28/03/24 - 23:34 pm


Автор Тема: Всемирная история поножовщины: народные дуэли на ножах в XVІІ-ХХ вв.Ч-15  (Прочитано 500 раз)

0 Пользователей и 1 Гость просматривают эту тему.

Оффлайн valius5

  • Глобальный модератор
  • Ветеран
  • *****
  • Сообщений: 27470
  • Пол: Мужской
  • Осторожно! ПенЬсионЭр на Перекрёстке!!!
В 1880-1890-х годах такие криминалисты, как Луиджи Бодио, Энрико Ферри, Аугусто Боско, тщательно проанализировали статистику убийств по всей Европе. Полученные данные демонстрируют, что уровень убийств в Италии был очень высок. Так, согласно Энрико Ферри, около 1880 года Италия имела самые высокие в Европе показатели по количеству преступников, осуждённых за убийство: 9 на 100 000 жителей в год. В тот же самый период во Франции и Германии нормы убийств были ниже чем 2 на 100 000, а Англия и Шотландия демонстрировали рейтинг ниже 1:100 000. Хотя ситуация несколько улучшилась к концу XIX столетия, разрыв между Италией и более «цивилизованными» странами Центральной и Северной Европы тем не менее сохранился. Статистика также показала, что и по регионам Италии нормы убийств были далеко не одинаковы. Так, например, в 1880-84 годах норма убийств колебалась от минимума в 3,6 на 100 000 жителей в районе Милана, до максимума в 45,1 в регионе Палермо. Все восемь районов Северной Италии демонстрировали нормы ниже, чем 11, центральные районы от 9 до 26, и почти все районы южных и островных областей имели нормы убийств между 16 и 35 на 100 000 человек.

После объединения Италии в 1861 году молодое государство столкнулось с необходимостью пресечь лавину преступлений. Мало кто знает, что в начале XX века в Риме с населением около 300 000 душ водители омнибусов-трамваев из-за напряжённой криминогенной обстановки имели право на ношение пистолета. В целях улучшения имиджа Италии в глазах других государств 6 июля 1871 года был принят закон, запретивший под угрозой тюремного заключения ножи, имевшие клинки длиннее 10 см, а также все виды пружин и механизмов, позволявших фиксировать лезвие ножа в открытом виде.

Эта мера не остановила дуэли, но их начали маскировать под несчастные случаи и самооборону. Даниэле Боски в работе, посвящённой дуэлям на ножах в Риме, писал, что народные дуэли крайне редко фигурируют в судебных протоколах тех лет. Он объяснял это тем, что в делах об убийствах и ранениях, каждая из двух сторон была крайне заинтересована приуменьшить свою степень вины и преувеличить ответственность другой стороны. Вне зависимости от того, как на самом деле проходил поединок, потерпевший, если он остался в живых, утверждал, что не давал ни малейшего повода для нападения, в то время как сам нападавший стремился доказать, что был спровоцирован и действовал исключительно в порядке самообороны. Если к этому добавить, что и свидетели далеко не всегда были беспристрастны, то не удивительно, что в уголовном судопроизводстве подобные прецеденты часто описывались размыто и противоречиво.

Одним из немногих убийств, которое можно чётко классифицировать как дуэль на ножах, являлось убийство Питеро дель Пропосто, совершенное девятнадцатилетним плотником Энрико Федеричи. Надо заметить, что об этой дуэли стало известно благодаря показаниям всего лишь одного свидетеля. Им был некий знакомый Федеричи — парикмахер по имени Паскуалини, с которым тот разговаривал 8 декабря 1888 года, за несколько часов до убийства Пропосто. Хотя Федеричи и признал, что убил своего противника, но он искусно интерпретировал этот инцидент как результат ссоры: якобы в пылу спора дель Пропосто внезапно накинулся на него с ножом, и он, обороняясь, нанёс ему роковое ранение, оказавшееся смертельным.


Рис. 71. Джованни Джолитти (1842–1928).

Но властям удалось установить, что ссора произошла не за несколько минут, а за несколько часов до драки и что оба участника заранее договорились встретиться на площади Сан Пьетро в Монторио, чтобы сражаться на ножах. Прежде чем направиться к месту фатальной встречи, Федеричи сказал Паскуалини, что ещё до заката он окажется или в больнице, или в тюрьме, но все в Риме узнают, чего стоит мужчина из Асколи — его родного города. Дуэль была недолгой, и хотя в результате Федеричи нанёс дель Пропосто смертельный удар в сердце, он и сам был тяжело ранен. Таким образом, можно сделать вывод, что в действительности гораздо большее количество смертей и тяжёлых ранений являлись следствием поединков на ножах, чем это следует из материалов судебных дел.

