Пополнение армии, называлось ли оно рекрутским набором или призывом, в России всегда было одним из самых взяткоемких процессов. Однако, как выяснил обозреватель "Власти" Евгений Жирнов, борьба с ним, как и с прочими проявлениями коррупции, приводила в лучшем случае к замене старых взяточников новыми
"Обогатев неправедным своим мздоимством".
О том, до чего способно довести страну многочисленное и корыстолюбивое чиновничество, свидетельствовали речи участников Земского собора 1642 года.
"А в городах,— говорили купцы царю Михаилу Федоровичу Романову,— всякие люди обнищали и оскудели до конца от твоих государевых воевод, а торговые людишки, которые ездят по городам для своего торгового промыслишка, от их же воеводского задержания и насильства в проездах торгов своих отбыли".
И в этих словах не было ни малейшего преувеличения. В Москву жаловались купцы практически отовсюду. Как говорилось в челобитных, воеводы силой задерживали караваны и обозы на подведомственных территориях, требуя за право проезда дани в размере 3-4% оцененной на глазок стоимости товара. После путешествия из Сибири в Москву купцы не только лишались всякой надежды на прибыль, но и оставались в серьезном убытке.
Не легче жилось и сельским жителям. К примеру, жители одной из самых благополучных волостей России, только в 1617 году возвратившейся из-под шведского управления обратно к московскому царю, жаловались ему на страшные притеснения управлявшего волостью приказного человека Дмитрия Мякинина. Тот, не дождавшись взяток от крестьян, сам брал все, что заблагорассудится.
"Дмитрей,— говорилось в челобитной,— ездил с людьми своими для своей корысти по деревням и их, крестьян, бил, и мучил, и по дворам, и по лесам за ними гонялся, и вымучил на них немерною мукою на человеке рублев по пяти, и по шти, и болши".
Не довольствуясь собранным, Мякинин потребовал "поклонных" — денег, даваемых из уважения к должностному лицу. Но сделал это, как жаловались жители волости, в своем особом стиле:
"Да он же де Дмитрей звал их к себе на пир, и которые крестьяне у него на пиру были, и он, с тех поклонное взяв, сажал в тюрьму, и они из тюрьмы у него выкупалися, а давали рубли по два и болши, а которые у него на пиру не были, для того, что люди недостаточные, поклонного дати нечего, и он по тех посылал с приставы людей своих, и правили на них поклонного с человека по два алтына, по две деньги, и по гривне, и болши".
Но и этого оказалось недостаточно. В разгар полевых работ люди управителя волости согнали мужиков изо всех деревень к нему во двор, и Мякинин не отпускал их, пока они не пообещали принести еще и "поровенный" сбор. А временами приказной человек, как говорилось в челобитной, выбивал деньги, даже не придумывая повода:
"Да он же де Дмитрей старосту Аникейку Семенова бил ослопом до полусмерти, и в тюрьме держал, и морил голодом, и доправил с него десять рублев".
В итоге богатая волость за год правления Мякинина пришла в полное разорение:
"И от того де Дмитреева насильства они Сумерской волости крестьяне в конец погибают и совсем до основания разорены, бредут врознь, и у многих у них пашня залегла".
Чиновники тем временем богатели на зависть всем тем, кто не удостоился хлебной службы.
"А твои государевы дьяки и подьячие,— жаловались дворяне на Земском соборе 1642 года,— пожалованы твоим государским денежным жалованьем, и поместьями, и вотчинами, и, будучи беспрестанно у твоих государевых дел и обогатев многим богатством неправедным своим мздоимством, и покупили многие вотчины, и дома свои строили многие, палаты каменные такие, что неудобь сказаемые, блаженной памяти при прежних государях и у великородных людей таких домов не бывало, кому было достойно в таких домах жите".
"Отдает на откуп безмужных жен на блуд".
