Пословицы и поговорки уголовно-арестантского народа рождаются по-разному. Где-то их подсказывает сама жизнь, нередко уркаганы и сидельцы переделывают русский (и иной) фольклор на свой лад. А порою блатное народное творчество имеет литературное происхождение. Впрочем, бывает так, что трудно разобраться: то ли литература создает воровской фольклор, то ли, наоборот, он сам проникает в литературу.Вместо пролога: анархист, скандалист и «китайский шпион»Имя Сергея Яковлевича Алымова известно нынче немногим. Хотя в сталинские времена оно было на слуху.
Алымов родился 5 апреля 1892 года в селе Славгород Харьковской губернии. С ранних лет Сергей участвовал в антиправительственных выступлениях. В 1911 году юношу из старинного дворянского рода за участие в «Летучей боевой железнодорожной харьковской группе анархистов-коммунистов» отправили на каторгу, которую ему как несовершеннолетнему заменили поселением в Канском уезде Енисейской губернии, откуда Алымов недолго думая сбежал.
Причем так резво взял разгон, что остановился только на краю света – в Австралии. Работал грузчиком, землекопом, лесорубом, мясником на скотобойнях – короче, сменил два десятка профессий. В стране кенгуру он впервые стал писать стихи.
После февральской революции 1917 года молодой человек осел в Маньчжурии, в городе Харбин. Харбин возник еще в царское время, после прокладки Китайско-Восточной железной дороги (КВЖД), которая строилась с 1897 по 1903 год и соединила Читу с Владивостоком и Порт-Артуром, а поскольку Маньчжурия вклинивалась в территорию России, то проходила она по землям Китая – по договоренности с китайской стороной. В первые десятилетия ХХ века Харбин называли «маленьким Петербургом», «маньчжурским Сан-Франциско» и даже «восточным Парижем». Город был в основном русским, а после Октябрьской революции 1917 года население Харбина и вовсе стало пополняться эмигрантами из России.
Алымов вел бурную творческую деятельность: входил в состав футуристической группы «Творчество», выступал со стихами, редактировал газеты, издал три книги стихов, был кумиром харбинской молодежи. Правда, многие его поэзию воспринимали как дурную пародию на поэтов Серебряного века, прежде всего на Игоря Северянина.
К тому же Алымов славился пьянством, эпатажем, скандалами. В конце концов это привело его на дно жизни. А солнце «восточного Парижа» уже клонилось к закату. В 1924 году было установлено совместное советско-китайское управление КВЖД, но одновременно китайцы стали проводить политику искоренения русской культуры в Харбине, закрывать русские школы, библиотеки, местное самоуправление полностью взяли на себя китайцы... И в 1926 году Сергей Алымов возвращается в Россию – теперь уже советскую, тем более у него за плечами какое-никакое, а революционное прошлое и побег почти что с каторги. В Советской России поэт активно печатается, становится поэтом-песенником, песни на стихи которого исполняет даже Краснознаменный ансамбль песни и пляски Красной Армии под управлением Александрова, созданный в 1928 году.
Но в 1929 году успешная карьера «песняра» обрывается: 10 июля 1929 года китайцы захватили магистраль и арестовали 200 советских служащих. В ответ Особая Краснознаменная Дальневосточная армия стремительным броском освободила Китайско-Восточную железную дорогу. А бдительные чекисты припомнили Алымову его харбинское прошлое, и «китайский шпион» летом 1930 года получил свой «червонец» (10 лет лишения свободы) по 58-й «политической» статье.
Срок Алымов отбывал сначала в Кеми, затем – на строительстве Беломорканала, в «лагерной столице» – поселке Медвежья Гора. Поэт-песенник попал в КВО – культурно-воспитательный отдел Беломорско-Балтийского исправительно-трудового лагеря НКВД СССР. На Беломорстрое Алымов становится первым редактором лагерной газеты «Перековка», пишет заметки и стихи, составляет словарь блатного жаргона. Сергей Яковлевич становится фигурой номер один в культурно-воспитательном отделе Беломорстроя.
