В конце 70-х-начале 80-х годов прошлого века руководил я самодеятельным вокально-инструментальным ансамблем. Мы разъезжали по городу и окрестностям со своей старенькой походной аппаратурой, убогими барабанами и разболтанными гитарами, обслуживая свадьбы, различные юбилеи, банкеты и т.п. (по-нынешнему - корпоративы и сходнячки) неприхотливо-топорными копиями популярных шлягеров Пугачевой, Добрынина, Антонова и иже с ними. А также (по достижению гостями нужного уровня подпития) «The Beatles», «Deep Purple» и на закуску «7-40», «Дядю Ваню с вишнями» и «Шаланды» в придачу. Народу нравилось, и мы, в общем, «чесами» зашибали по-черному. А солисткой и, естественно, примой нашего дружного коллектива была моя молодая красавица жена Вера.
И вот в июле 1981 года дарит моя благоверная мне, счастливчику, наследника чуть ли не 4 кг весом. А между прочим еще за день (!) до родов она пела на танцах, пряча свой немаленький животик за басовой колонкой . Ровно через 20 дней моя дорогая уже стояла с микрофоном перед восхищенной публикой на очередной нашей шабашке - банкете в честь Дня строителя. Сынок наш в это время без задних ног дрых в коляске на улице, и мы по очереди к нему выходили из зала, дабы проверить - орет или нет. Запищал - мама ему титьку, он - спать, она - петь. Тут все это и произошло. Одно мгновение перевернуло всю мою жизнь...
Вернувшись в зал, из очередного рейда к коляске с дитем, я с ужасом увидел, что мою красавицу Веру какой-то пьяный урод тащит из-за стола (для музыкантов накрывали отдельно), грубо схватив ее за плечи и за волосы (которые были, уж поверьте мне, тогда и пышны, и длинны). Ну что бы на моем месте, положа руку на сердце, сделали вы, мужики, молодые отцы, любящие мужья? Вот именно...
Врезал я ему с левой в челюсть один только раз, и он грохнулся на плиточный пол и, конечно, треснулся своей пьяной башкой со всего размаху. Слава Богу, не помер...
А потом накатал он на меня «телегу», нашлись и дружки-свидетели того, как я «дерзко и цинично, без всякого повода, из хулиганских побуждений выскочил как черт из табакерки и зверски избил совершенно трезвого (это в разгар банкета-то) и ни в чем не повинного прекрасного семьянина и гражданина, передовика и активиста и т.д.».
Потом - следствие, суд с ни разу не взглянувшим в мою сторону и неразборчиво, глухо бубнившим приговор по заранее напечатанной бумажке седеньким судьей. А в оконцовке - ст. 206 УК РСФСР - «хулиганка». Меня, убежденного комсомольца, насквозь идейно-красного, непьющего, некурящего, несудимого, культурно-активного отца малолетнего ребенка, сажают на три года. Ох, и посмеялся потерпевший мне в лицо на суде, ох, и поиздевался, погрозил пальцем, сытая рожа!
Жизнь закончилась?!..
В камере я, сраженный неожиданно свалившимся на мою голову несчастьем и еще не до конца соображающий, что же произошло и где я, и за что, и что теперь-то со мной будет, и как же там Вера с маленьким, одолеваемый сонмом бушующих мыслей и терзаний, лег ничком на бетонный холодный пол и закрыл глаза.
Все! Моя жизнь закончилась, впереди непроглядная тьма, неизвестность, ад кромешный, геенна огненная и еще черт его знает что. Перед воспаленным мысленным взором заскрипели тяжелые створки, забряцали кандалы, зарябили ржавые решетки, засмеилась колючая проволока, заухмылялись гнусные золотозубые рожи блатных урок-беспредельщиков, запузырилась в мятых алюминиевых мисках черная зловонная баланда. В общем, хоть сейчас в петлю (а ремень и шнурки сняли) или вены режь (а бритва?), или травись (а чем?). Короче, полный трындец, тупик.
Сказали бы мне в эти поистине страшные минуты, что через каких-нибудь 2-3 дня я, сидя, как король на именинах, на верхних нарах, буду покатываться со смеху, слушая очередную байку какого-нибудь Скворца или Рябого, жуя кусок копченого сала, не поверил бы ни за что и обрядил бы провидца в сумасшедшие.
Ну вот, лежу я так на бетоне, горюю 10 минут, 20... Вдруг чувствую, кто-то похлопывает меня по плечу: «Вставай, браток, простудишься». Переворачиваюсь, сажусь и вижу перед собой фиксатую харю - прямо из моего кошмара - и пальцы в синих перстнях, и на груди из-под рубахи выглядывает голубоватый купол, и ухмылочка у него какая-то такая... нехорошая, в общем.