Подобная ситуация не устраивала не только подданных, но и самих самодержцев: из-за нее резко уменьшались поступления в казну. Поэтому после вступления в силу Уложения 1649 года, предусматривавшего наказание чиновников за злоупотребления, посадским и прочим людям повелели жаловаться государю на любые притеснения. А чтобы воеводы не задерживали челобитчиков, им разрешалось уезжать с мест постоянного проживания без разрешения.
Вскоре, правда, выяснилось, что этот метод борьбы со мздоимством из-за обширности страны практически не работает. Жалобщики имели право уехать без согласования с ненавистным воеводой. Но другие воеводы не имели обязанности беспрепятственно пропускать их через свои земли. А также хотели получать мзду с коллег-воевод за возвращение кляузников восвояси.
Иногда челобитчикам все же правдами и неправдами удавалось прорваться в Москву. Но в Москве, чтобы челобитная дошла до царя, требовалось давать взятки — "посулы". И вместо сокращения коррупции в результате деятельности жалобщиков она, к возмущению самодержцев, только расширялась. В царской грамоте городецким жителям, к примеру, говорилось:
"Да вы ж посылаете к нам в челобитчиках своих посадских людей и даете им на подмогу многие деньги, а посыльщики ваши те деньги на Москве дают в посулы и сами ими корыстуются, а вы того и не ведаете, и в том вам посадским людям чинятся убытки многие".
Только после того, как челобитная попадала к адресату, дело сдвигалось с мертвой точки: назначалось следствие, от результатов которого зависело решение царя. В 1665 году посадские люди донесли царю о бесчинствах енисейского воеводы Василия Голохвастова, и после дознания последовал указ Алексея Михайловича, в котором описывались все преступления воеводы, среди которых числились подпольное изготовление водки, грабежи, вымогательство, покровительство азартным играм — зерни — и сутенерство:
"Да он же, Василий, для своих пожитков отдает на откуп помесячно зернь, и корчму, и безмужных жен на блуд, и от того емлет себе откупу рублев по 100 и болши, и тем блудным женкам велит наговаривать на проезжих торговых и промышленных людей напрасно, и тех людей по их оговору, без сыску и без расспросу, сажает в тюрьму, и емлет с торговых и с промышленных людей тюремной теснотою и всяким мучением по сороку и по два сорока соболей, а с иных емлет деньгами рублев по 30, и по 40, и болши. А которых служилых и посадских людей остаются в домах жены, а они в то время бывают в отъездах, и он де Василей, сведав их пожитки, жен их емлет в застенок ночью, и пытает, и спрашивает серебряных денег, и тем мучением их до конца разорил".
Голохвастова сменили, однако нередко оказывалось так, что новый воевода притесняет народ хуже предыдущего. Так что в итоге измученным мздоимством воевод подневольным людям оставалось или терпеть, или бунтовать. Однако во второй половине XVII века мятеж считался более опасным преступлением, чем мздоимство, и бунтовщиков наказывали чаще, чем воевод, против которых они выступали. Так произошло в 1650 году в Томске, где доведенные до отчаяния поборами служилые люди под руководством заместителя воеводы — воеводского товарища Ильи Бунакова объявили воеводе князю Щербатову, что впредь подчиняться ему не станут и под его судом состоять не будут. Но после разбора дела Бунакова за мятеж били кнутом, а служилых людей подвергли царской опале.
"Довольствоваться им от дел по-прежнему".
Царь-реформатор Петр Алексеевич уже в первые годы своего самостоятельного правления старался найти формы борьбы со взяточничеством, отличавшиеся от привычных более высокой эффективностью. Он, например, в 1695 году обнародовал указ о том, чтобы посадские жители не выполняли незаконных приказов и требований воевод и без промедления сообщали о злоупотреблении властью царю. Препятствия при этом возникали те же, что и в прежние годы. И поэтому народ подошел к царским указаниям о борьбе с коррупцией творчески: в Сибири воеводам-мздоимцам начали "отказывать от дел".