Агрессивный характер римлян и их склонность к поединкам на ножах иногда рассматривались как психологическая особенность, связанная со специфической атмосферой и традициями Вечного города. Но к концу XIX столетия криминалисты и другие эксперты выяснили, что злоупотребление оружием, особенно ножами, было широко распространено не только в Риме, но и во многих других областях Центральной, Южной и островной Италии. Они также отметили, что именно из-за этого уровень убийств в Италии был значительно выше, чем в более «цивилизованных» странах Центральной и Северной Европы. В результате правительство Италии обратилось в парламент с просьбой о принятии законопроекта, ужесточающего наказание за незаконное ношение оружия и ранения, нанесённые ножом. Во вступительном докладе при рассмотрении этого законопроекта парламентом было отмечено, что «в некоторых областях Италии, «дикари» злоупотребляют смертельным оружием, почти ежедневно обеспечивая темы для газетных сообщений и помещая нашу страну среди наименее цивилизованных государств Европы».

12 августа 1908 года газета «Мальборо экспресс» писала: «Что может сделать Италия, чтобы избавиться от сомнительного лидерства в кровавых преступлениях, которое она удерживает среди цивилизованных народов? Этот вопрос горячо обсуждался в палате представителей в связи с внесением на рассмотрение законопроекта представленного премьер-министром Италии Джолитти, о «ношении ножей и другого оружия». Хотя этот вопрос уже и раньше неоднократно поднимался в парламенте, но все обсуждения неизменно заканчивались тем, что его передавали различным комиссиям для дополнительного исследования. И несмотря на то, что количество кровавых преступлений тем временем росло, подобные проекты изменений в законодательстве каждый раз вызывали бурное негодование либерального большинства. Законодателям Италии было практически невозможно запретить или ограничить ношение ножей и иного оружия, чтобы не вызвать протесты либералов по поводу нарушения всевозможных свобод.


Рис. 72. Arditi — Отважные. Бойцы ударных отрядов итальянской армии в 1915–1918 гг.

И тем не менее, несмотря на отчаянное сопротивление либералов, оружейного лобби Скарперии и Маньяго и протесты южан, 8 ноября 1908 года, после долгой и продолжительной борьбы, законопроект Джолитти был принят. Всё-таки сказался огромный политический опыт этой лисы — к моменту принятия законопроекта Джолитти был в политике уже 26 лет, из которых 16 — на посту премьер-министра.

В первую очередь новый драконовский закон ударил по производителям ножей — Маньяго в Тоскане и Фриульской Скарперии. Одним из его требований было ограничение максимальной длины клинка ножа четырьмя сантиметрами. Хотя позже под давлением производителей в закон всё-таки внесли поправки, и длина клинка была увеличена до шести, а для ножей без острия и до десяти сантиметров. Закон не затронул только кухонные, столовые и охотничьи ножи. Именно после закона Джолитти в моду вошли опасные бритвы и ножи с остриём, срезанным под прямым углом, такие как моцетта или разолино — «бритвочка». Эти детища Джолитти, выпущенные после ноября 1908 года, можно узнать по коротким клинкам без острия и штампам «permesso dalla legge» — «разрешено законом».

А вскоре грянула Первая мировая война, и ножи в ранцах своих хозяев из Неаполя, Апулии и Калабрии, с Сицилии и Сардинии отправились на фронт, в траншеи Изонцо и Трентино. Ещё в 1860 году «Русский вестник», описывая бои гарибальдийцев в ломбардской кампании при Мадженто и Сольферино, писал: «Сицилийские picciotti дрались в этой битве хорошо; они смело бросались в штыки и отбивали кавалерийские атаки. Но особенно отличились калабрийцы. Они дрались со страшным ожесточением и вместе с тем с блистательным хладнокровием. Эти калабрийские пастухи бросали ружья, к которым мало привыкли, и кидались с кинжалами на неприятельские ряды. Так истребили они многочисленный отряд баварцев».

Если не знать, что эти строки написаны за полстолетия до Первой мировой, можно подумать, что это заметка военного корреспондента, описывающего бои в районе Трентино в 1915 году. «Нью-Йорк таймс» от 12 августа 1915 писала, что итальянские войска, сражавшиеся под Исонзо, включали несколько подразделений, с юга Италии, с Сардинии и с Корсики, которые, когда дело доходило до рукопашной, отбрасывали винтовки и орудовали кинжалами и стилетами. Автор статьи заметил, что, хотя итальянские офицеры постоянно убеждали своих солдат, что штык, прикреплённый к винтовке, значительно эффективней кинжала, те пропускали это мимо ушей и, когда добирались до австрийских траншей, пускали в ход не штыки, а ножи.