Ну, все, думаю, началось это самое - ужасы тюремного бытия. Весь напрягся, ощетинился, взъерошился, живым, короче, не дамся. И поглядел я смело этой глумливо-отвратной роже прямо в глаза, мол, не боюсь я тебя, убивца, и, верьте - не верьте, сразу все понял. Это были мудрые глаза, это были глаза человека, понявшего и в одну секунду оценившего мое ужасное состояние, глаза теплые и сочувствующие, в них просто светилась готовность помочь. Я никогда не забуду этого прожженного рецидивиста, отсидевшего невесть сколько сроков, прошедшего десятки КПЗ, тюрем и лагерей, никогда не имевшего ни родни, ни жены, ни детей, но имевшего большую человеческую душу.
Просто Серега...
Звали его просто - Серега. Ему было, наверное, 35, а может, и все 60 с хвостиком: лицо в морщинах, кожа грубая, дубленая, седоватая стриженая голова, сам малорослый, худощавый. Но разговаривал он со мной молодым, свежим голосом, нормальным русским языком, без этих словечек, почти без мата.
Не успел я ему даже толком начать рассказывать свою вселенски-трагическую эпопею, как он просто и ясно, очень кратко и очень точно ее досказал сам, легко угадал всех персонажей вплоть до судьи. Угадал и статью, и срок, а потом почему-то все спрашивал: «Ну и как? Что чувствуешь? Небось, не ожидал, что посадят? Это, брат, тяжело - первые-то часы, я знаю. Да-а».
Мы с ним часа два сидели до этапа, и Серега каким-то невероятным образом успокоил меня. Он говорил: «Успокойся. Везде люди, ты молодой, здоровым, и срок твой - тьфу, детский, пиши кассацию, к Дню Победы точно будет амнистия, а если не выгорит, уйдешь по полсрока по УДО или по 1/3 на "химию"... Все будет хорошо, только ты не газуй, только ты будь человеком, не дешеви и не ломайся». Такие вот дела...
Потом его увели, а через час и меня, бедолагу, посадили в «черный воронок», набитый под завязку (ехали, сидя по очереди друг у друга на коленях, не менее 4 часов), и приехали мы в славный городок Сызрань в КПЗ (или ИВС - сейчас). Повели по коридорчику через столик с прапором, который каждого записывал в особый журнал. Помню, я старался и из кожи лез, наивный, чтобы вертухаю понравиться, что ли. А вдруг -чудо, вдруг прямо сейчас отпустят, ошибочка, мол, вышла, извините.
Вспоминается интересное... В прожарку сдал вместе с модным своим пальто роскошную кроличью шапку, пальто прожарилось, встопорщилось то, что надо, а шапка ужарилась. Удивительно, осталась какой и была - аккуратная, пушистая, только ма-а-а-ленькая, впору даже не ребенку, а какой-нибудь кукле Маше. Стал ее натягивать на остриженную уже голову - зима все-таки - порвал в лоскуты. Потом долго ходил, лысиной сверкал на прогулках, пока не достал старую, облезлую, из искусственного меха.
Камера №135
Первый мой заход в камеру (как сейчас помню ее номер -135). Это сейчас там, в Сызрани, понастроили новые корпуса, просторные камеры (говорят, с евроремонтом), стоят шконки на одну персону и чуть ли не 4 кв. метра на каждого зека. А в мое время сидели урки в так называемом «коровнике» - длинной одноэтажной халупе-бараке с тесными полутемными камерами с двухъярусными нарами, набитыми втрое, а то и вчетверо больше положенного.
Сидел я там зимой. Но, правда, было не холодно, а, наоборот, духота невыносимая, вонь, задымлено, хоть топор вешай от бесконечного круглосуточного курения. И, конечно, бодрая и очень мобильная армия вшей и клопов - никакая дезинфекция их не брала, и никакими прожарками их в жисть не победить.
Однажды, помню, пришел к нам поутру какой-то добренький подполковник со свитой, а я в это время в свою очередь спал. Нас цирики спешно стали с нар стаскивать, будить, так я соскочил скоренько с нар и... упал в обморок. Потом меня долго водой отливали и откачивали. Неудобно получилось перед важным начальством. Ну, это я отвлекся...
