Эти кары также распространялись и на поваров, слуг, экономов и кучеров в случае их появления с оружием вне службы.
По формулировкам этих законов можно проследить всю эволюцию оружия, использовавшегося в народных дуэлях. Закон от 13 марта 1753 года запрещал как маленькие, так и большие остроконечные навахи, в которых применялась пружина или поворачивающееся кольцо, секретный или другой механизм, обеспечивавший удержание клинка в раскрытом виде. А также остроконечные ножи любого типа и размера, охотничьи ножи и любые другие виды ножей, превышающие в длину четыре пяди, включая рукоятку.
Вышеупомянутый королевский указ также дополняет, что «они бесполезны для защиты, но зато прекрасно подходят для нанесения вероломных ранений». Но как показывают дальнейшие события, сей указ особого влияния на падение показателей «вероломных ранений» не оказал, так как следующего долго ждать не пришлось. Уже в 1757 году появляется очередной, ещё более драматичный королевский ордонанс, очевидно, призванный вразумить тех, на кого пассаж о «вероломстве» не произвёл должного впечатления. В дополнение к своему предтече он сообщал, что «запрещённое холодное оружие служит только для предательских убийств и нанесения тяжелейшего вреда общественному спокойствию».
Рис. 52. Наваха, нож и ножницы — оружие вора. Los Españoles pintados рог sí mismos, Мадрид, 1843 г.
Согласно мнению Рафаэля Мартинеса дель Пераль Фортона, самым полным и важным указом о холодном оружии является королевский ордонанс Карлоса III, продиктованный им в Аранхуэсе 26 апреля 1761 года. По этому указу можно оценить крайнюю заинтересованность королевской власти радикально покончить с кровавыми преступлениями, совершаемыми холодным оружием. Указ гласил, что независимо от того, имеется ли у кого-либо позволение от королевского министерства финансов, позволяющее исключительное использование оружия, на холодное оружие это разрешение не распространяется. Несколько последующих указов о жёсткой регуляции оборота холодного оружия издаются в период с 1771 по 1780 год.
Как то раз, Франсиско Антонио де Элисондо, прокурор канцелярии Гранады, будучи на аудиенции у короля Карлоса III, выразил удивление «множеством вероломно причинённых смертей и ранений», ежедневно случавшихся в Испании. Тщательно изучив причины этого непотребства, он пришёл к заключению, что это было не чем иным, как «массовым злоупотреблением ножами, кинжалами, навахонами и другим клинковым оружием». Далее Элисондо сетует, что ему «больно видеть это оружие в руках невинных юношей, которые должны являться гордостью нашей религии». Очевидно, «гордость религии» не прислушалась к упрёкам обуянного праведным гневом чиновника, так как через пару лет после изысканий сеньора Элисондо выходит очередной королевский эдикт Карлоса III от 2 апреля 1783 года, который скорее напоминает обличительную проповедь пастыря, чем суконный язык и казённые формулировки закона: «Нарушающие общественное спокойствие преступники объединены в многочисленные банды… Они живут кражами и контрабандой, предавая всех насилию и смерти, не жалея даже самого святого, и при сопротивлении, оказанном войскам с использованием холодного оружия, бандиты, контрабандисты и грабители будут приговариваться к пожизненному заключению».
А через два года монарх неожиданно вспомнил ещё об одном не учтённом эдиктами ноже, которому судьбой было предначертано стать не меньшей легендой, чем наваха — фламенко.
1 июня 1785 года выходит указ, согласно которому на территории Кастильского королевства запрещался ввоз и использование ножей фламенко, давался год на вывоз уже находящихся в обращении и ещё три месяца, чтобы затупить их на испанских фабриках.
А вскоре законодательную власть Испанию начинает лихорадить и бросать из крайности в крайность. 7 мая 1808 года исполняющий обязанности председателя Совета Кастилии Антонио Ариас Мон и Веларде издаёт крайне либеральный указ, определяющий виды оружия, разрешённые к обращению в Испании. Из этого указа следовало, что граждане, принадлежавшие к любому из классов, могли использовать плащи, монтеры, шляпы, любую традиционную одежду, маленькие шпаги, складные ножи для резки табака и хлеба, нескладные ножи, ножницы, бритвы, а также другие инструменты. Интересно, что наряду с ножами этот указ упоминает и традиционные плащи и шляпы, которые несли определённую символическую нагрузку поскольку являлись частью дуэльной культуры, а следовательно, с точки зрения законодателей представляли не меньшую опасность. Всего через два года в недатированном постановлении правительства (его относят к 1810 году) по всей Испании под страхом четырёхлетнего тюремного наказания запрещалось изготавливать ножи, а также режущие и колющие кинжалы, вместе с лезвием и рукояткой превышающие в длину 21 см.