На фронтах Первой мировой умением обращаться с ножом особо славились бойцы элитных итальянских штурмовых подразделений, известных как ардити. Название это происходит от итальянского «ардито» — «смельчак» или «храбрец». «Reparti d'assalto» — штурмовые группы, были сформированы летом 1917-го полковником Басси и не относились к пехоте, а представляли собой самостоятельные боевые единицы. Расформированы эти подразделения были в 1920 году.


Рис. 73. Различные типы кинжалов ардити. Armes Militaria Magazine № 29, февраль 1988 г.


Рис. 74. Лейтенант ардити Карло Сабатини [второй слева) с товарищами у Монте Корно в Трентино, 1918 г.

Каждый боец штурмовых бригад независимо от звания носил кинжал, прекрасно вписывавшийся в манеру боя ардити. Кинжал было легче и эргономичней обычного штыка, имел перекрестье для защиты руки и был идеален в качестве бесшумного оружия. Штатные штурмовые кинжалы изготавливались из укороченных штыков от старых итальянских винтовок Веттерли-Витали образца 1870 года. На одном и том же клинке монтировалось множество разнообразных типов рукояток, как, например, круглые рукоятки, известные как «напильниковые». Другие кинжалы были переделаны из стандартных штыков образца 1891 года или из трофейных штыков Штейера-Манлихера. Одним из самых востребованных был хромированный кинжал, выдававшийся частям NCO. Часто солдаты гордо демонстрировали трофейные штурмовые кинжалы Австро-Венгрии, называемые «штурммессер». Нередко ардити носили кинжалы и вне службы[540]. Образ бесстрашных ардити широко эксплуатировался в итальянских «агитках». На сотнях плакатов и открыток эти бойцы врывались в неприятельские траншеи, вооружённые лишь ножами и гранатами.

Среди австро-венгерских войск ходили слухи, что все ардити — виртуозы кинжала и все они выходцы с Сицилии, известной своими дуэлями и искусством поединков. Среди членов этих подразделений и на самом деле было немало выходцев с юга. Так, ещё Хью Далтон в своей книге «With British Guns in Italy» отметил, что большую часть ардити составляли сицилийцы, демонстрировавшие высокие бойцовские качества.

Как писали газеты в августе 1918 года: «Ардити, или храбрецы — это подразделение, набранное из самых бесстрашных смельчаков со всех концов королевства Италия, но преимущественно из выходцев с Сицилии, Сардинии и из Калабрии. Они никогда не сидят в окопах — их вызывают перед атакой. Они лучшие из лучших и первыми начинают бой. Горе тем австрийцам, которые столкнулись с их штыками и ножами!».

Паоло Джудичи, описывая тренировки ардити, экзальтированно рассказывал: «Вот набитые соломой чучела, на которых тренируются ардити, втыкая в них клинки кинжалов: волосы дыбом, выпученные глаза, орут во всё горло, лица искажены. Ардити яростно бросаются на условного противника и бьют точно в сердце». Анжело Гатти дополняет: «Каждый бахвалится своим личным ударом ножа и собственным способом ликвидации противника». Мастерство, достигнутое ардити в фехтовании кинжалом, позволяло разрабатывать достаточно опасные элементы. Марио Палиери рассказывает: «Было и метание кинжала: ардити прислонялся к деревянной двери, друзья по очереди бросали в него кинжалы, втыкавшиеся в дверь на уровне головы». Ардити, державший голову неподвижно или наклонивший её ровно настолько, чтобы избежать летящего кинжала, считался самым храбрым.

Многие бойцы, прибывшие в штурмовые подразделения, особенно выходцы из Центральной и Южной Италии, хорошо знали, как использовать нож. Упомянутый в работе Пироки об истории ардити сержант Дельи Эспости рассказывал, что в боях, в которых он принимал участие, сицилийцы, под которыми он, очевидно, подразумевал всех выходцев из Южной Италии, были очень искусны в обращении с ножом, и что не менее эффективная техника была у романьольцев.

Известный итальянский поэт и драматург Габриэль д'Аннунцио, воевавший в Первую мировую в чине майоре в лётной эскадрилье, прозванной «Воздушными ардити», не расставался с символом ардити — кинжалом с рукояткой из слоновой кости. Корреспондент «Нью-Йорк таймс», бравший в июне 1918 года интервью у одного из офицеров ардити, описал его оружие как «турецкий кинжал с гравировкой на лезвии». Когда журналист задал офицеру вопрос, сколько австрийцев он убил этим кинжалом, тот пожал плечами и задумчиво ответил: «Слишком много, чтобы считать».

