Одной-единственной смены, отработанной в забое прииска «Чай-Уръя» водителем машины «рено» («две ручки, одно колесо»), вполне хватило мне на то, чтобы почувствовать себя обреченным и лишенным малейшей надежды на выживание.
Попал я на прииск в конце октября 1938 года, надломленный физически и духовно несмотря на свои 19 лет. Надломленный арестом, допросами с «пристрастием», тюрьмой и этапом. Колымские морозы уже жали вовсю.
Вскоре я узнал о том, что невыполнение норм квалифицировалось как «контрреволюционный саботаж» (статья 58» пункт 14) и беспощадно каралось — вплоть до расстрела.
Как мне удалось выдержать этот ад в течение месяца с лишним, я уже не помню.
Когда вечером, после поверки, нарядчик забежал в барак и резко выкрикнул мою фамилию: «С вещами на вахту, жива-а!» — меня, «доплывавшего», одолело чувство облегчения и досады: «Нельзя было раньше!»
За вахтой стояла трехтонка с работающим мотором. В кузове у кабины стоял боец с винтовкой, в черном тулупе. Мне было приказано забраться в кузов, что я с большим трудом сделал. Там уже сидели несколько таких же доходяг, как и я.
Тронулись. Ночь. Бездорожье. Мороз. Машина пробивается с трудом. Часа через три-четыре мы, полумертвые, окоченевшие, прибыли в Сусуман. Нас загнали в одну из вонючих камер изолятора.
Через несколько часов нам дали по куску хлеба и по черпаку баланды. Потом нас опять погрузили в машину. На этот раз кузов был полный, человек двадцать. Машина понеслась по центральной трассе в сторону Магадана.
Уже за Ягодным мой сосед, явно нерусский, возможно — таджик, начал громко жаловаться: «Гражданин боец, нога отмерзает!» Видя, что на него не обращают внимания, он приподнялся. Щелкнул выстрел, таджик упал на меня, машина не останавливалась. Труп вскоре окоченел на мне. Сгрузили его уже на оперпосту перед Колымским мостом. Сержант, ехавший в кабине, доложил: «Попытка к бегству!»
После ночевки в маленькой пересылке на Стрелке мы прибыли в Магадан. Нас загнали в спецзону транзитки, где собралось около тысячи зэков — все нерусские, собранные со всех приисков. Нас все время вызывали на допросы, уточняли подданство. Советским гражданином я стал еще будучи несовершеннолетним — следователь на это явно обратил внимание.
Нет, собрали нас не на расстрел, процедура эта была бы слишком накладна. К тому же мы знали — расстреливали на местах, по ночам, под звуковое сопровождение стыдливо работающих вхолостую тракторных двигателей.
В один строго охраняемый барак собрали человек триста, остальных всех перегнали в общую зону транзитки.
С нас сняли валенки и полушубки, у кого они были.
«Вас вывезут на материк»,— объявили нам. Дня через два вызвали сто человек, наугад по несколько на каждую букву. Их увезли последним в навигации пароходом. «Вам зимовать до начала следующей навигации!»
Перегнали нас в «палатку» — она тогда еще была действительно палаткой — предком «дома Васькова», тюрьмы Магаданского УНКВД. Двухэтажные нары, невероятная теснота, параша, тюремная баланда, вши. Вскоре почти все заболели цингой, врачебной помощи — никакой.
Общество собралось интернациональное. Все были арестованы в свое время будучи иностранными подданными. Мы предполагали, что готовилась какая-то обменная операция, которая, кстати, перед открытием навигации 1939 года была потом отменена. Однако сейчас рассказ будет не об этом.
Старостой «отряда» был эстонец Бакблюм. Рослый мужчина лет 50, имел 12 лет за шпионаж, статья 58, пункт 6. Лежал он на самом «блатном» месте, в середине палатки на верхних нарах возле печки, в окружении нескольких молодых шоферов-поляков, осужденных за аварии.
Недалеко от этого «штаба» разместились мы, четверо венгров.
Как-то ночью, возможно, пи ошибке «вертухаев», к нам бросили «чужака». Он был физически крепок и отлично одет: традиционные для колымских «вольняшек» коричневая дубленка, черные валенки, якутская меховая шапка с длинными ушами.
Проснувшись, Бакблюм сразу пригласил его к себе в «штаб»: и начал его расспрашивать. Новенький охотно рассказывал о себе. Я тоже проснулся и внимательно его слушал.
...Рано осиротев, Юдин успел унаследовать от отца, столяpa-краснодеревщика, любовь к дереву и навыки ремесла. К 1930 году он имел высший рабочий разряд, работал бригадиром столяров-модельщиков крупного машиностроительного завода в Донбассе. Жена его работала бухгалтером завода.
Случилось так, что она приглянулась секретарю парткома завода. После-случившегося небольшого пожара в модельном цехе бравый партийный вожак не упустил возможности проявить бдительность и принять «политически зрелые» меры.
Привезли Юдина на Колыму в феврале 1932 года пароходом «Сахалин», на котором легендарный чекист Э. П. Берзин, первый директор Дальстроя, привез первую партию заключенных. В формуляре Юдина красовался элегантный «букет» 58-й статьи. Двенадцать лет плюс пять поражения в гражданских правах.
Специальность его оказалась дефицитной, его оставили в Магадане. Он стал изготавливать мебель для начальства.
Вскоре Берзин, непревзойденный чекист в лучшем смысле этого слава (по созданию стимулов для заключенных, большинство которых при нем работали самозабвенно), перевел первую партию наиболее отличившихся из них на положение так называемых колонистов, с правам вызова у семьи. Юдин был в первом списке; как исключение его даже не перевели в поселок колонистов — Олу. Вскоре к нему приехала жена; оба работали в Магадане, в подсобном хозяйстве УНКВД, он — столяром, она — бухгалтером.