Очевидно, под давлением лобби производителей происходит постепенная либерализация законодательства, регламентирующего оружейную промышленность. В первой статье подзаконного акта полицейского управления от 12 июля 1812 года, регулирующего производство и продажу ножей, говорилось: «Запрещено производство холодного оружия и торговля им, если на то не имеется специальной лицензии, и только профессиональные мастера-оружейники имеют право разрабатывать, изготавливать холодное оружие и продавать его тем, кому позволяет закон. Разрешено продавать холодное оружие только лицам, имеющим надлежащую лицензию, а также прапорщикам, сержантам и офицерам испанской армии».
А вскоре опять начинается новый виток репрессивных мер в отношении ножей, и явно прослеживается тенденция ограничить право ношения подобного оружия исключительно служащими силовых ведомств. В акте от 1 декабря 1833 года королевский губернатор настаивает, чтобы ножи находились исключительно во владении служащих полиции, армии и официальных военизированных формирований. Также он требует, чтобы «посредством королевского указа всё оружие было собрано, увезено и хранилось в безопасном месте».
Но даже применение холодного оружия государственными чиновниками было жёстко регламентировано. Так как сотрудники полиции носили холодное оружие, министр юстиции Изабеллы Второй в указе от 25 января 1845 года разрешил им применять его только в случаях выполнения обязанностей по поддержанию общественного порядка, при преследовании преступников, их конвоировании, а также для охраны государственного имущества.
Рис. 53. Ирис № 142, Барселона, 25 января 1902 г.
Далее наступает фаза очередной оттепели, и королевский указ от 1868 года снова разрешает использование любых ножей владельцам ферм, а также управляющим, кучерам, слугам и пастухам, заслуживающим доверия. Трудно сказать, какими были критерии для определения категории лиц заслуживающих доверия. Мне видится длинная очередь за навахами в оружейном магазине, состоящая исключительно из андалузских бандитов, одетых в костюмы слуг, кучеров и пастухов, с аккуратно подстриженными баками и добрыми улыбками на открытых, заслуживающих доверия лицах. Но власть снова штормит, происходит очередной оверштаг, и статья 11 королевского указа от 10 августа 1876 года уже гласит, что холодное оружие могут использовать только государственные служащие Испании, муниципальная полиция и пограничники. И даже внутри подразделений, которым ношение холодного оружия было разрешено законом, существовали дополнительные внутренние нормативы и правила. Так, в пособии для Национальной гвардии запрещалось всё холодное оружие, и особенно навахи, трости-шпаги, стилеты, кинжалы и другие подобные ножи
Эта бесконечная разрешительно-запретительная свистопляска порядком всем надоела и в министерство внутренних дел поступали многочисленные запросы о том, какие же виды оружия всё-таки запрещены в Испании. Чтобы впредь избегать разночтений, был издан королевский указ от 9 ноября 1907 года, уточняющий, что запрещены шпаги и пики, замаскированные в трости, или другое скрытое холодное оружие. А кинжалы любого типа, навахи длиннее 15 см в раскрытом виде и охотничьи ножи могли продавать только лицам, предоставившим лицензию. Также этот королевский указ оставлял на усмотрение властей принятие решения, действительно ли человек, носящий нож, нуждается в нём и использует его в своей профессии, работе или ремесле, существует ли необходимость носить его постоянно или только от случая к случаю, в зависимости от обстоятельств. Особо это относилось к тавернам, общественным заведениям, и местам для отдыха и развлечений. Также это касалось лиц, которые уже были осуждены за незаконное использование оружия.
Тяжёлым ударом, практически катастрофой, стал для оружейной промышленности Испании указ, изданный министром внутренних дел Хуаном де ла Сиерва и Пеньяфиель в 1908 году.
Вот как 30 декабря 1908 года описала это событие «Нью-Йорк Таймс»: «Классическая наваха, без которой немыслима романтика испанской жизни и которую традиционно носят все сёстры и братья прекрасной Кармен, обречена на исчезновение. Министр внутренних дел сеньор Ла Сиерва только что издал указ, запрещающий продажу или использование любых остроконечных ножей, кинжалов или стилетов, обладающих клинком длиннее шести дюймов».
