Змея укусила — тоже ясно: для того, чтобы понять, что даже там, где нет ни врача, ни вообще просто воды, в критической ситуации можно выжить, если слушаешь голос сердца и если твое намерение — не покорить мир, а постичь его и принять… Да… А вот с иранской тюрьмой… Я долго не мог понять — зачем это… Пока не сообразил, что должен написать книгу. И самое главное в ней должно быть вот что: не важно, какой ты национальности, какова твоя религия, пусть даже ты — стопроцентный атеист — ты никогда нигде не останешься один, если живешь сообразно совести… Коммунист, закрывший грудью амбразуру, мусульманин, который поймал американского шпиона, бушмен, который вообще понятия не имеет о том, что такое церковь и кто такой Бог — все они одинаково приятны Богу, если имеют страх Божий и поступают по правде.
Вот смотрите, я выжил только благодаря тому, что обратился к «тройке» — это вместо суда у них — как у нас при Сталине — от сердца к сердцу… И они приняли информацию, не закрылись… А ведь могли отмахнуться… Им за уничтожение шпиона премия очень серьезная, повышение по службе полагалось… Для них то, что они выслушали меня и приняли мои слова сердцем — ого какой поступок, потребовавший недюжинной силы духа. Им ведь потом пришлось объяснять начальству — почему не казнили шпиона, а просто отпустили на все четыре стороны. А там ведь страна такая — никто ни с кем особо не церемонится, со «своими» — в том числе, ежели провинились… Особенно в приграничных районах — перманентное военное положение. Неправ — к стенке… И весь разговор… Суд и следствие — по законам военного времени. Но эти люди сделали выбор, они предпочли впоследствии решать свои проблемы, но ни в чем не повинного человека казнить не стали. Хотя казнить меня, повторяю, им во всех отношениях было бы очень выгодно.
Да… Но в то утро, когда я проснулся в Карпатах, ничего этого я еще не знал.
А собственно события начались с того, что мне и двоим моим друзьям сделали очень выгодное предложение — пригнать из Омана три крутых джипа. Мы все трое — путешественники, для нас такой вариант — просто мечта… Есть только одно «но» — Иран. Я рассказал ребятам о своем сне. Они говорят: «Да ладно, Голтис, не поедем через Иран, погоним машины через Сирию и Иорданию — тоже классные места для фото и видео». Так и решили.
И вот мы — в Омане. Купили джипы — все в порядке, можно ехать. Парни начали заниматься оформлением транзитных виз — сирийской и иорданской. С иорданцами — нет проблем, а Сирия визы не открывает ни в какую. Разными способами пытались, разные подходы пробовали, две недели потратили — глухо. Путь через Сирию закрыт.
В конце концов я предложил плюнуть на все и ехать через Иран. Действительно, ну за что меня в тюрьму сажать? Тем более — в камеру смертников. Машины куплены совершенно официально, все документы в порядке, сам я — человек исключительно законопослушный, принципиально неконфликтный. Думаю — ну, проверить надо. А вдруг сон — никакой не пророческий? А если и пророческий — не верю я в абсолютно непоколебимую судьбу. Всегда что-то можно изменить. Так я думал. Ребята потребовали, чтобы я дал слово нигде ни по каким поводам не вступать ни в какие конфликты, общественный порядок никак не нарушать, никаких поводов для сомнений в моей благонадежности иранским властям не давать. В общем, едем через Иран.
Купили билеты на иранский паром, погрузили машины — плывем. И попадается мне на глаза агитационный плакат, а на нем — изречение иранского аятолы: «Призываю всех мусульман до последней капли крови биться с американцами». Веселое начало…
Паром прибыл в Бандрабас — иранский портовый город на Персидском заливе. И тут выясняется, что всю фото- и видеоаппаратуру по иранским законам необходимо задекларировать. Заполняешь декларацию, затем тебе выдают специальный ящик, туда вся твоя техника упаковывается, запирается на замок и опечатывается пломбой. На выезде из страны нужно предъявить неповрежденную пломбу. Если ты утаил фото- или видеотехнику, или же если на выезде оказывается, что целостность пломбы на твоем ящике нарушена — грозит тюремное заключение. Если вдруг тебя поймают на том, что снимаешь видеокамерой — немедленный арест. И если на пленке окажется военный объект — смертная казнь.
Но эти подробности мы узнали несколько позднее. А в Бандрабасе я решил камеру и фототехнику не декларировать. «Закопал» на самое дно рюкзака, а таможенным чиновникам сказал, что фото- видеотехники у нас нет. Соврал, стало быть… Ну действительно, как я могу не снимать в Иране? Это же древняя Персия, таких уникальных ландшафтов, как там, вообще больше нигде нет… Я не собирался снимать в городах, где меня могла засечь полиция, и решил, что начну снимать только тогда, когда выедем на дикую природу.
Пока наши машины проходили таможню, мы вынуждены были сидеть в Бандрабасе в гостинице. В те времена в Иране законы были жесткие. Например, за появление на улице в шортах и майке — три года тюрьмы.
Сидим мы день в гостинице, я снимаю на видео вентилятор и думаю о том, что под боком у нас — Персидский залив, и что неплохо было бы сходить туда поплавать… Хотели было ночью на бережок прокрасться, но что-то не сложилось — и слава Богу. Мы потом днем туда все-таки сходили и увидели, что бывает, когда прямо в море выливаются канализационные стоки. Без какой бы то ни было фильтрации, без отстаивания там всякого, без химической очистки. Короче — вот канализационная труба, вернее, даже не труба, а просто открытый канализационный канал, вот — море, по канализации течет это самое оно и — прямо в море тут же непосредственно и втекает… И где-то километровая полоса моря вдоль берега — такой себе бульон из нечистот, в котором бултыхаются местные дети в одежде. Жарища, вонища — просто катастрофа. Слава Богу, думаю, что ночью купаться не пошли!.. Ну, и разумеется, тихонечко так «из-под полы» пофотографировал все это. Не для того, чтобы иранцев в западной прессе скомпрометировать — для себя, на память… Очень уж выразительные были картинки… Занятные кадры, наверное, могли бы получиться. Потом каждый день мы выбирались из гостиницы на прогулки, и каждый день я что-то снимал. Но только фото. Никакой видеосъемки. Хотя, конечно, и с фотосъемкой можно было крепко попасть. Но это мы поняли значительно позже. А тогда я даже не подозревал, насколько серьезными могут быть последствия такой вот «туристической» фотосъемки. Я ведь целую пленку отщелкал.
Наконец, выдали нам наши джипы. Ни на одной машине — ни одной царапины. Это нас удивило. Мы ведь видели, как парковали машины на пароме… У них там царапина, вмятина — ерунда, на такие мелочи просто не обращают внимания. А у нас ведь отношение к этому другое. Поцарапали бы нам машины — мы бы долго с заказчиками расплачивались. Джипы-то не простые — «Мазда Марви». Экспериментальная модель. Всего таких машин была выпущена одна тысяча…
Но автомобили оказались в порядке — значит, Господь с нами, и все будет хорошо. Пророчество как-то на второй план отошло…
Но нам предстояло еще одно испытание — нужно было проехать по центральной улице Бандрабаса, так как объездного пути не было. И вот это был чуть ли не самый крутой автомобильный экстрим в нашей жизни. Светофоров нет, правил нет, все машины — битые, бамперами и боками друг друга пинают — это считается нормой… А нам ведь нельзя — вмятинка, царапинка — и мы «попадаем на деньги». И на немалые… Уф… Но ничего, справились…
