Наиболее многочисленную и устойчивую часть профессиональной преступности России в начале XX века составляли «воры». В данном случае слово «вор» указывало не только на криминальную специализацию преступника, но и на его принадлежность к определенному преступному сообществу, по законам которого он жил. Следует отметить, что «воровское» сообщество России издревле имело свою особую, четко регламентированную структуру. У каждого «вора» существовала своя «специальность», свои особые приемы. Каждая категория «воров» составляла отдельное сословие в преступном мире.
Профессиональные «воры» объединялись в настоящие корпорации, «воровские» общества. Как и всякое другое общество, они имели свой «устав», своих руководителей, проводили общие собрания для решения спорных и злободневных вопросов – «воровские» сходки. Каждый член этого профессионального союза был обязан руководствоваться интересами общества и не нарушать его законов. Самое главное, что сила организации профессиональных «воров» скреплялась, как это не парадоксально звучит, силой их нравственности. У них всегда существовало, и существует до сих пор, свое, пусть и искаженное с точки зрения остального общества, понятие о нравственности.
«Воры» не расценивали свою профессию как что-либо безнравственное, потому что это было их ремесло, их образ жизни. Они смотрели на это сугубо с рационалистических позиций и не испытывали после совершения кражи каких-либо нравственных страданий. Воры, мошенники и аферисты, как это ни смешно, особенно заботятся о своем благородстве, которое считают выше простой житейской чести. Конечно, понятие о благородстве у них условное.
И потому, если карманник, вор-специалист похищает бумажник из карманов, это не доказывает, что вы должны бояться ночевать с ним в одной комнате, чтобы он вас не обокрал. Или не играть с ним в карты из опасения, что он вам не заплатит, или, если он вам что-либо пообещает, то не исполнит обещания, думая, что если человек способен на кражу, то он уже способен на всякий бесчестный поступок.
Такой взгляд будет узким, односторонним и неправильным. В противном случае преступный мир не мог бы существовать при такой организации, какую он имеет, в нем не было бы силы и сплоченности. Обучение молодых и начинающих «воров» премудростям их профессии осуществлялось «ворами» со стажем, которые стали в своем деле «профессионалами». Обучение шло и на воле и в тюрьме. Обучение в тюрьме было менее опасным, потому что за плохо выполненное задание ученику не угрожало уголовное преследование. Вместе с тем, тюрьма являлась уникальным кладезем криминального опыта, которым осужденные неизменно делились друг с другом, повышая, таким образом, свою квалификацию.
В этой связи на жаргоне преступников тюрьма именовалась «академией». Процесс приобщения молодежи к вступлению в семью «воров» был тщательно продуман. Обучением новичков занимался наиболее опытный «вор», называвшийся на жаргоне того времени «козлятник». Для кандидатов устанавливался стаж не менее трех лет. За это время человек постигал тайны своего ремесла, всесторонне изучался и проверялся на предмет соответствия «воровской» профессии и членства в «воровской» общине. После обучения и проверки «достойные» кандидаты принимали на «воровской» сходке «присягу» и становились общепризнанными «ворами».
Хорошо сплоченное организационно и имевшее крепкую неформальную нормативную основу профессиональное сообщество «воров» переняло от «бродяг» бразды правления тюремной общиной. Вместе с властью «воры» переняли у «бродяг» и законы, по которым они жили, в значительной степени усовершенствовав их законами своей «воровской» общины.
Одним из главных установлений «воровского» кодекса чести являлось запрещение «ворам» трудиться. Согласно неписаным правилам «воровской» общины они обязаны были жить на доходы от своего преступного ремесла и вести праздный образ жизни. Особые отношения складывались между «воровской» общиной и остальным обществом. Ввиду закрытости и нелегальности «воровского» сообщества, его членам категорически запрещалось участвовать в общественной жизни. Вообще все контакты членов «воровского» сообщества с иным миром, за исключением профессиональных, должны были быть сведены к минимуму.
Таким способом «воровское» сообщество соблюдало свою конспирацию и обеспечивало защиту от посвящения в свою деятельность посторонних людей, в том числе и осведомителей правоохранительных органов. Большинство неписаных норм «воровского» закона диктовалось соображениями безопасности общины. К их числу следует отнести запрет иметь официальную семью. До тех пор, пока кандидат в «воры» не отказывался от родных, его не принимали в «воровское» сообщество, потому что поддержание связи с семьей могло привести к аресту «вора», а за ним и его сообщников. «Ворам» запрещалось служить в армии, состоять в общественных организациях. «Воровская» этика под страхом смерти запрещала подводить, выдавать, красть у других «воров», наносить побои и оскорбления, угрожать своим собратьям.