Рис. 54. Ирис № 142, Барселона, 25 января 1902 г.
В результате после выхода этого указа сохранились только такие неромантичные предметы, как столовые ножи, ножи для резки бумаги и перочинные ножики. По приказу министра полиция провела конфискацию запрещённого к обороту оружия одновременно во всех городах Испании, и не только на улицах, но и в магазинах, занимавшихся его продажей. В результате этой акции только в течение одного дня полицейские захватили более четырёх тысяч единиц холодного оружия в Мадриде и три тысячи в Барселоне. Количество холодного оружия, конфискованного по всей стране, было огромным. Разумеется, проведение этой операции сопровождалось протестами — как со стороны производителей, так и со стороны торговцев, чей бизнес понёс невозместимые убытки. Прямо на глазах одного из мадридских торговцев было конфисковано всё содержимое его склада на сумму 40 000 песет, что являлось огромной суммой.
Несмотря на риск дипломатического скандала, потери понесли даже иностранные торговцы. Наиболее пострадавшим регионом стал Альбасете, где на тот момент круглогодично работали 52 больших магазина. Что касается Толедо, то фабрика в основном выполняла военные заказы, а производство легендарных клинков было перенесено в Альбасете. Ходили слухи, что для спасения этого старинного производства на министра оказывали огромное давление, но он устоял. Также пострадала и Барселона, так как основной статьёй их дохода был экспорт шпаг, замаскированных в тростях. Несмотря ни на что, сеньор Ла Сиерва не испытывал недостатка в поддержке своего решения. Хотя некоторые критики проводимой министром реформы и считали, что единственным результатом его последнего указа будет замена навах револьверами.
Почтовая служба Испании, занимавшаяся не только почтовыми отправлениями, но и перевозкой ценностей, часто становилась объектом нападений и ограблений по всей стране и являлась излюбленной мишенью бандолерос всех мастей. Поэтому циркуляр от 27 января 1909 года гласил, что «почтовые чиновники должны использовать холодное оружие в рамках возложенных на них служебных обязанностей по обеспечению безопасности почтовых перевозок.
Рис. 55. Кинжал в распятии. Criminal man. Чезаре Ломброзо, 1911 г.
Не обошли вниманием законы и слуг божьих, и в статье 138 канонического кодекса 1917 года говорилось, что «священнослужители должны воздерживаться от использования холодного оружия, если нет серьёзной опасности или если это не происходит на охоте». Очевидно, у законодателей были веские основания полагать, что не у одного священника под сутаной была спрятана альбасетская наваха. На подобные греховные мысли наводит и встречающееся в европейских музеях замаскированное оружие в виде кинжалов испанской работы, спрятанных в распятиях.
Отголоски королевских ордонансов трёхсотлетней давности встречаются и после Первой мировой войны. В соответствии с королевским указом от 20 марта 1923 года, холодным оружием, запрещённым на территории Испании, стали национальные испанские кинжалы, шпаги, большие навахи с фиксаторами и охотничьи ножи Но традиционный театр абсурда на этом не заканчивается, и свету является свод законов, утверждённый королевским указом от 4 ноября 1929 года и регулирующий производство, продажу, использование и хранение холодного оружия на территории Испании. Согласно этому закону, из списка оружия, запрещённого к обороту, были исключены ножи, изготовленные более ста лет назад и чей возраст доказан, или ножи более современные и изготовленные позже, но при условии, что они были использованы или принимали участие в исторических событиях национального масштаба. При этом оговаривалось, что и те и другие хранятся в музеях и частных домах, их не используют и перевозят с места на место не беспричинно, а только при смене адреса. Кроме этого, закон допускал ножи для личного пользования в качестве столовых ножей, для приготовления еды и при выпечке хлеба, а также в качестве ремесленных и профессиональных инструментов. Также разрешались остроконечные навахи и перочинные ножи, лезвие которых не превышает 11 см, будучи измеренным от рукоятки до острия, и ножи, необходимые пастухам и работникам для полевых работ и для пропитания. Этот закон запрещал производство, продажу, ввоз, использование и владение ножами, функции которых были не определены.