"Около 1697 года,— писал известный русский правовед, историк и философ профессор Борис Чичерин,— служилые люди, "не стерпя таких воеводских налог, грабительства, и разорения, и оскорбления", отказали от воеводств Илимскому воеводе Челищеву, Нерчинскому Савелову и Красноярским Алексию и Мирону Башковским. Правительство, как видно из грамоты, не считало этот поступок противозаконным; при трудности получить удовлетворение допускалось самоуправство".
Однако большого распространения подобная практика не получила. Во-первых, потому, что после первых случаев воеводы начали внимательнее следить за потенциальными зачинщиками бунтов и превентивно их изолировать. А во-вторых, царь начал расставлять на ключевые посты самых преданных и не подводивших его людей. А им он порой верил больше, чем любым челобитчикам. Правда, большинство из них, несмотря на клятвы царю и наказы, данные им в царевых грамотах, едва добравшись до места назначения или заняв высокий пост в столице, начинали кормиться с должности.
Еще хуже обстояло дело с малыми — уездными и волостными — воеводами. Чтобы очистить их ряды от потомственных коррупционеров, Петр I принялся назначать на эти должности известных ему и проверенных в боях офицеров. Идея на первый взгляд казалась вполне здравой: именно военные могли навести порядок в управлении русскими городами и селами.
Но вскоре оказалось, что новые воеводы ничего не понимали в гражданском управлении, а на подчиненное им население смотрели как на солдат, обязанных исполнять любой их приказ. При этом они, как истинные птенцы гнезда Петрова, в большинстве были подняты из самых низов общества и не имели за душой ни копейки. А как истинно русские люди, не знали другого способа умножения достатка, кроме кормления с должности, примеры которого они видели повсеместно с младых ногтей. В итоге попытка повальной замены старых коррумпированных воевод на новых военных окончилась полным провалом. Учет и сбор податей приходил в упадок, а число жалоб на мздоимство неуклонно росло.
В результате в 1714 году произошел новый поворот антикоррупционной политики. Вместо прежних законов с не вполне внятными мерами наказания за мздоимство царь Петр продиктовал указ "О воспрещении взяток и посулов и наказании за оное", которым чиновникам запрещалось иметь любые источники дохода, кроме жалованья или того дохода, что будет определен самим царем или сенатом:
"Запрещается всем чинам, которые у дел приставлены великих и малых, духовных, военных, гражданских, политических, купецких, художественных и прочих, какое звание оные ни имеют, дабы не дерзали никаких посулов казенных и с народа сбираемых денег брать, торгом, подрядом к прочими вымыслы, какого б звания оные и манера ни были, ни своим, ни посторонним лицам, кроме жалованья; також от дел, по чему определено, или впредь определится, или партикулярно позволится за Нашею рукою, или всего сената подпискою".
Говорилось там и о суровых наказаниях ослушникам:
"А кто дерзнет сие учинить, тот весьма жестоко на теле наказан, всего имения лишен, шельмован и из числа добрых людей извержен или и смертию казнен будет. То ж следовать будет и тем, которые ему в том служили и чрез кого делано... не выкручаяся тем, что страха ради сильных лиц или что его служитель".
Каждый чиновник обязывался прочитать указ и расписаться в ознакомлении:
"И дабы неведением никто не отговаривался, велеть всем у дел будучим к сему указу приложить руки, и впредь кто к которому делу приставлен будет, прикладывать, а в народ везде прибить печатные листы".
В первый момент указ произвел достаточно сильное впечатление на чиновный люд. Однако скоро страх прошел, и, несмотря на происходившие время от времени жестокие казни коррупционеров, отстранение взяточников и казнокрадов от должности и лишение их имущества, все вернулось на круги своя.
Историк русского права профессор Московского университета Петр Мрочек-Дроздовский, исследовавший огромный пласт чиновничьих дел петровских и более ранних времен, писал:
"Прежнее время с его приказными мошенничествами, произволом и волокитой оставило глубокие следы, которые чувствовались долго и по смерти Петра, а при нем и сановники, и более мелкие чиновники были в громадном большинстве случаев притеснителями слабых, казнокрадами, а подчас и сущими разбойниками".