Среди подразделений ардити особым умением обращаться с ножом славились бойцы бригады Сассари. Эта бригада, названная в честь одноимённого сардинского города, была сформирована 1 марта 1915 года на Сардинии, в местечках Темпио Паузания и Синнай, из двух пехотных полков, укомплектованных практически полностью сардинцами. В Первой мировой войне бригада понесла самые большие потери из всех итальянских подразделений, но и количество награждённых в ней было самым высоким.

Первая мировая война и положила конец многовековой итальянской традиции дуэлей на ножах. Именно потому, что она была первой — первой во всём: в массовости убийств, в применении отравляющих газов и танков, в жестокости. 12 миллионов человек было убито и 55 миллионов ранено. Около 20 миллионов человек умерло от голода и эпидемий. В результате этой войны прекратили своё существование четыре империи: Османская, Германская, Российская и Австро-Венгерская.

На фоне ужасов войны все эти архаичные понятия о чести и манера хвататься за нож из-за пустяковых обид теперь казались смешными и нелепыми. Сицилийские, калабрийские, апулийские или сардинские солдаты, пережившие ужасы траншей Первой мировой — голод, болезни, вражеские пулемёты и танковые атаки, вшей и иприт, — возвращаясь в родные деревни, не хотели больше крови, насилия и смертей. Последствия этой войны, затронувшие практически все аспекты жизни европейских народов, по фатальному эффекту можно сравнить с эпидемиями чумы, выкосившими средневековую Европу.

Первая мировая не только поделила жизнь западного мира на «до» и «после», но и кардинально изменила и трансформировала привычную картину мира. Рушились старые идеалы и системы ценностей, раскачивались традиционные общественные устои, и ощутимо теряла свои позиции религия.

Однако с Первой Мировой в прошлое канула только массовая культура народных дуэлей — «дуэлло рустикано». Замкнутого сообщества каморры все эти метаморфозы не коснулись, а новые веяния обошли его стороной. Поэтому и сегодня, как и 300 лет назад, неофиты постигают таинства зумпаты под руководством умудрённых опытом «уомо д'оноре» и, как многие поколения их предшественников, решают дела чести в поединках с ножами в руках.

Глава III ЖЕСТОКОЕ ТАНГО ПАМПЫ
Дуэли на ножах в Аргентине

В 1515 году три испанских корабля под командованием Хуана Диаса де Солиса пристали к берегам Нового Света в устье реки, называемой туземцами Парана Гуасу — Река-как-море. Де Солис первым исследовал Рио-де-ла-Плата, которой он дал имя Маре Дульче — Сладкое море. Но эта амбициозная экспедиция закончилась провалом — вскоре после высадки на берег Солиса и его людей убили воинственные индейцы, населявшие эти места.

Более удачливым оказался другой мореплаватель, венецианец Себастьян Кабо, в течение нескольких месяцев изучавший дельту Параны и открывший реку Парагвай. В месте слияния рек Парана и Рио-Каркаранья его экспедиция основала небольшой форт — первое испанское поселение на берегах Параны. Многие исследователи именно Кабо приписывают авторство названия Рио-де-ла-Плата, что в переводе означает «Река из серебра». Следующим в эти места в 1536 году прибыл Педро де Мендоза. На юго-западном берегу, в дельте Рио-де-ла-Плата, в устье рек Парана и Уругвай, он основал небольшой сеттльмент, который испанцы рассчитывали использовать как опорный пункт для исследования региона. Поселение это получило имя Сьюдад де Нуэстра Сеньора Санта Мария дель Буэн Айре. В 1570-х испанцы основали в этих местах целый ряд населённых пунктов, а в 1580-м заложенный Мендозой посёлок был расширен, укреплён, и на его месте вырос форт, позже превратившийся в город Буэнос-Айрес.

Именно здесь, в окружавшей Рио-де-ла-Плата пампе, жили и умирали гаучо — герои Гутьереса, Эрнандеса и Борхеса, свободолюбивые, суровые и немногословные пастухи, арканившие диких аргентинских быков, бесконечно воевавшие с индейцами и, как и большинство жителей любого пограничья, с презрением относившиеся к законам и власти.