В 1936 году, в канун гражданской войны в Испании, учитывая рост нарушений в университетской жизни, вызванный накалом политических страстей, министерство образования издало указ, согласно которому студенты, незаконно носившие холодное оружие за пределами университета, отчислялись и им запрещался вход на территорию альма-матер. Они могли снова поступить в высшие учебные заведения Испании только по истечении двух лет и лишь при благоприятной рекомендации своего университета. Очевидно, испанским студиозам из университетов Саламанки, Гранады и Барселоны навахи заменяли мензурные шлегеры задиристых немецких буршей из Гейдельберга или Тюбингена.
Судя по предусмотренным эдиктами жесточайшим карам, грозящим каждому несчастному, посмевшему в недобрый для себя час взять в руку богопротивную наваху, можно предположить, что все эти столетия Испания жила в атмосфере любви и согласия, «волк и ягнёнок паслись вместе», а после удара по левой щеке испанцы смиренно подставляли правую. А между тем всё было далеко не так радужно и безмятежно. И обусловлено это было банальной и старой как мир причиной. Как хорошо известно любому юристу, жёсткость законов и суровость предусмотренных ими наказаний обратно пропорциональна слабости исполнительной власти и невозможности, или же её нежеланию следить за исполнением этих законов. И прекрасной иллюстрацией к этому хрестоматийному правилу являлась Испания.
Эгертон Кастл, характеризуя эту законодательную чехарду, как-то заметил, что в Испании, где всякий независимый гражданин называл себя идальго, частое повторение ордонансов не имело такого подавляющего эффекта, как в других странах. Боткин с горечью писал, что в Испании постоянно делают и переделывают конституции, в которые никто не верит; составляют законы, которым никто не повинуется, издают прокламации, которые никто не слушает. Как он полагал, это было обусловлено тем, что законы делались, переделывались и уничтожались с такою быстротой, что испанцы потеряли к ним всякое уважение и всякое понятие о законности.
А вот что писал о навахах и соблюдении законов в Испании Джозеф Таунсенд: «Эти ножи строжайше запрещены, но, к сожалению, древние традиции сильней законов, особенно в стране, где страсти так легко вспыхивают, а законы невероятно слабы. Поскольку полицейские в массе своей бедны и часто лишены принципов, они без труда и с удовольствием могут интерпретировать любое происшествие по собственному усмотрению и превращать белое в чёрное. В результате безнаказанности часто совершаются убийства, а так как законы не гарантируют и не обеспечивают личную безопасность, то эта обязанность ложится на плечи самих людей, и они вынуждены вооружаться. Исключительно из-за этого они и приобретают это жуткое оружие. Но когда в них пробуждается гнев, ситуация меняется. Оружие, служащее для личной защиты, превращается в инструмент вероломства, преступных намерений и мести»
Эти строки Таунсенд писал в 1786 году, когда уже вошёл в силу закон, предусматривающий за участие в поединке пожизненное заключение. Но как мы видим, благодаря неисполнению законов, обусловленному попустительством тех, на ком лежала обязанность это исполнение контролировать, перспектива провести остаток жизни за решёткой была для испанских дуэлянтов угрозой достаточно условной и гипотетической. Согласно точке зрения «Русского вестника» за 1858 год, чувство безнаказанности, распространённое среди испанцев, в больше степени было обусловлено позицией местных жандармов. Все прекрасно знали, что испанская гражданская гвардия — Guardia civil, призванная обеспечивать закон и порядок, на самом деле исповедовала политику невмешательства и не нарушала личной свободы испанцев. Даже на навахадах, когда с обеих сторон сверкали ножи и лилась кровь, эти хранители общественного спокойствия редко выходили из роли пассивных зрителей. А мадридская полиция и совильские сереньос вообще старались держаться от навахад подальше, и сострадательным гражданам стоило большого труда привести их на место поединка. Каждый испанский жандарм был снабжён книгой для записи особых происшествий и ежедневно вносил туда более или менее чётко написанную фразу: «Всё обстоит благополучно».
Рис. 56. Guardia Civil из Хуэскара. Испания, 1912 г.
Также и Форд, прекрасно знакомый с методами испанской Фемиды, отмечал, что, хотя испанские законы были суровы на бумаге, те, кто отвечает за их выполнение, в 99 случаях из ста старались уклониться от выполнения своих обязанностей всякий раз, когда это отвечало их личным интересам. Возмущённый творившимся беззаконием он писал о производстве навах, что, хотя пружины и фиксаторы на ножах были всегда запрещены законом, они абсолютно открыто производились, продавались и использовались!