О том, что ничего не изменилось, свидетельствовал и указ вдовы царя-реформатора — императрицы Екатерины I, подписанный ею в 1726 году. Тогда менялись штаты, и императрица приказала руководству Юстиц-коллегии, Вотчинной коллегии, санкт-петербургского и прочих судов и магистрата выплатить жалованье по прежним окладам. А об остальных чиновниках этих учреждений приказала:
"А приказным людям, обретающимся в тех двух Коллегиях, также в Надворных Судах и Магистратских, не давать, а довольствоваться им от дел по-прежнему обыкновенно с челобитчиков, кто что даст по своей воле".
Императрица, правда, позаботилась и о нуждах челобитчиков:
"Токмо для излишних взятков тем челобитчикам в делах их волокиты, також ничего в противность регламентам и указам отнюдь не чинить, и того смотреть за ними тех мест судьям; а ежели подьячие челобитчикам чинить будут волокиты и будет на них от кого челобитье, и за то их наказывать".
При этом жалобы должны были разбирать те же чиновники, что вымогали излишние взятки, но вникать в подобные детали было, очевидно, не царским делом.
"Чинят великие обиды и берут взятки".
Новая кампания про борьбе со взяточничеством началась после воцарения Анны Иоанновны в 1730 году. Казна государства пребывала в расстройстве, и хозяйственная императрица, имевшая опыт управления небольшой Курляндией, решила умерить аппетиты воевод и прочих чиновников, чтобы увеличить доходы.
Предложенная в ее указе схема отличалась простотой, изяществом и, казалось бы, должна была наконец-то снизить мздоимство.
"Понеже Ее Императорскому Величеству известно учинилось,— говорилось в указе,— что многие воеводы как посадским, так и уездным людям чинят великие обиды, и разорения, и другие непорядочные поступки и берут взятки, о чем уже и челобитные многие в Правительствующем Сенате на них поданы, а на иных и бить челом опасаются, для того, что те Воеводы многие годы живут беспеременно. Того ради Всепресветлейшая, Державнейшая, Великая Государыня Императрица Анна Иоанновна, Самодержица Всероссийская, указала во всех городах Воеводам быть с переменою по два года".
Кроме ограничения срока полномочий указ предписывал являться в сенат с отчетностью по всем делам за время воеводства, а также в течение года ждать, не поступит ли от жителей, освободившихся от гнета этого воеводы, жалоб. И только после этого решать его судьбу:
"И буде который исправен и после смены в год челобитчиков на него не будет, таких определять в Воеводы ж по рассмотрению".
Блестящее действие встретило не менее блестящее противодействие. Воеводам, назначенным на короткий срок, требовалось за ограниченное время собрать деньги не только на грядущую жизнь в ожидании другой должности, но и на взятку преемнику, чтобы тот останавливал возможные челобитные, и на взятки чиновникам в столице, которые будут рассматривать челобитные и вопрос о дальнейшем воеводстве. Так что по всей стране начались вымогательства, сопровождавшиеся зверствами, невиданными прежде.
Воеводы стали вымогать не только деньги, но и целые поместья у дворян, не имевших знатных родственников или покровителей в столицах. Технология не отличалась разнообразием. Жертву привозили в воеводскую канцелярию, сажали в камере на цепь, били, морили голодом и не отпускали до тех пор, пока она не подписывала "крепость" — договор о передаче имущества.
В ответ Анна Иоанновна, вспомнив опыт дяди, начала применять к зарвавшимся взяточникам смертную казнь. В 1736 году был казнен бывший иркутский вице-губернатор Алексей Жолобов, который получил с казака Максима Белокопытова 400 руб. и косяк бархата, а с посадского человека Алексея Судейкина — 326 руб. и много тканей. За Жолобовым, правда, числилось и много других прегрешений, но взяточничество в указе о его казни шло номером первым.