В общем, захожу в камеру с вещичками и без шапки, которая ужарилась, зато в модном пальто, здороваюсь (судимые ребята научили), как положено. На меня с двух ярусов в синей слоистой мгле уставилось не меньше полусотни страшенных, поголовно стриженных харь. Хриплый бас: «Откуда?» Блею: «Из Тольятти». - «Сюда иди». Карабкаюсь на второй этаж весь в ожидании чего-то нехорошего. А на втором-то этаже в тесноте, да не в обиде, кучкуется почти одна тольяттинская братва (потом узнал: через одного сидят по 89-й статье - кража госимущества - несуны с ВАЗа).
На нарах тесно, спим на боку, по команде переворачиваемся на другой. Вши и клопы заели сразу - все чухаемся и ищем в белье. Не курорт, словом. Но живем дружно, весело - первое впечатление было обманчиво. Мои соседи почти все первоходы, обычные мужики, работяги. Были, конечно, в особом углу и блатные - их небольшая кучка тусовалась (между прочим, «тусанемся» и «приколемся» - это значит быстро ходить по продолу меж нар и часами о чем-то говорить с товарищем; запомните, молодежь, все эти словечки ваши модные - они из зоны). Так вот, этих блатарей почему-то называли «парни». Это была камерная, а потом и зоновская крутизна.
Но как же меняет тюремный быт людей! Помню, был у нас один «крутой парень» на зоне по кличке Воробей. Здоровый такой, коренастый, наглый. Уж как он кичился своим черным диполамом (спецовка) и сапогами гармошкой, постоянно мутил чифирь, разговаривал только по фене, постоянно с кем-то разбирался, бил табуреткой и доской от нард и все в таком духе. «Мужиков» откровенно за людей не считал, называл быдлом и «быками». Пару раз и на меня наезжал - обошлось.
И встретил я его однажды на свободе в городе. Окликнул. А он какой-то весь зачуханный, неряшливый, небритый, грязный, в стоптанных башмаках, в общем, бомжара конченый. Увидел меня, узнал и, вы не поверите, ломанулся удирать, да с такой скоростью - меня аж смех разобрал. Вот, думаю, урод, а на зоне королем ходил, вроде как уважали его, побаивались, и был он там, как ни крути, настоящим парнем.
«Рябой режим»
Так вот, такие парни обитались в уголке, а мы - основной контингент, «мужики», - на нарах, ну и еще под нарами всегда пара-тройка «обиженных». Смотрящим в «хате» был худой, сутуловатый, с орлиным носом и в очках «парень» Слава Рябов по кличке Рябой. Ему ломилась пятнашка, не помню за что. Я сидел с ним месяца два, пока его не взяли на этап, и все время они сидел, сгорбившись, за столом и мельчайшим убористым почерком строчил бесконечные кассации на бесконечных листах. А я, между прочим, для смеху (уже понял, что все эти кассации - бесполезная возня) написал «кассачку» на трех листах и в стихах. Думал, что все равно «волки» не читают наших каракуль, может, хоть моей поэмой заинтересуются, хоть посмеются, что ли, хоть как-то откликнуться. Ща-ас.
Через пару месяцев прислали официальный ответ, где на полном серьезе, мол, ваша жалоба отклонена какой-то там коллегией за отсутствием носких причин и т.п., что-то в этом роде. Значит, 100% никто и ничего там не читает и все эти наши права - голимая туфта.
А Рябой сразу сказал: «Братва, в нашей «хате» беспредела не будет, никаких "прописок", никаких этих ваших блатных приколов и безвозмездного добровольно-принудительного лишения кого бы то ни было его имущества. Будем жить по-человечьи».
Правда, иной раз и случались отступления от «рябого режима». Делали от скуки «колокола» (кто был, тот знает, это не для печати), или вот, например (наверное, можно опубликовать), спрашивают у какого-нибудь провинившегося придурка: «Что будешь делать: х... д... ть или мента мочить?» (т.е. взять кружку с водой, вызвать к «кормушке» вертухая и плеснуть ему эту воду прямо в рожу). Конечно, не будет же человек прилюдно мастурбировать, делать нечего- берет кружку, идет к амбразуре, стучит, ломится, зовет пупкаря, и в момент, когда ненаглядный просовывает свое хайло в квадратик, у придурка кружку выбивают из рук и что-нибудь этакое лепят менту, чтобы не обиделся.
В футбол играем на каждой прогулке. Каблук зашиваем в тряпку - вот и мяч. А дворики были не квадратные, а какие-то треугольные или вообще непонятно какой конфигурации - очень неудобно. Но все равно, кто не играл (большинство), по стенкам растекались и болели, а мы, истинные мастера резинового каблука, рубились не за страх, а за совесть.