Были не только заведения, улицы или районы, куда полиция предпочитала не соваться, но и целые города с мрачной репутацией. Среди таких «вольниц» барон Давилье указывал, например, Малагу. Безнаказанность местных убийц даже вошла в поговорку: «Mata al геу, у vete a Malaga» («Убей короля и беги в Малагу»!
Но иногда происходило чудо: одного-двух навахерос всё-таки арестовывали и отправляли в тюрьму, а иногда и на плаху. Поножовщики, естественно, себя виноватыми не признавали, объясняя всё требованиями кодекса чести. В Севилье была популярная песня — стенания арестанта, осуждённого за то, что он в поединке зарезал соперника. Махо восстаёт против несправедливости, оправдываясь необходимостью защитить свою «маху» Иногда арестовывали не только участников, но даже зрителей, присутствовавших на подобных дуэлях. Александр Маккензи упоминал инцидент, когда некий молодой человек был заключён в тюрьму по одному лишь подозрению в том, что он мог являться свидетелем поединка. В случае, если ножи были вытащены, но кровь при этом не пролилась и никто не пострадал, а жандарм или скриванос пребывали в благостном расположении духа, то виновный мог отделаться лёгким испугом.
А иногда арестованные избегали наказания благодаря прекрасному знанию всех хитросплетений испанских законов.
Так, мы находим упоминание о планировавшейся дуэли двух девушек, прерванной появлением полицейского патруля. Поскольку намерения их не вызывали сомнений, они были доставлены в жандармерию. «Сеньор, — обратилась одна из несостоявшихся дуэлянток к дежурному офицеру, — эти господа, нарушив все возможные законы, ограничили нашу личную свободу». «Разберёмся, — ответил эмплеадо с важностью представителя власти. — Жандарм, в каком проступке вы обвиняете этих дам?» «Сеньор, — ответил полицейский, — у меня были все основания предполагать, что арестованные имели умысел драться до смерти на дуэли. По этой причине мы и привели их к вашей чести, чтобы их наказали по всей строгости закона». «Если вы позволите, сеньор, — сказала одна из задержанных, — мы не сделали и не собирались делать ничего, за что могли бы понести предусмотренное законом наказание». Вслед за тем девушка указала изумлённому представителю власти, что закон о запрещении дуэлей касается только мужчин, и никого более. Правовая информированность девушки застала эмплеадо врасплох и невероятно удивила. После тщательного изучения уголовного кодекса чиновник пришёл к выводу, что в законе не упоминается рассматриваемый случай, и он, хоть и неохотно, был вынужден освободить задержанных, но только после того, как те пообещали ему отказаться от своих смертоносных замыслов. Но если облечённый властью представитель закона чувствовал возможность наживы, то несчастному «дуэлянту», перед которым маячила перспектива пожизненного заключения или казни гарротой, приходилось раскошеливаться.
«Отечественные записки» за 1842 год писали: «Правосудие в Испании давно уже сделалось источником всевозможной несправедливости, наживы судей и взяток. Оно большей частью находится в руках особого сословия, которое в Испании называется skrivanos (присяжный писарь). Эти скриваносы исполняют должность протоколистов, нотариусов и могущественно располагают жизнию и смертию, свободой или заключением того, кто имел несчастие попасть в когти испанской юстиции и не знал, как с ней сторговаться. Ни революция, ни восстановление, ни народная война со времени смерти Фердинанда VII не могли истребить на испанской земле этого крапивного семени».
Дипломат Генрих фон Арним, путешествовавший по Испании в 1841 году, описал очень показательный случай. Испанцам было запрещено носить при себе кинжалы и ножи, кроме тех, которые предназначались для нарезания хлеба. Кто-то зарезал своего соперника ножом. Преступника схватили и привели для допроса к присяжному скриваносу, который был обязан внести данное происшествие в протокол. Главный пункт обвинения зависел от того, каким именно ножом было совершено преступление — ножом для хлеба или каким-то другим. В первом случае преступника ожидало недолгое тюремное заключение, а во втором — смертная казнь. Скриванос молча писал протокол, пока не дошёл до слова «cultielle» — «нож». Тут он остановился. Подсудимый понял смысл этой паузы и сунул ему руку несколько пиастров. Вскоре опять раздалось: «Cultielle», и сумма взятки была удвоена. Но, очевидно, скриваноса не удовлетворила и эта сумма. Он опять сделал длинную паузу, пока третья взятка не заставила его написать в протоколе: «cultielle per contra pan» — «хлебный нож».