Но и это не помогало. Чиновники под таким нажимом стали лучше скрывать получение взяток. Появились такие формы, как покупка поместий по очень низкой цене или получение от взяткодателей векселей. Якобы имярек одолжил у чиновника некую сумму, которую потом вполне официально и принародно отдает. Так что уже на склоне своих дней в 1740 году Анна Иоанновна подписала указы о запрещении чиновникам принимать векселя и покупать имения в тех губерниях, где они служат, как на свое имя, так и на имя жен и детей.
Покупка имений за пределами служебной территории дозволялась. Однако тогдашние средства транспорта, а также необходимость каждый раз испрашивать разрешения на выезд у вышестоящего начальства делали подобную покупку за редким исключением совершенно невыгодным делом. Но уже никто не сомневался, что чиновники снова найдут обходные пути и будут, как и прежде, получать свою мзду со всех и каждого.
Возможно, поэтому давний фаворит Анны Иоанновны герцог Бирон, ставший после ее смерти регентом при малолетнем Иоанне VI, выпустил манифест, в котором уповал только на Бога:
"Помня Бога и учиненную свою присягу, все то, что к верному управлению порученных им дел к Государственной пользе касается, чистою совестью, сердцем и радением исполняли".
Не помогло.
"Судебные места наполнить достойными".
Во времена Елизаветы Петровны, воцарившейся после переворота в 1741 году, борьба с коррупцией имела, если так можно сказать, необязательный характер. Не чувствовавшая себя прочно на троне государыня нуждалась в поддержке дворянства и чиновничества. Так что разнообразные злоупотребления процветали и карались, лишь если чиновник переходил всякие границы и брал не по чину.
Только к концу жизни и правления, в 1760 году, больная императрица обнаружила, что в ее государстве нет счастья, порядка и правосудия, и поручила Сенату "искоренить зло". Как ни странно, эти общие слова потом, когда возникала нужда, стали трактовать как подтверждение указа Петра I 1714 года о казни взяточников и ссылались на него в приговорах.
Но время приговоров наступило очень не скоро. Ведь следующая правившая долго императрица Екатерина II решила исправить нравы русского чиновничества гуманными методами.
Поначалу, правда, она пыталась прибегнуть и к обычным суровым наказаниям. В указе 1762 года "Об удержании судей и чиновников от лихоимства" она приводила в пример всему русскому чиновничеству регистратора новгородской губернской канцелярии Рейберна, который, приводя к присяге на верность ей бедных людей, требовал с каждого из них плату. Императрица приговорила его к вечной ссылке в Сибирь на работы. А также пообещала поступать так же со всеми другими мздоимцами. Но уже через два месяца, рассматривая дело коллежского советника Василия Шокурова, который за выдачу жалованья казакам Гребенского войска получил с атамана и писаря тулуп и голову сахара, приказала виновного просто отставить от дел и ни на какую другую должность не определять.
Подобное послабление объяснялось просто: прав на престол у Екатерины II было намного меньше, чем у Елизаветы Петровны, и в дворянской поддержке она нуждалась гораздо острее. Так что переход к гуманной борьбе со взяточничеством оказался во многом вынужденным.
В декабре 1763 года страна с удивлением узнала из манифеста императрицы, что отныне судебные места будут наполняться только достойными и честными людьми, а причиной прежнего мздоимства была крайняя бедность судей и чиновников, с которой императрица решила неуклонно бороться:
"Все судебные места наполнить достойными в знании и честными людьми; а чтоб прямо таковых иметь, то необходимо нужно дать им к безбедному пропитанию по мере каждого довольное жалованье; в следствие чего Мы не только Коллегиям и Канцеляриям, но Губерниям, Провинциям и городам по состоянию каждого места и входящих в оные дел постановили и утвердили штаты в потребном числе судящих, канцелярских служителей и прочих людей, определяя каждому, от вышнего и до нижнего, довольное жалованье, как обстоятельно в тех штатах и в выданном при оных Нашем Манифесте значится. Таким образом сделав в Империи Нашей распорядок и доброе учреждение, надеемся с помощью Божией доставить Нашим подданным благоденствие и покойную жизнь и избавить от притеснения, лихоимства и грабительств и что всяк определенный от Нас или от Наших Правительств к какому-либо месту, чувствуя столь изобильные Наши к себе Матерные щедроты, потщится, как истинный сын Отечества и Нам верный раб, в порученном ему деле честно и незазорно исполнять свою должность к приобретению впредь Нашей Монаршей милости и благоволения".