В черном 1937 году на Юдиных и других колонистов обрушилась вторая страшная катастрофа: Эдуарда Петровича Берзина, легендарного латышского стрелка, помогшего Всеросоийской чрезвычайной комиссии в 1918 году раскрыть заговор Локкарта, арестовали и расстреляли в Москве. На Колыму был послан новый начальник Дальстроя — «вице-король» Павлов.
Колонистов прикладами загнали в лагеря, вызванные члены семей были брошены на произвол судьбы. Время, проведенное «на воле», в отбытый срок не включалось...
Юдин, опять же как исключение, был оставлен на своей старой работе, к тому же расконвоированным. Он нужен был начальству... Зато — вскоре последовал новый удар.
После, изготовления красивого буфета — этот вид мебели ему всегда особенно удавался — одному лагерному аппаратчику, тот решил Юдина отблагодарить и пригласил его на застолье. Аппаратчик, опьянев, протрепался столяру о секретном распоряжении начальства: после окончания срока его не освобождать, заранее объявить ему новый срок (в те годы такое широко практиковалось)
...Весной 1938 года жена Юдина, с разрешения начальника АХО УНКВД, оплатила стоимость заказанного ею буфета из мореной лиственницы, который ее муж взялся изготовить в нерабочее время. Чуть позже поступил другой, особый заказ на изготовление буфета «самому» — Павлову.
Изготовить буфет для наместника Колымы надо было особенно качественно и красиво, поэтому Юдин дал в письменном виде заявку на несколько хлыстов сырой лиственницы и сухостоя без пороков большого диаметра, а также березы. Такой материал в убогих лесах, еще уцелевших недалеко от Магадана, было невероятно трудно найти. Поступавшие несколькими партиями через месяц-другой хлысты Юдин неизменно браковал.
Тогда начальник АХО, не видя другого выхода, исхлопотал разрешение командировать самого Юдина в леспромхоз «Первая Сплавная», снабдив его необходимыми документами и аттестатом заключенного сроком на две недели, для выбора на корню подходящей древесины.
Его жена, отработав положенные в Дальстрое 30 месяцев, собиралась в отпуск на материк, где она оставила дочь и своих родителей. Юдин, заручившись обещанием своего начальника посодействовать ей в отъезде, в частности, в отправке буфета, уже законченного, распростился с женой и уехал в леспромхоз.
Жена его отбыла пароходом «Джурма».
Юдин не возвращался вот уже месяц, древесина не поступала, царский заказ оказывался под угрозой срыва.
С леспромхозом не было тогда ни телефонной, ни беспроволочной связи. Начальство, почуяв неладное, выслало двух вооруженных бойцов охраны с заданием разыскать Юдина.
Бойцы уехали в леспромхоз.
Юдин туда вообще никогда не показывался!
Поискали в окрестности, ничего не обнаружили, вернулись в Магадан. Юдина объявили в побеге, его жену — в розыске. Радиограмма на «Джурму» ничего не дала.
А Юдин-таки ушел на «Джурме»!
Буфет он тщательно, скрытно от посторонних глаз, обору-довал всем жизненно необходимым. Резиновые грелки, наполненные питьевой водой (пустые заполнялись мочой), сгущенное молоко, галеты, мясные консервы, теплая одежда, скрытые отдушины — все это было предусмотрено на 4—5 недель.
«Уехал» он в командировку при свидетелях, ночью вернулся, занял место в буфете. Жена его тщательно закрыла, замки были надежные. Забила заранее приготовленный каркас опалубки.
В трюме теплохода буфет завалили другими грузами — и отдушины оказались почти полностью закрытыми. Недельное морское путешествие Юдин проделал при дефиците воздуха, в полуобморочном состоянии.
Наконец во Владивостоке буфет из трюма выгрузили, ему удалось отдышаться.
Жена Юдина, следя за отсутствием «хвоста», из-за забора наблюдала за тщательно упакованным, уже выгруженным буфетом. Он долго стоял на пирсе среди других тюков. Наконец, перед концом рабочего дня весь штабель багажа завезли на склад. Кладовщица замкнула двери и ушла.
На следующее утро Юдина приехала на нанятом грузовике с грузчиками. У проходной предъявила накладную и попросила пропустить грузовик на территорию порта.
Ей отказали: у кладовщицы багажного склада был выходной. Приезжайте, мол, завтра.
Этот непредусмотренный выходной день оказался для четы Юдиных роковым. На складе буфет опять завалили, на этот раз мягкими тюками; Юдин, задыхаясь, боролся за, свою жизнь из последних сил. Чувствуя, что дела совсем плохи, он воспользовался предусмотренной возможностью. Открыл изнутри дверь буфета, разломал припасенным топором опалубку, развал тюки.
И тут же потерял сознание.
На другой день жена приехала с утра опять. Кладовщица открыла склад и увидела среди разваленных тюков лежащего на полу человека. Моментально захлопнула дверь, навесила замок и пустила в ход свой милицейский свисток.
Постовой стоял за углом.
Мужа и жену повезли обратно на Колыму на этой же «Джурме», в двух соседних арестантских клетках; они даже не могли переговариваться. Сопровождающие «вертухая» высказывали Юдину свою искреннюю досаду: в силу поступившего радиозапрета они не могли ему хотя бы отбить печень… Жадность начальства на красивую мебель оказалась в весомее заветного права конвоя.
Супругов ожидало по «червончику». Юдину — дополнительно к неотбытым годам.