Контроль за соблюдением этих правил, прием нового поколения в свои ряды, разрешение конфликтов и споров, установление новых законов и осуществление функций суда над «ворами», допустившими нарушение «воровского» кодекса чести, возлагался на «воровскую» сходку, на которую были обязаны явиться все «воры» общины. Сходка объявлялась и собиралась по инициативе любого из них. Для решения особо важных вопросов, носивших межрегиональный характер, или касающихся всех «воров» без исключения, созывались «воровские» съезды представителей различных «воровских» общин.
Обладая непререкаемым авторитетом в преступном мире «воровская» элита завладела властью не только в местах лишения свободы, но и за их пределами. Следует особо отметить тот факт, что 20-е 30-е годы ХХ в. стали ключевым моментом истории развития феномена «воры». С этого периода преступное ремесло для них начинает постепенно отходить на второй план. Оно уступает место их новой общественной функции в преступном сообществе, которую можно охарактеризовать как криминальный менеджмент.
Начиная с первой половины XX в., слово «вор» обрело двоякий смысл. Традиционно под ним понимался любой человек, что-либо укравший. Профессиональные преступники вкладывали в него иной смысл. «Вор» в их понятии — это, прежде всего, полноправный член «воровской» общины, живущий по ее законам и понятиям. В то время «законным» считался любой вор. Только совершив проступок, несовместимый с «воровской» этикой, он мог быть «приземлен» другими ворами и переставал считаться таковым в преступном мире. Так, со временем, слово «вор» приобрело терминологическое значение. Постепенно и в общественном сознании слово «вор» укоренилось как синоним главаря профессиональной преступности.
Остальные осужденные за кражу личной или хищение государственной собственности назывались презрительно «сталинскими ворами». Вот как «воры» сами объясняли понятие «сталинский вор»: «Сталинский вор» — это кто крадет с голоду, не умеючи, не как настоящий человек, настоящий цвет, который, как говорится, преступный мир.… Вот это и есть «сталинские воры» — жлобы, сор, шкодники. Честный «вор» на таких и плюнуть не схочет…». Высокий уровень самоорганизации «воровской» общины явился определяющим фактором того, что, в борьбе за лидерство в местах лишения свободы между «жиганами» и «ворами» победили последние.
Вместе с тем, «идейная» платформа, на которую опирались «жиганы», была по своему, перенята «ворами» и использована ими в идеологическом обосновании противоправной деятельности своей общины, в том числе и в местах заключения. «Воры» объявили себя «идейными» преступниками, стоящими на принципиально разных позициях с идеями государства и общества.
Уже в первые годы советской власти в стране начинают создаваться концентрационные лагеря, которые впоследствии были переименованы в исправительно-трудовые. Попадая туда «воры», как и другие заключенные, сталкивались со спецификой лагерной жизни. Жизнь в лагере заметно отличалась от тюремной. Свобода передвижения, отсутствие зловонной параши, решеток, дверных запоров, духоты тесной и грязной камеры компенсировались тем, что в лагере заключенным приходилось каждый день не просто приходить на работу, а на работу физически тяжелую, с обязательным для каждого выполнением нормы выработки. Содержание лагеря и администрации, при полном составе заключенных, должно было окупаться трудом заключенных.
Добавку к котловому довольствию можно было получить только в посылке или передаче. Но у «вора» не было семьи и посылку ждать было не от кого. Можно было отовариться в ларьке, но для этого требовалось выполнять норму выработки, а «вор», по законам общины, не имеет права работать. Казалось бы, что ситуация для «воров» складывается тупиковая. Однако и в этих условиях присущие «ворам» хитрость и изобретательность, а так же их сплоченность и авторитет перед другими осужденными позволяют им выжить.
Кто-то зарабатывал себе на жизнь игрой в карты и другие азартные игры. Иные принимались различными способами выманивать, а иногда и просто отнимать продукты питания, вещи и иные материальные ценности у «фраеров». По свидетельству В. Фрида «вор» в тюрьме имел право отобрать у «фраера» половину передачи. Пользуясь слабостью режима и надзора, а также коррумпированностью отдельных сотрудников администрации «воры» и руководимые ими заключенные входили в сделку с администрацией и уходили на ночь на «работу» за пределы лагеря. Совершив кражу и сбыв награбленное, они под утро возвращались в лагерь, обеспечив себе безбедное существование.