Говорилось в манифесте и о карах:
"Если бы ж кто, презря таковые Наши Императорские к себе щедроты, отважился коснуться лихоимству, взяткам и подаркам к отягощению Наших подданных или просителей по делам стал утеснять, таковой нечестивый, и неблагодарный, и яко заразительный член общества не только из числа честных, но из всего рода человеческого истреблен будет".
Впрочем, и из этой затеи ничего не вышло. Императрица определила множество источников финансирования судей и чиновников нового типа. Однако дворянство нуждалось в новых землях, а для их приобретения нужно было вести войны. Войны требовали денег, казна истощалась, и матушке-императрице приходилось прибегать к не самым достойным средствам ее пополнения, запуская руку в средства вкладчиков банков или раскручивая инфляцию. В результате слова ее манифеста так и остались словами.
Ее сын Павел I и внук Александр I после вступления на престол обнаруживали, что в стране царит коррупция. Александр I, придя в отчаяние от масштабов взяточничества, даже придумал собственную программу борьбы со мздоимством. Он решил наказывать не тех, кто берет, а тех, кто дает подарки. В марте 1812 года он категорически запретил делать подарки должностным лицам. Однако, судя по тому, что в 1821 году указ пришлось повторять, эффект от него, как и от всех прежних, оказался нулевым.
"С просителями торговались, как на балчуге".
К тому времени, когда в 1832 году следующий император Николай I одобрил Свод законов, где четко описывались должностные преступления и наказания за них, появление подобного акта можно было считать совершенно бессмысленным. Взятки стали неотъемлемой частью русской жизни. Давать и брать их приучали с раннего детства. Нижегородский чиновник и интересный мемуарист Владимир Глориантов, вспоминая о своей учебе в Арзамасском духовном училище, писал, что ученики старших классов, которым было поручено следить за нравственностью младших, за недонесение о проступках или хорошие отзывы брали с подопечных пятачки. Не отставали и преподаватели:
"В свою очередь, и наши педагоги не считали для себя предосудительным получать подачки от наших более состоятельных родителей, как-то: гусями, утками, поросятами, а иногда даже и деньгами — за то, чтобы на их сыновей было обращаемо больше внимания; при первоначальном же представлении своих сыновей в училище такие родители считали даже своею непременною обязанностью побывать с подачками у смотрителя и учителя того класса, в который зачислен его сын. Да и самые ученики таких родителей по прибытии из дому после вакаций или Рождественских праздников при явке к учителю давали ему денег не менее 20 к., а после Пасхи кроме денег еще один или два десятка яиц. Неудивительно, что люди, свыкшиеся еще с ребячества со взяточничеством, становились потом отъявленными взяточниками, каковыми были в то время священники в роли благочинных и членов духовных правлений и консисторий, а также на гражданской службе секретари и столоначальники, в среде которых, как известно, преимущественно находились лица из духовного звания".