Происхождение гаучо покрыто туманом колониальной пампы, и все обсуждения этой темы увязли в трясине академической полемики. Историки разделились на два основных лагеря: испанистов и американистов. Первые из них настаивают на испанских или арабских корнях культуры всадников пампы. Так, в 1886 году Федерико Тобаль утверждал, что одежда, обычаи, характер, родовая сплочённость, внешность — абсолютно всё в гаучо является восточным и арабским. Даже их музыка и поэзия, считал он, несут на себе арабский след, ведущий через Андалусию в аргентинскую пампу. Другие же испанисты игнорируют далёкое арабское влияние и рассматривают только пастушескую культуру Андалусии. Так, Эрнесто Кесада, аргентинский писатель националистического толка, в 1902 году утверждал, что «гаучо — это жители Андалусии, перевезённые в пампу в XVІ-XVІІ столетиях». Кесада однозначно и категорично настаивал на том, что это часть испанского наследия, принесённого конкистадорами. Сторонниками теории об испанском происхождении этих пастухов также являлись видный землевладелец и основатель Аграрного общества Аргентины Эдуардо Оливера и известный фольклорист Мартиниано Легисамон.

Американисты же настаивали на автохтонном происхождении гаучо, которых они рассматривали как продукт, «порождённый уникальной атмосферой Нового Света». Но и их ряды не были монолитными, и они нередко расходились во мнениях. Так, например, Висенте Росси, являлся ортодоксальным сторонником теории «индианизма» и искал корни гаучо среди известных своей жестокостью воинов кочевого племени гуарани, или, как их ещё называли, «хаучии». Гуарани, которых с 1826 года относили к уругвайским этносам, жили на «банда ориенталь» — восточном берегу реки. В качестве основного аргумента Росси использовал этимологические ссылки на происхождение термина «гаучо», который, как он предполагал, происходил от гуаранского «хаучо» или «хаучи». Пабло Бланко Асеведо также разделял взгляды индианистов и считал основным фактором, оказавшим влияние на формирование ранних гаучо, индейцев чарруа с восточного берега. Свои утверждения он аргументировал тем, что гаучо, как и индейцы, использовали традиционные индейские «болеа-доры», или «болас», а также имели пристрастие к популярному у индейцев чаю мате.

Многие американисты склоняются к версии расового и культурного смешения индейских и испанских элементов. Хотя они и утверждают, что происхождение гаучо связано с Новым Светом, но мнения о точном месте их появления значительно расходятся. Так, Бланко Асеведо, Росси и франко-аргентинский писатель Поль Груссак считали колыбелью гаучо восточный берег. А Эмилио Р. Кони, яростный федералист и непримиримый противник «портеньос» — жителей Буэнос-Айреса, настаивал на том, что родиной гаучо являлась провинция Санта-Фе.

Первые упоминания о гаучо датируются 1601 годом, когда некий путешественник видел в окрестностях Буэнос-Айреса всадников с лассо и без сёдел. Свидетельства, датированные началом 1730-х, описывают вакерии — охоту с лассо, в которых всадники окружали и убивали крупный рогатый скот из-за шкур. Мануэль Гальвес и Карлос Октавио Бунге делили местных крестьян на тех, кто обычно ездили на мулах, и тех, кто предпочитал коней — то есть гаучо. Возможно, что впервые гаучо появились как охотники на диких быков на аргентинском берегу Рио-де-ла-Плата, а позже, в конце XVI и начале XVII столетия расселились вдоль реки вверх от парагвайского Асунсьона.

Загадкой остаётся не только происхождение гаучо, но и этимология этого названия. Термин «гаучо» впервые встречается в 1743 году в журнале «Noticias secretas de America», издаваемом двумя испанскими учёными и мореплавателями, Антонио де Ульоа и Хорхе Хуаном и Сантасилья. Описывая жителей горного района Чили, находящегося примерно в восьмидесяти лигах — 250 милях — от Консепсьона, в качестве общего термина для обозначения местных крестьян они упоминали выражение «gauchos о gente campestre». В самой Аргентине этот термин впервые встречается в 1774 году в жалобе правительственных чиновников, сетовавших на злодеяния «гаучо, или похитителей скота, действующих на banda oriental — в диком, огромном и большей частью неуправляемом районе пограничья».

Этимология этого слова вызывает оживлённые дебаты среди всех сторонников арабского, андалузского, баскского, французского, цыганского, еврейского, португальского, кечуанского, арауканского и даже английского его происхождения. Так, например, в 1820 году английский художник Эмерик Эссекс Видал предложил маловероятную версию об английских корнях этого термина. «Все соотечественники называют жителей Буэнос-Айреса «гаучо» — словом, которое, без сомнения, имеет общий корень со старым английским «gawk» или «gawkey», используемым для описания неотёсанных манер и внешнего вида этой деревенщины», — безапелляционно утверждал этот англичанин. Большинство сторонников местного происхождения этого термина склонялись к арауканской версии. Наиболее вероятными вариантами им казалось арауканское слово «хаучу» и термин кечуа, «хаук-ча», имеющие одинаковое значение — «сирота».