Если выигрывали - радости полные штаны, впечатлений на целый день, обсуждаем, разбираем моменты, «делаем установку» на завтрашний матч, в общем, все по-настоящему. Если же проиграли - это мрак, трагедия, даже иной раз целыми часами друг на друга дулись, не разговаривали. А мячик наш каждый раз изымали надсмотрщики, но мы его все равно каждый вечер изготавливали по-новой. И откуда столько каблуков бралось? В толк до сих пор не возьму.
«Лошадью ходи, лошадью!..»
А вот еще вам случай - и смех, и грех. Раз я чуть было не попал, как бы это помягче сказать, в непонятку, что ли. Один «перец» из этих самых «парней», мучаясь бездельем и скукой, предложил мне сыграть с ним в шахматы на интерес. И вот как хитро обставил свое предложение: «Если я проиграю, то сделаю 30 приседаний, а если ты, то присядешь 30 раз». Я, зная, что игрок он никакой и шансов у него ноль, от не фиг делать согласился, и в присутствии братвы мы, так сказать, разбили руки. Ну что тут началось! Как все взвыли, захохотали, заорали. Я поначалу не понял, в чем дело. А мне, дурню, объяснили популярно, что «раз» по-ихнему - это значит «штука», т.е. 1000. И если я проиграю, то присесть мне придется не 30, а аж 30 тысяч раз, что, естественно, нереально. Если же я не смогу (а я не смогу), то буду его вечный должник и типа раб, т.е. носки, трусы стирать ему, матрас в прожарку носить, колобуху (передачу с воли) отдавать и т.д.
Вот тут меня затрясло, понял, чем рискнул. Полкамеры около меня с этим гадом сгрудилось, болеют все, естественно, за него. И вот я, видимо, от волнения, еще в самом начале партии стал двигать ферзя, да не туда, куда надо. И не успел я его еще донести до роковой клетки, «перец» хоп и выхватил его у меня из-под руки, побил , сволочь, слоном. Я - возмущаться: отдай, не по правилам, мол я руку не оторвал, то, се…Но тут вся свора навалилась, заорали, затопали - все правильно! Играй дальше! Без ферзя я эту партию, конечно продул, как ни старался.
Слава Богу, у нас был матч из трех партий до двух побед. Чую, вишу на волоске, весь в трясучке. Стали играть вторую. Болельщиков изрядно прибавилось. Шумят, комментируют, под руку толкают ненароком, в общем, всячески мешают мне сосредоточиться. Но я взял себя в руки, постарался не отвлекаться и играл уже ну очень внимательно, ходы не спеша обдумывал - цена каждого ну уж очень велика! Вижу, он двигает ладью прямо под бой моего коня. Только ее (ладьи) матерчатое донышко коснулось нужной клетки, я молниеносным движением выхватываю фигурку из его прокуренных пальцев и ставлю на ее место своего бравого скакуна - торсида ахнула. Он - бе-ме, а что поделаешь - все по правилам.
Ну, в общем, добил я его в этой партии, а в третьей он чего-то сразу скис, сдулся, и поставил я ему детский мат. С каким наслаждением и издевкой я вместе с гогочущей братвой отсчитывал его 30 приседаний! После этого случая я никогда ни с кем, ни на что не спорил! Даже уверенный на 100% успехе...
Много еще чего можно вспомнить - хватит на целую повесть. Например, какие уникальные кадры периодически появлялись в нашей камере № 135! Не мне их описывать. Это же Чехов, Достоевский и Ильф вместе с Петровым в одном флаконе. Камера наша была для осужденных, поэтому в ней никто надолго не задерживался - приговор вступил в силу, получил, катись по этапу. А мне приговор почему то все никак не приносили, да так и не принесли, и, верите, я его так ни разу в глаза и не видел, а потому пришлось мне ехать на зону без приговора аж через 3 месяца отсидки.
А ведь я в камере уже стал авторитетом, старожилом, ну, почти в законе. Все передачи - у меня (я и делю), места на нарах - я распределяю. И уже не чей-нибудь, а именно мой хриплый бас раздается по прибытии очередного новичка: «Земеля, откуда? Тольятти? Сюда иди!» Верите, так обжился, что когда на этап вызвали, аж загрустил - привык. Эх, думаю, лучше уж здесь отмотать, а на зоне что меня ждет? И вот приехал я на зону... Но это уже совсем другая история...
P.S. А с Верой мы уже 31 год вместе. У нас взрослый сын и дочь, внучки подрастают. Милые женщины! Верьте, надейтесь, любите и ждите своих оступившихся мужей... Если они этого достойны.