По наблюдениям Глориантова, взяточники делились на три категории:
"Наконец прекратилось и мое пребывание в Арзамасском училище за переходом уже в Семинарию, а из нее потом на службу в Нижегородскую Палату Государственных Имуществ, где мне воочию пришлось ознакомиться с разными характерами взяточников и убедиться, что все те столоначальники и секретари, происходящие из духовного звания и обучавшиеся в духовных школах, были по взяточничеству гораздо смелее, настойчивее и даже, можно сказать, бессовестнее, чем чиновники, не обучавшиеся в этих школах; первые с просителями торговались, как на балчуге, и прямо назначали для себя цену десятками и даже сотнями рублей, а вторые довольствовались тем, что им давали. В ведении Палаты Государственных Имуществ был еще третий сорт взяточников. Это лесные чины, которые поступали в этом деле замаскированно, иногда прикрываясь законными условиями. Они и от себя давали взятки не открыто, а, так сказать, под спудом. Лесничий, подойдя, например, к столоначальнику Палаты, и тут при любезном с ним разговоре секретно подсунет под дело или бумагу один или несколько кредитных билетов. Точно так же лесничие поступали и по отношению к губернскому лесничему и лесным ревизорам, подкладывая им деньги в шнуровые книги во время ревизии. При таких обстоятельствах, разумеется, и самая ревизия производилась только для виду".
При всем том, как свидетельствовал Глориантов, самые большие взятки получали те, кто занимался комплектованием армии. Предшественники современных военкомов жили, ни в чем себе не отказывая:
"Злоупотребления все усиливались и усиливались, вместе с этим усиливалось по Палате и взяточничество. Положил начало этому сильному взяточничеству столоначальник рекрутского стола Осип Кузьмич П., который установил так, что по делам о рекрутских наймитах, о семейных разделах, о покупке и зачете рекрутских квитанций и вообще об освобождении от рекрутской повинности брал с каждого просителя не менее 200 рублей, да кроме того, советовал дать рублей по 5 или 10 делопроизводителю и советнику... Долго так ратовал Осип Кузьмич и очень наживался. Жизнь его пред всеми чиновниками блистала. Он занимал роскошную квартиру с богатою обмеблировкою, одевался богато и шикарно, имел дорогие золотые часы с массивной цепью, а на указательном пальце золотой с большим бриллиантом перстень и в довершение всего свел близкое знакомство с помещицею Неустроевою, на паре вороных лошадей которой везде разъезжал и лихо на них каждый день к подъезду Палаты подкатывал. Долго бы, может быть, он прослужил в Палате, если бы не последовал один случай, вынудивший его выйти в отставку. Было так, что посланный им к советнику Г. В. Алявдину проситель, не знавши того, что Осип Кузьмич есть подчиненный советнику, по простоте своей высказался: "Я был у Осипа Кузьмича, и он приказал мне дать вам вот эти 5 рубл.". "А сколько же ты дал ему?" — спросил советник. "Дал я ему двести рублей",— ответил крестьянин. Ясно, что это сильно затронуло самолюбие советника, возбудив в нем сильную к Осипу Кузьмичу злобу, и тем вынудило его укоризненно и гневно высказать ему в Палате. Но в свою очередь и П. наговорил советнику кучу колкостей и в конце концов подал в отставку, сказав на прощанье, что он "с такими дураками служить более не желает". После слышно было, что он где-то приобрел за 12 тысяч рубл. несколько душ крестьян с землею на имя какой-то потомственной дворянки, своей племянницы, так как на свое имя он не мог этого сделать, не будучи потомственным дворянином, и в то же время не оградил себя со стороны племянницы никаким документом, а та будто бы потом вовсе отстранила его от имения и окончательно завладела им сама. Вот, значит, и выходит, что неправильное-то стяжание в прок не идет".
Такие истории случались повсеместно, однако страх подобного исхода останавливал взяточников не больше, чем все императорские инициативы. Казалось бы, положение было и остается безвыходным. Однако есть один вариант борьбы с коррупцией, так до сих пор никем и не опробованный. На всем протяжении русской и советской истории не было случая, чтобы верховная власть строго придерживалась тех законов, пусть и никудышных, которые ею самой и были созданы. Постоянно появлялись разного рода отступления и исключения, на которые равнялись нижестоящие бюрократы. Так может быть, тем, кто находится на вершине вертикали власти, стоит просто попробовать строго соблюдать законы? А там, глядишь, что-нибудь дельное и получится.