Особые отношения в лагерях складывались у «воров» с бригадирами. На общих работах бригадир расставляет людей и проверяет их работу. Сам бригадир физически не работает, но официально числится работающим. «Интересно, что чаще всего такие бригадиры получаются из блатных, то бишь люмпен-пролетариев». За каждую отработанную смену бригадир составляет подробный отчет. От его умения составить отчет о выполненной работе зависит питание бригады. Бригадир мог «натянуть» норму, то есть подвести исполненную работу под более высокую норму.
Бригадир должен был уметь «…не только приказывать на работе, но и эту работу организовать, да еще ладить с нормировщиками, конторой, начальством разнообразным, дать взятку, уговорить». До 1937 года должность бригадира была выборной, и ее часто занимали ставленники «воров». Такие бригадиры искусственно приписывали норму выработки неработающим «ворам», отбирая при этом нормо-часы у остальных членов бригады. От выполнения нормы зависело качество питания («пайка») осужденного. Качество питания напрямую влияло на продолжительность жизни. Фактически «воры» руками таких бригадиров грабили других осужденных, приписывая себе их нормо-часы и получая за это их «пайку».
«Бригадир-блатарь — это худшее, что могло случиться с бригадой» . После 1937 года бригадир стал назначаться администрацией. «Воры», используя различные ухищрения, «проталкивали» на эту должность «своего» человека или же, путем угроз физической расправой, запугивали бригадира, чтобы он приписывал им норму выработки, позволявшую получать продовольственный паек высшего разряда. Следует сказать, что «вора», ставшего бригадиром или же работающего и выполняющего норму выработки ортодоксальные, «воры» переставали считать таковым и объявляли «сукой».
Условия содержания в исправительно-трудовых лагерях были таковы, что позволяли «ворам» не только собирать сходки в пределах лагеря, но и проводить общие собрания «воров» в рамках управления, на которых присутствовали представители от всех лагерей. Как правило, для этого использовались официальные мероприятия с участием заключенных (съезды ударников труда, обучающие курсы и т.д.) проводимые в масштабах управления исправительно-трудовых лагерей.
На таких съездах «ворами» обсуждались текущие вопросы, вырабатывались правила поведения в условиях изменяющихся общественных отношений и действий администрации, определялась политическая стратегия «воровской» общины. «Воровское» сообщество обязывало своих членов прилагать все силы для установления в лагерях порядков, выгодных «ворам».
Если в лагере приходили к власти иные, не «воровские» группировки осужденных, «воры» этого лагеря отвечали за фактическую утрату власти перед «воровской» сходкой. Необходимо сказать, что 30-е годы XX века ознаменованы периодом «расцвета воровской общины» именно в исправительно-трудовых лагерях. В это же время в тюремно-лагерной лексике появляется слово «блатной», которое является синонимом слова «вор».
Блатной признает один лишь воровской закон и отвергает все прочие законы. Он презирает всех не блатных, в том числе и уголовников. Все они рассматриваются как дичь, на которую у блатного неограниченное право охотиться. По старой традиции, однако, блатной не нападает на одинокую женщину с ребенком или, находясь в заключении, не отнимет пайку (но только пайку) у другого заключенного, пусть даже фраера.
В конце 40-х годов ХХ века «воровской» закон окончательно перестает быть «внутренним» законом «воровской» общины. Нормы этого закона теперь распространяются на всех осужденных и носят императивный характер. Подтверждением этому служат воспоминания осужденного Пайкова Ильи Михайловича отбывавшего наказание в одном из лагерей Вятлага в суровые послевоенные годы.
«В 1948 году 5 марта вышел дополнительный указ воровского закона для заключенных, кои содержатся в местах заключения Советского Союза:
1. Каждый заключенный обязан из своей зарплаты вносить в воровскую кассу 25%.
2. Каждый заключенный, получающий от родственников посылки и денежные переводы, обязан приносить ворам 50%.
3. Заключенные, имеющие шерстяные личные вещи, по первому требованию должен отдать ворам.
4. Из продуктов, кои завозят на кухню для всего ОЛП, заведующий и повара обязаны самое лучшее отдавать ворам.
5. Заключенные врачи и фельдшера обязаны выделять для воров медикаменты, в коих содержатся наркотики.
6. Все заключенные должны безоговорочно выполнять любое требование воров.
7. В случае неподчинения воровскому закону главари приговариваются к смертной казни».
