«С самой великой в мире виолончелью я встретился в 1956 году, в Америке. По-моему, я был третьим советским артистом, появившимся там после революции.
Я играл в Нью-Йорке, в небольшом зале, знали меня мало, было немного народу, зато все виолончелисты Нью-Йорка пришли на этот концерт, а потом - за кулисы.
И пришел с ними один милый человек, Джером Ворбург, банкир и страшный любитель виолончельной музыки.
И вот он спросил: «Слава, хочешь взглянуть на Страдивари «Дюпор»?»
И тут меня затрясло. Дело в том, что все великие инструменты имеют имена.
Обычно это имена великих музыкантов, которым они принадлежали.
Однажды Дюпор играл в Тюильри императору Наполеону.
И Наполеону так понравилось, что он сказал Дюпору: «Дайте-ка мне вашу виолончель, хочу попробовать сам».
Взял, уселся, и тут раздался истошный крик Дюпора.
Дело в том, что у Наполеона на сапогах были шпоры.
Но - поздно. Одной шпорой он уже процарапал виолончель.
Вот эту легендарную вещь с царапиной Наполеона мне и предлагалось посмотреть.
Ночь я не спал.
Я думал об этой виолончели.
Я понимал, что, поскольку никогда не буду ею обладать, может, не стоит и встречаться, но соблазн был велик, человек слаб.
Наутро я отправился на свидание с ней.
И мне ее показали. Я попросил разрешения до нее дотронуться.
И мне разрешили, а жена Ворбурга сделала «полароидный» снимок этого касания. Я коснулся мифа. И повез в Москву снимок-доказательство.
Из Москвы меня вышибли 26 мая 1974 года.
Все отобрав на таможне.
«Это же мои награды», - сказал я таможеннику, сгребавшему конкурсные медали, значок лауреата Сталинской премии.
«Это, гражданин Ростропович, - отвечал таможенник, - награды не ваши, а государственные».
«Но вот и международные награды, и они не из латуни, из золота». -
«А это - ценные металлы, которые вы хотите вывезти за границу!»
Мне оставили только собаку Кузю.
А, в Англии бедного Кузю сразу схватили и бросили за решетку. В карантин. На полгода.
И мне, самому оставшемуся без гроша, ничего не оставалось, как страдальца навещать и носить ему передачи.
Спасли друзья.
Вдруг позвонил дядя Марк, Марк Шагал, и сказал: «10 сентября открывается моя мозаика в Первом американском банке в Чикаго.
Не смог бы ты сыграть на этом открытии Баха?»
Ну, я же не мог отказать дяде Марку.
Взял аванс, прилетел в Чикаго, зашел в гостиничный номер, услышал телефонный звонок, поднял трубку и услышал женский голос: «Слава, может быть, вы меня не вспомните, я вдова Джерри Ворбурга.
Он умер два года назад и перед смертью сказал: «Предложи нашу виолончель Ростроповичу. Если он ее не купит, пусть она навсегда останется в нашей семье».
Я знаю, купить ее вы не сможете, но звоню, выполняя последнюю волю мужа».
Я покрылся мурашками от наглости и сказал: «У вас единственный шанс безукоризненно выполнить волю вашего покойного мужа - немедленно прислать мне эту виолончель».
Вдова глубоко вздохнула: «Хорошо, я сейчас посмотрю расписание самолетов и, если успею, пришлю ее вам».
И перед самым началом концерта распахнулась дверь, за ней стоял человек, держа в руках Страдивари «Дюпор».
Я взял за горло это сокровище и на подгибающихся ногах отправился играть.
В маленьком зале, у камина, я играл Третью сюиту Баха, все плыло у меня перед глазами, в руках моих пела моя виолончель...
Моя, потому что у меня был друг, Пауль Сахер, в Швейцарии.
Я поехал к нему на другой же день и сказал: «Ты можешь составить счастье моей жизни?»
Он спросил: «Сколько?»
И тут же выписал чек.
А оформлена была покупка за один доллар. Так принято, когда продается вещь, не имеющая цены. И даже те деньги, которые я заплатил, - ничто, этот инструмент - достояние человечества. А я на нем играю.
...С некоторых пор я не могу понять, где мы с ней разъединены.
У меня есть портрет, сделанный замечательным художником Гликманом, он живет в Германии, ему за восемьдесят сейчас.
На портрете виолончель стала таким красным пятном у меня на животе, вроде вскрытой брюшины. И в самом деле, я ощущаю ее теперь так, как певец ощущает свои голосовые связки. Никакого затруднения при воспроизведении звуков. Она перестала быть инструментом».
МСТИСЛАВ РОСТРОПОВИЧ