В 1933 году его, заключенного, включают в группу советских писателей, создающих книгу о строительстве Беломорско-Балтийского канала. Краснознаменный песняр соседствует с Евгением Габриловичем, Максимом Горьким, Михаилом Зощенко, Верой Инбер, Алексеем Толстым, Виктором Шкловским и другими известными литераторами.
Вскоре Алымова досрочно освобождают. Но к теме канала ему еще пришлось вернуться – уже в качестве «вольного» человека.
В 1934 году известный драматург Николай Погодин создает комедию «Аристократы», посвященную «перековке» профессиональных уголовников на Беломорканале. Пьеса имела феноменальный успех. Особо понравились зрителю уголовные типажи – Костя-Капитан, воровка Соня, Лимон и другие, их манеры и сочный язык. Все это Погодин знал не понаслышке: в начале 20-х репортерствовал в Ростове-на-Дону – одном из центров уголовного мира России, изучал повадки и жаргон уркаганов. Печально знаменитый Андрей Вышинский, в то время прокурор РСФСР, даже упрекал автора в романтизации преступного мира.
Одновременно с пьесой Погодин писал и киносценарий на том же материале. Режиссер Евгений Червяков снял фильм «Заключенные» в 1935 году. Съемки проходили на Беломорканале. Поначалу картина задумывалась как музыкальная комедия (вроде «Веселых ребят»). И Алымов с лету наваял семь песенных текстов. Из них четыре – «Духовая», «Игровая», «Песня урок» и «Песня Соньки» – были стилизацией под блатной фольклор. Но власть решила не превращать серьезное дело в балаган: в картину вошли четыре песни, из них две «уголовные».
«Духовая» мать блатных поговорокПервая из них, «Духовая», и стала «путевкой в жизнь» для нескольких «народных блатных» поговорок. Любителям уголовного шансона она известна под другим названием – «Плыви ты, моя лодочка блатная». Вот ее современный вариант:
Домик наш под лодкою у речки,
А речка та по камушкам течет.
Зачем работать? Карты, девки,
А в нашей жизни это все – большой почет!
Плыви ты, наша лодочка блатная,
Плыви, куда течение несет;
Эх, воровская жизнь такая,
Что от тюрьмы никто нигде нас не спасет!
Воровка никогда не станет прачкой,
А урку не заставишь спину гнуть;
Эх, грязной тачкой рук не пачкай –
Мы это дело перекурим как-нибудь!
А денежки лежат в любом кармане –
Их взять оттуда – пара пустяков;
Эх, деньги ваши будут наши –
На это дело есть много дураков!
А колокольчики-бубенчики звенят,
А люди за границей говорят,
Что окончен Беломорский водный путь –
Дай теперь, товарищ Сталин, отдохнуть!
А колокольчики-бубенчики ду-ду,
А я сегодня на работу не пойду:
Пусть рвутся шашки, динамит и аммонал –
А на хрен сдался Беломорский нам канал!
Плыви ты, наша лодка блатовская,
Плыви, куда течение несет;
Эх, воровская жизнь такая,
Что от тюрьмы никто нигде нас не спасет!
Исполняли эту песенку и Аркадий Северный, и другие шансонье полублатного разлива. Отрывки из «Лодочки» даже вошли в роман братьев Вайнеров «Эра милосердия», выпущенный в 1976 году:
«Убийца Тягунов взял с дивана гитару, перебрал струны, пропел вполголоса:
Воровка никогда не станет прачкой,
А жулик не подставит финке грудь.
Эх, грязной тачкой рук не пачкай –
Это дело перекурим как-нибудь…
…Внизу убийца Тягунов напился, видимо, и пел песни, здесь отчетливо слышался его высокий, злой голос, пьяный и бесшабашный. Он голосил:
Денежки лежат в чужом кармане,
Вытащить их пара пустяков.
Были ваши – стали наши, эх!
На долю вора хватит дураков».
В более поздних редакциях романа эти эпизоды были вырезаны – видимо, по «эстетическим» соображениям.
Заметим, что приведенные Вайнерами куплеты во многом отличаются от первоначальных. Обратимся к оригинальной песне Сергея Алымова. Она возникает в начале фильма «Заключенные», когда в бараке «филонов» – отказчиков от работы – появляется ростовский вор Костя-Капитан. До его появления урки поют первый куплет:
Мы – урки, ребята духовые,
Ха-ха!