Именно в этот период, как пишет В.М. Анисимков: «Увеличение числа «авторитетов» в местах заключения привело к тому, что «общие кассы» перестали справляться со своими функциями. Вследствие чего «воры» резко повысили размер взимаемой с заключенных «дани» с 1/3 до 2/3 заработка». Этот закон больше всего ударил по основной массе тюремно-лагерного населения, которую составляли так называемые «мужики». В этой связи в некоторых исправительно-трудовых лагерях произошли открытые выступления «мужиков» против «воров». Отдельные группировки «мужиков» встали на путь активного противодействия «ворам» и их законам.
В лагерях начались массовые беспорядки, поджоги. Начальники многих лагерных пунктов стали обращаться в высшие инстанции с просьбой прислать им специальные группы наиболее авторитетных «воров» для наведения порядка. Однако, этот, казалось бы простой и эффективный способ «утихомирить зону», используя властный ресурс «воров», таил в себе немало опасностей.
Во-первых, администрация отдавала власть в лагере на откуп «ворам».
Во-вторых, авторитет «воров» и их законов, после этого, неизмеримо вырастал. В-третьих, это, казалось бы, взаимовыгодное сотрудничество со временем неизбежно приводило к тому, что «воры» из объекта управления превращались в его субъект и уже сами начинали диктовать свои условия администрации. Впоследствии такая «управленческая» практика привела к тому, что в местах лишения свободы «власть на какое-то время оказалась парализованной, передав уголовному миру лагерные зоны целиком под начало» .
Так, например в одном из лагерных пунктов Каргопольлага в марте 1954 года организовалась «бандитская группа». Несмотря на просьбы администрации лагпункта к руководству ИТЛ оказать помощь по ликвидации этой банды, меры не были приняты. В результате бандиты стали диктовать свои условия лагерной администрации. Под угрозой расправы они требовали от начальника лагпункта различные продукты, в том числе для варения самогона, и требования этих бандитов удовлетворялись. Такое положение в лагерном пункте продолжалось свыше трех месяцев. Описываемый нами период характерен так же и тем, что вследствие тяжелых условий отбывания наказания и целенаправленных репрессий, а также совершения поступков несовместимых со званием «честного урки» , многие «воры» не выдерживали испытаний выпавших на их долю и изменяли «воровскому» закону, то есть «ссучивались».
«Сука — существо презираемое и ненавидимое законными ворами. Он ссучился, т.е., изменил воровскому закону и пошел в услужение лагерному начальству: согласен быть комендантом зоны, заведовать буром — бараком усиленного режима, внутрилагерной тюрьмой; даже дневальным у «кума», оперуполномоченного, согласен стать». Несмотря на это «суки» продолжали себя считать «ворами» и придерживались «воровских законов», за исключением запрета на сотрудничество с администрацией лагеря. «Суки» по «воровскому» закону подлежали истреблению, что и осуществлялось на практике. Однако вследствие массовости этого явления стали появляться зоны и даже целые управления, где среди уголовников властвовали «суки», которые в свою очередь начали истреблять «воров». При этом «суки» преследовали цель «путем страшных мучений подчинить врага своей идее, заставить отказаться от своего прошлого, встать на сторону «сук».
Подчинившийся воле «сук» «вор» жал им руку и закреплял свой переход целованием ножа и немедленным участием в трюмиловке недавних товарищей. В этой связи «суки» становятся ближайшими помощниками администрации лагерей в борьбе с «честными ворами». Великая Отечественная война пополнила численность «сук» бывшими «ворами», призванными из лагерей на фронт. «Воровской закон» запрещал любое сотрудничество с государством, в том числе и военную службу. Ушедшие на фронт «воры» автоматически становились в глазах их товарищей в лагерях «ссученными». По их мнению, они ничем не отличались от охранявших их «вертухаев» . Ведь и те и другие дали присягу, надели форму и служили государству с оружием в руках.
В начале 50-х годов XX века война между «суками» и «ворами», вошедшая в историю Гулага под названием «сучьей войны», вышла за пределы мест лишения свободы. Так, например, в августе 1953 года в Чаун-Чукотском горнопромышленном управлении и лагерях Дальстроя, когда после амнистии началось массовое освобождение заключенных, среди освобожденных началась резня. По воспоминаниям очевидцев «в конце августа человек 20 воров, вооруженных ножами и пиками, к определенному часу съехались из разных мест, отстоящих в километрах до 80, на автомашинах, управляемых такими же ворами, в центральный поселок Певек для полного физического уничтожения проживающих здесь «сук». Потребовалось вмешательство всех вооруженных сил поселка с автоматами, чтобы не допустить намеченной «Варфоломеевской ночи» и разогнать приехавших бандитов».