Рис. 1. Гаучо, играющий на гитаре, 1915 г.

Рис. 2. Гаучо XVIII в. Акварель Ренара.

Если до 1746 года людей, незаконно убивавших крупный рогатый скот, называли «гаудерио», то с 1774-го в документах уже фигурирует новый термин — «гаучо». Генри Мария Брекенридж, посетивший Латинскую Америку в 1817 году по заданию правительства Соединённых Штатов, в путевых заметках назвал гаучо «полуконями, полулюдьми». Английский приисковый чиновник, путешествовавший в 1823 году из Буэнос-Айреса в Перу, также отзывался о жителях аргентинской пампы крайне нелицеприятно. Он описывал гаучо как «дикарей, неотёсанный варварский народ, не мыслящий жизни без азартных игр и поединков на ножах». Также и другой автор в 1826 году саркастично заметил, что «гаучо — жители бесконечных равнин, называемых пампой, внешне выглядят прекрасной расой, но по сравнению с крестьянами Англии или Франции они не намного лучше, чем особый подвид кровожадных бабуинов».

Не менее нелестный портрет гаучо составил и Томас Хатчинсон, занимавший в 1860-х годах пост британского консула в Росарио. Он отметил, что движущей силой, смыслом существования и источником наслаждения настоящего гаучо являлись азартные игры. Согласно Хатчинсону, гаучо тратил жизнь на курение, потягивание мате, переезды из одной сельской лавки или пульперии в другую, чтобы напиться и поиграть в картишки. Ссоры за карточным столом частенько заканчивались трагично и в основном, как заметил британский консул, из-за того, что «гаучо полосовал кого-нибудь своим ножом по самым ничтожным поводам».


Рис. 3. Гаучо, 1915 г.

Судя по многочисленным свидетельствам очевидцев, подобные обвинения всё-таки имели под собой основу, а не являлись лишь традиционными морализаторскими сентенциями, типичными для британских пуритан. Так, Ричард А. Сеймур, североамериканский фермер, обосновавшийся в южной части Санта-Фе, лишился своих коней из-за банды индейцев, сопровождаемых переводчиком-гаучо. А в конце 1872 года Франциско Борхес докладывал военному министру Гайнца, что банда из «пятнадцати-двадцати индейцев и христиан, предположительно гаучо, крадёт коней в округе Рохас».

Кроме краж скота, азартных игр, игнорирования законов и пьянства в местных пивных — пульпериях, у гаучо, была ещё одна всеобъемлющая страсть — поединки на ножах. Учитывая неопределённость их происхождения, сложно с уверенностью проследить корни этой кровавой традиции. Но я бы всё-таки склонился к версии о её андалузском происхождении. И окружавшие эти дуэли ритуалы, и регулировавшие их кодексы чести, и используемое оружие — всё напоминает о старинных традициях Иберийского полуострова. В том, что традицию поединков на ножах жители пампы унаследовали именно от своих испанских предков, не сомневался и заклятый враг гаучо, президент Аргентины Доминго Фаустино Сармиенто, который писал: «Гаучо вооружены ножами, доставшимися им в наследство от испанцев. Это особенность Пиренейского полуострова, и характерный сарагосский клич «Guerra a cuchillo» более актуален здесь, чем в самой Испании».

Автор нескольких работ о культуре гаучо Хосе Карлос Депетрис считал, что демонстрация отваги в решении дел чести являлась важной частью мужской культуры на Рио-де-ла-Плата. Дуэли на холодном оружии, как культ мужества и как единственное средство для защиты репутации, играли важную роль с момента появления в этих местах первых европейцев. Депетрис также склонялся к версии об испанских корнях этой традиции. «Тогда в нашей культуре появился способ боя итальянцев юга и испанцев Андалусии с навахой в одной руке и накидкой в другой», — писал он.

Первые упоминания о дуэлях гаучо мы встречаем в полицейских и судебных архивах XVIII столетия. Одно из первых свидетельств существования поединков на ножах мы находим в 1759 году в материалах уголовного дела уроженца города Лухана «гаудерио» Хуана Гонсалеса по прозвищу Барранко. Согласно полицейскому протоколу, задиристый Гонсалес, держа саблю в одной руке, нож в другой и обернув руку пончо, пытался вызвать на поединок местного алькальда.