На все нам на свете наплевать!
Духовые,
Деловые,
Ха-ха!
Мы нигде не будем горевать!
Этот куплет не вошел в современную нам версию. Затем, когда в дверях возникает фигура вора, блатные переходят ко второму куплету, он уже ближе к «фольклорной традиции»:
Домик над речкою под лодкой,
Речка по камешкам течет.
Где работка,
Там и водка,
Ха-ха!
Этому всегда у нас почет.
Далее урки разражаются третьим куплетом:
А про уркаганов ходят слухи:
Они все в подвалах, суд идет.
Эти слухи
От старухи,
Ха-ха!
Кто им поверит, просто идиет.
И наконец провожают из барака воровку Соню припевкой:
…Грязной тачкой рук не пачкай –
Это дело перекурим как-нибудь!
В книге Константина Гнетнева «Беломорканал: времена и судьбы» приводится полный вариант этого куплета по рукописи Алымова:
Воровка не сделается прачкой,
Шпана не подкачает – дырка в грудь!
Грязной тачкой
Рук не пачкай!
Это дело перекурим как-нибудь…
Итак, совершенно очевидно, что текст алымовской песни за десятки лет подвергся многочисленным переработкам. Поэтому не всегда возможно точно утверждать, что воровские поговорки, о которых пойдет наш рассказ, почерпнуты блатным миром именно из песни Алымова. Не исключено обратное: Сергей Яковлевич использовал в песне арестантско-уркаганский фольклор, который был рожден на Беломорканале. Алымов был неплохо знаком с блатным народным творчеством (в том числе песенным). На это указывает глава седьмая «Каналоармейцы» из сборника о Беломорско-Балтийском канале. Там есть любопытный эпизод:
«В шалаше – бригада сплавщиков Громова. Бригада из одной молодежи. Все бывшие воры...
Большая черная лодка быстро идет к шалашу. Четкие взмахи весел. Голые торсы. Удалая, залихватская песня:
Загремели ключи, фомки...
Па-а-ра сизых голубей.
Деловые едут с громки...
Стро-ого судят скокарей.
– Песня блатная, – как бы извиняется скуластый Громов. – От блатного ремесла легче отвыкнуть, чем от блатной песни».
Текст песни, которую исполняли ребята Громова, целиком до нас не дошел (по крайней мере, обнаружить полный текст пока не удалось). Но упоминание «сизых голубей» свидетельствует, что она относится к старому уголовному фольклору: «ГОНЯТЬ СИЗЫХ ГОЛУБЕЙ таскать свинец с крыши» (О. К. «Арестантский словарь». – «Тюремный вестник», март 1913). То же самое и с термином «громка»: к 1930-м годам он уже не входил в состав активной лексики уголовников. Между тем тот же «Арестантский словарь» поясняет: «ГРОМКА ломовая кража со взломом… Громку производят чаще всего ночью и из кладовых и тому подобных помещений; случается, что «громилы» громят и жилые квартиры. При громке ломом взламывается замок и воруются все вещи, попавшиеся под руку, не разбирая ценности».
Но нам важнее сравнить «громовский» куплет с начальной версией алымовской «Лодочки»:
Духовые,
Деловые,
Ха-ха!
Мы нигде не будем горевать!
Лексика и размер явно схожие. А одним из авторов указанной главы является Сергей Алымов.
Перейдем же наконец к блатным поговоркам и «афоризмам», которые имеют непосредственное отношение к алымовской песне о лодочке.
Воровка никогда не станет прачкойС большой долей вероятности мы можем назвать создателем этой поговорки именно Серея Алымова.
Для начала отметим, что строки о воровке в фильме «Заключенные» нет, зато она имеется в рукописи Алымова. Но раз поговорка о воровке вошла в фольклор, резонно предположить, что зэки эту строку уже знали! Скорее всего, куплет исполнялся во время съемок полностью, а потом был «обрублен», чтобы не пропагандировать «блатную романтику». Напомню, что песня была создана Алымовым специально для фильма. До той поры исполняться она не могла. И не только потому, что Алымову в голову бы не пришло писать «блат» для уголовников (поэт, напомню, был редактором газеты «Перековка»), но и потому, что Сергей Яковлевич не любил уголовников. Об этом свидетельствуют хотя бы строки из его кемского дневника: «Урка – ужаснейшая карикатура на человека, ужасная сущность, способная только на гадость – без дома, без ответственности, ленивые, порочные, низкие, тупые, невежественные, вспоминающие мать только в ругани». Вот такой парадокс: блатных презирал, а остался в истории как «певец преступного мира»...
А теперь попробуем проникнуться смыслом и духом сентенции «Воровка никогда не станет прачкой». Мы имеем дело с буквальным отражением жизни и быта каналоармейцев. На Беломорканале прачки были в большом дефиците; об этом можно узнать из сборника «Беломорско-Балтийский Канал имени Сталина». К примеру, в рассказе о буднях учетно-распределительной части – УРЧ – встречаем:
«Жизнь полна беспокойства, суматохи, торопливости, суеты…
– Какого черта, – ругаются в телефонную трубку, – вы мне присылаете плотников вместо бурильщиков… Пришлите шесть прачек!»
Работа прачки издавна считалась одной из самых трудоемких. А на Беломорканале условия труда и нагрузка были особенно тяжелыми. Вот мимолетная зарисовка из того же источника:
«Меж высоких карельских сосен, на сорокаградусном морозе, сушилось множество выстиранного белья. Три женщины в ватных стеганых мужских кацавейках и белоснежных платках проворно сдирали с веревок залубеневшие рубахи и бросали в снег. Рубахи не падали. Они стояли, расставив рукава, как гипсовые. Из саней выгружали обмундирование – кацавейки, штаны, варежки, боты, валенки. Связки одежды летели в хлористый снег».
Короче, работенка еще та… Воровайки от нее отказывались напрочь. И не только из-за нагрузки. Под влиянием длительного контакта то с горячей, то с холодной водой руки женщин, которые постоянно занимаются стиркой, подвергаются мацерации – процессу, пагубно влияющему на кожу: размягчению или даже распаду тканей в результате растворения межклеточного вещества. В медицине существует специальный термин «руки прачки» – по аналогии с симптомами у женщин, постоянно стирающих одежду вручную. Кожа набухает, белеет, становится рыхлой, сморщивается, даже может отслаиваться. Как пишет женский журнал «Best-Woman.ru», отмечая нынешний прогресс отечественной косметологии, во времена былые зарубежные гости Страны Советов нередко обращали внимание на неухоженность рук социалистических гражданок: «Обидное замечание иностранцев из советских еще времен, что, мол, “руки ваших женщин похожи на руки прачек”, кануло в Лету».
Воровки, блатнячки не желали иметь такие руки. Кроме того, они видели, что к женщинам на Беломорканале отношение куда более пренебрежительное, нежели к зэкам-мужчинам. Грубая мужская сила, рабочие навыки были востребованы, приносили реальную пользу. А женщины – что с них взять? Нагнали много, а проку мало. Кайлом здорово не помашут, деревья не выкорчуют, валуны из земли не будут выворачивать. Как признают авторы сборника о Беломорканале, «женщинам не давали настоящей работы. В лучшем случае им поручали посмотреть, какое место отведено под кавальер, измерять кубики. В худшем – смотрели на них как на судомоек, постирушек, которым ничего нельзя доверить кроме уборки барака».
Такое положение фактически сохранялось на протяжении всего строительства. В 1933 году это вынужден был документально зафиксировать лично помощник начальника ГУЛАГа Семен Фирин, издавший 8 февраля приказ № 54 Главного управления лагерей ОГПУ по БелБалтЛагу «О недостатках культурно-воспитательной работы среди женщин и необходимых мероприятиях по поднятию этой работы». Текст приказа говорит сам за себя: в некоторых отделениях женские общежития плохо отапливаются, содержатся в антисанитарном состоянии; большинство женских трудколлективов не имеет своих кухонь и питается сухим пайком; медобеспечение недостаточно и т.д.