Но Барранко не был одинок. В середине XVIII столетия смертность в результате поединков на ножах была настолько высока, что это вызвало издание многочисленных постановлений, запрещавших ношение оружия. Так, например, указ губернатора Буэнос-Айреса Хосе де Андонаэки от 1753 года только за ношение ножа предусматривал наказание в 200 плетей.

Уголовные архивы Аргентины изобилуют сотнями подобных инцидентов. Согласно данным архива главного управления полиции, конфликты с применением ножей, кинжалов и факонов были в провинции Буэнос-Айрес явлением совершенно заурядным и повседневным. Например, в отчётах полиции только лишь за период с 1831 по 1850 год я обнаружил сведения о 312 поножовщинах, большинство которых являлись дуэлями на ножах. Учитывая, что информация о подобных дуэлях доходила до властей крайне редко, а уж дела, доведённые до суда, являлись настоящим раритетом, можно только догадываться об истинных масштабах этой кровавой традиции. Пампа занимала огромные территории, и у полицейских отрядов, отправившихся арестовывать очередного бунтаря, дорога часто занимала дни и даже недели. Поэтому жители аргентинской пампы не особенно трепетали перед местной Фемидой и исповедовали принцип «закон тайга, а прокурор медведь». Да и традиционная клановая система гаучо не предполагала сотрудничества с властями.

Известный английский натуралист и путешественник, отец эволюционной теории и автор «Происхождения видов» Чарльз Роберт Дарвин во время своего судьбоносного путешествия на корабле «Бигль» летом 1833 года посетил и Рио-де-ла-Плата, где на протяжении нескольких месяцев имел возможность исследовать кое-какие характерные черты обитателей этих провинций. Так, в результате этих наблюдений Дарвин пришёл к убеждению, что гаучо стоят намного выше тех, кто живёт в городах. Они всегда были в высшей степени любезны, вежливы и приветливы, и ему ни разу не пришлось встретить среди них грубости или негостеприимства. Гаучо были скромны, но в то же время оставались живыми и бойкими. С другой стороны, Дарвин отмечал, что там часто случались грабежи и лилось много крови. Главная причина этого, с его точки зрения, заключалась в обыкновении гаучо постоянно носить с собой ножи.


Рис. 4. Шрамы от ножа на лице.

Рис. 5. Гаучо. 1868 г.

«Прискорбно слышать, — писал отец эволюционной теории, — сколько погибает жизней из-за пустячных ссор». По его свидетельству, в этих драках каждый из противников старался попасть другому в лицо и поранить ему нос или глаза, о чём нередко свидетельствовали глубокие, ужасные на вид шрамы. Дарвин считал, что всё это являлось естественным следствием повсеместных азартных игр, пьянства и непомерной лени. «В Мерседесе я спросил двух человек, почему они не работают. Один серьёзно ответил, что дни слишком длинны, а другой — что он слишком беден», — писал натуралист.

Также он вспоминал, как однажды остановился на ночь в пульперии, т. е. в питейном заведении. Вечером туда пришла толпа гаучо пить водку и курить сигары. Дарвин отметил, что в основном все они были статными и красивыми, но с надменными и разбойничьими лицами, некоторые имели усы, а их чёрные длинные вьющиеся волосы падали на спину. «В своей яркой, красочной одежде, со звенящими на каблуках огромными шпорами, с ножами, заткнутыми за пояс наподобие кинжалов (и часто в таком качестве употребляемыми], они выглядят совсем не так, как можно было бы ожидать, судя по названию «гаучо», т. е. попросту крестьянин. Вежливость их не имеет границ, они никогда не выпьют водки, если вы наперёд не попробуете её, но даже когда они отвешивают свой чрезвычайно изящный поклон, вид их таков, будто они не прочь при первом удобном случае перерезать вам горло», — писал учёный.

Возможно, великий натуралист был не так уж и далёк от истины, так как большинство поединков на ножах начиналось именно в питейных заведениях. В 1856 году некий аргентинский фермер даже предположил, что в пульпериях происходило 99 процентов всех убийств и ранений. Но мне думается, что он значительно преувеличил масштабы кабацких кровопролитий. Согласно данным полицейским протоколов, из упомянутых мной трёхсот двенадцати инцидентов с использованием ножей и кинжалов, только двадцать четыре произошли в пульпериях, что составляет менее десяти процентов. Могу только предположить, что эта низкая статистика обусловлена одним из дуэльных ритуалов гаучо, также доставшимся им в наследство от испанских предков, — не обнажать оружие в помещении и драться только на улице. Поэтому о количестве поединков, проходивших на улице рядом с пульпериями, нам остаётся только догадываться.

Анализ судебных отчётов свидетельствует о том, что поединки на ножах в пограничье чаще всего случались при решении споров в вопросах мужской иерархии. Обычно конфликты разгорались в сельских лавках, где гаучо с разных ферм собирались пропустить стаканчик, поболтать и выяснить, кто из них настоящий мужик. Снова и снова неразборчивый почерк местного комисарио или судьи рассказывает нам простую историю гаучо, сражавшегося за то, что сегодня нам кажется совершенно тривиальным. Иногда эти дуэлянты были старыми врагами, а иногда были совершенно незнакомы и видели друг друга впервые. Обычно всё начиналось с того, что один из гаучо оскорбил другого, толкнул или обвинил в хвастовстве, после чего доставались ножи и начинался поединок. В пульпериях Аргентины, как и в питейных заведениях любой другой страны, алкоголь часто служил катализатором ссор, и страсти подогревались стаканчиком «агуардиенте». Убийства в пульпериях, как правило, происходили благодаря опасному сочетанию алкоголя, азартных игр и готовых к бою ножей. Перед началом игры гаучо по традиции втыкали свои ножи в барную стойку пульперии как знак доброй воли и символ миролюбивых намерений. Но это было достаточно условной мерой безопасности, так как взбешённый посетитель мог мгновенно схватить свой факон, намотать пончо на руку, как щит, и броситься в бой.


Рис. 6. «После перикона» (популярный танец). Франциско Айерса, Эстанция Сан Хуан, 1891 г.

Шотландский бизнесмен и путешественник Александр Колдкли, побывавший в Аргентине в первой четверти XIX столетия, отмечал, что «бесчисленные кресты вокруг дверей пульперий напоминают о трагически закончившихся поединках». На гравюре из моей коллекции изображена типичная провинциальная пульперия — покосившийся домишко с соломенной крышей, больше напоминающий украинскую хату-мазанку. Один из гаучо бренчит на гитаре, другие играют в карты на траве перед пульперией, а пара задир сошлась в поединке. В правой руке дуэлянты держат длинные ножи, вокруг левых намотаны пончо. Судя по костюмам, гравюру можно датировать началом-серединой XIX столетия.

Типичная провокация, инициировавшая поединок в пульперии, прекрасно описана в новелле Хорхе Луиса Борхеса «Юг». Главный герой этой новеллы Дальманн зашёл в пульперию перекусить и только сел за стол, как почувствовал, как что-то ударилось о его щеку. Рядом со стаканом на одной из полосок скатерти он заметил шарик из хлебного мякиша, который кто-то бросил на его стол. Соседи Дальманна за другим столом делали вид, что не имеют к этому отношения. Растерянный Дальманн также решил сделать вид, что ничего не случилось, и раскрыл томик «Тысячи и одной ночи», пытаясь отгородиться от действительности. Через несколько минут в него попал другой шарик, и на этот раз сидевшие за соседним столом пеоны расхохотались. Дальманн сказал себе, что не боится, но было бы глупо дать втянуть себя в сомнительную драку. Он собрался уйти и уже поднялся на ноги, как подошел хозяин и встревоженным голосом принялся успокаивать его, чтобы он не обращал на перебравших парней внимания. Но Дальманн почувствовал, что примирительные слова хозяина только ухудшили дело. Он отстранил хозяина, повернулся к пеонам и спросил, что им нужно. Один из пеонов, пошатываясь, поднялся и, стоя в двух шагах от Дальманна, начал сыпать ругательствами. Дальманн заметил, что парень хотел казаться пьянее, чем на самом деле, и, как ему показалось, в этом крылись жестокость и насмешка. Пеон, не переставая сыпать ругательствами и оскорблениями, подбросил кверху длинный нож, поймал на лету и вызвал Дальманна на поединок. Хозяин дрожащим голосом сообщил ему, что Дальманн не вооружен. Но в этот момент дремавший в углу старый гаучо бросил ему под ноги кинжал. Дальманн счёл это знаком и решил принять вызов. Подняв кинжал, он прекрасно знал, что это обозначает точку невозврата и обязывает его драться. Хотя когда-то давно Дальманн, как и все его приятели, упражнялся с ножом, но его знания не шли дальше того, что удар следует наносить снизу вверх, а нож держать лезвием внутрь. Но, несмотря на это, он взял нож и вышел вслед за вызвавшим его парнем навстречу верной смерти.

No comments for this topic.
 

Яндекс.Метрика