Но главное, пожалуй, не это. Примечателен пункт 7: «Со стороны лагерной администрации и заключенных мужчин нет чуткости и уважения к женщине; в обращениях встречаются грубость, цинизм, и иногда не щадится женская стыдливость». Вот что крайне важно иметь в виду! Фраза о том, что воровка никогда не станет прачкой, означает не только категорический отказ от тяжелого труда, но и то, что профессиональная преступница не позволит себя унижать, не опустится до состояния рабыни. Она не допустит, чтобы с ней обращались как с прачкой.
Однако возникает вопрос: а разве в уголовном мире отношение к женщине было лучше? Разве там меньше цинизма и грубости? Воровские «шмары», проститутки – они что, могли похвалиться нежным и тактичным отношением к себе со стороны коллег по цеху?
Спору нет, уркаганы не отличались аристократическими манерами. В среде криминалитета женщина нередко рассматривалась как товар, ее могли передавать из рук в руки. Как поется в известной воровской песне «Луной озарились зеркальные воды»:
Люби меня, детка, пока я на воле:
Покуда на воле, я твой.
Тюрьма нас разлучит, я буду жить в неволе,
Тобою завладеет кореш мой.
И все же воровке жилось вольнее, нежели советской работнице. В ней хотя бы видели женщину, а не рабочий скот. Да, воровской мир циничен и груб – но это касается и возможности воровайки отстаивать свои права столь же цинично и грубо. Разгульная, вольная, преступная жизнь не шла ни в какое сравнение с каторжной повинностью других зэчек. И в этом тоже заключается глубинный смысл сентенции «Воровка никогда не станет прачкой».
А что, у воровок на Беломорканале существовал выбор? Ведь мы столько слышали о чудовищных условиях БелБалтЛага, зверствах чекистов и прочем… Но обратимся к пункту 8 уже цитированного выше фиринского приказа: «В результате чрезвычайно слабой культурно-общественной работы и недостаточного внимания к нуждам заключенных женщин в быту имеются даже такие ненормальности, как кражи, пьянство, картежная игра и проституция». Заметим: речь идет о «ненормальностях», которые совершаются именно женщинами! И понятно, не прачками. Это на третьем-то году «великой стройки»! То есть «вольная воровайская житуха» процветала рядом с тяжелой работой прачки.
Так все же: является ли поговорка о воровке сочинением Сергея Алымова или она возникла на Беломорканале непосредственно в зэковской среде и лишь затем поэт перенес ее в песню? Однозначно ответить не возьмусь. Конечно, то, что эта фраза стоит рядом с несомненно алымовской (и явно неудачной) – о шпане, которая не подкачает, вроде бы свидетельствует о том, что афоризм принадлежит именно Сергею Яковлевичу, равно как и другой – о грязной тачке. Этих поговорок мы не встретим в фольклорных источниках, относящихся к периоду, предшествующему строительству Беломорканала. Та же «Воровка никогда не станет прачкой»: наиболее раннее упоминание о ней (не считая алымовской рукописи) я встретил лишь в поэме «Аська» бывшего лагерника Игоря Михайлова (Таганрог), которая написана в Печорлаге в 1942–1943 годах. Герой влюблен в блатнячку, а знакомые арестанты отговаривают его:
«Воровка никогда не станет прачкой» –
ведь слышал, как блатные-то поют?
Она тебе т а к о й создаст уют!
Нелегкую придумал ты задачку...
Но вряд ли отсутствие упоминаний является весомым аргументом в пользу того, что афоризм о воровке принадлежит Алымову. Об этом, повторю, можно говорить лишь с большой долей вероятности.
В завершение есть смысл указать на то, что блатная поговорка о воровке была позднее переработана в фривольную уличную песенку, которая начинается куплетом:
Не хочу быть прачкой,
Свои ручки пачкать.
Соберу манатки
И пойду на блядки!
Заимствование очевидно, причем не слишком удачное: вряд ли прачку можно обвинить в том, что она, стирая белье, пачкает руки. Другое дело – грязная тачка. Вот о ней и есть смысл поговорить подробнее.