В этом случае задержанному улыбнулась удача, ему повезло, и он вырвался из когтей смерти. Но многие его товарищи по несчастью стали жертвами показательных судов и жёстких приговоров, призванных продемонстрировать испанцам всю мощь карающего меча испанского правосудия и служить предостережением остальным.
Так, например, удача отвернулась от 27-летнего баратеро Игнасио Аргу-маньеса, 7 марта 1836 года убившего в проходившем в тюремном дворе поединке на ножах, другого баратеро, Грегорио Кане. Казнь его вызвала широкий резонанс и многочисленные публикации в либеральных изданиях. Известный испанский писатель и журналист первой половины XIX века Мариано Хосе де Ларра, прославившийся своими критическими очерками, посвятил этому событию статью под названием: «Los barateros о el desafío у la репа de muerte» («Баратеро, или Вызов на дуэль и смертная казнь»). В этой статье, написанной в форме диалога двух аллегорических образов — испанского общества и баратеро, Ларра поднял различные морально-этические вопросы и в том числе тему права общества принимать решения о жизни и смерти своих граждан. Но Аргуманьес не смог порадоваться окружившему его имя ажиотажу, так как к моменту выхода статьи был казнён традиционным удушением гарротой.
Рис. 57. Дуэль баратеро Игнасио Аргуманьеса и Грегорио Кане, 1836 г.
Рис. 58. «За нож» («Ужасы воины», офорт 34). Франсиско Гойя, 1810 -1815 гг.
Особенно жёстко обходилась с нарушителями законов французская администрация. Изображение подобных несчастных, казнённых за найденный у них нож, можно увидеть на известных офортах Франсиско Гойи из серии «Los Desastres de la Guerra» — «Бедствия войны». На офорте «Рог una navaja» — «За нож» изображен казнённый удушением гарротой, на шее которого висит виновница его смерти — маленькая наваха. А на другом офорте, называющемся «No se puede saber рог que» — «Неизвестно за что», изображена массовая казнь восьми человек, у каждого из которых на шее висит виновник его смерти. Но надо заметить, что с названием последнего офорта Гойя несколько слукавил. Сказать, что и в самом деле совсем уж «не за что», было бы погрешить против истины.
Итак, мы вплотную подошли к событию, сыгравшему немаловажную роль в популяризации образа навахи в Европе и в формировании её зловещей репутации. Речь пойдёт о войне за независимость Испании, или, как за партизанскую тактику испанцев её называли французы, «войне плетней и оврагов». Преамбула такова: с 1795 по 1808 год Испания входила в военный альянс с Францией. В 1807 году, прикрываясь предлогом войны с Португалией, Наполеон Бонапарт ввёл в Испанию около 65 000 французских солдат. Когда испанский король Карл IV понял, что ему грозит участь марионетки, то попытался сбежать из страны, но в марте 1808 года многотысячная толпа штурмом взяла королевскую резиденцию. Карл отрёкся от престола, и новым королём был провозглашён сын Карла Фердинанд VII.
Под предлогом решения неких неотложных вопросов французский император пригласил отца и сына в Байонну, где в качестве почётных пленников они и подписали отречение от престола. На пустующий трон Испании Наполеон тут же посадил своего старшего брата Жозефа. Новость о том, что французы увозят законного короля и подсовывают вместо него какого-то «лягушатника», радостного ажиотажа у ортодоксальных традиционалистов-испанцев не вызвала, и 2 мая 1808 года вооружённые преимущественно ножами жители Мадрида под предводительством двух офицеров испанской армии, капитана Педро Веларде и лейтенанта Луиса Даоиса, напали на французский гарнизон.
Рис. 59. «Ни за что» («Ужасы войны», офорт 35). Франсиско Гойя, 1810–1815 гг.
Примерно 400–500 французских солдат, в одиночку или небольшими группами прогуливавшиеся по городским улицам и пребывавшие в полном неведении о надвигающейся буре, пали мёртвыми и изувеченными под испанскими ножами. Даже французы, находящиеся на излечении в госпитале, были атакованы и вырезаны — испанская ярость не знала милосердия. Мюрат ввёл в город войска и артиллерию, и вскоре несколько кавалерийских атак и пара залпов картечи очистили улицы. Испанцев, павших на улицах, было несравненно меньше, чем французов, погибших от их ножей. Некоторые исследователи считают, что одной из причин восстания стали репрессии Мюрата, направленные против махо. Так как махо обычно носили с собой ножи, Мюрат воспользовался этой традицией как предлогом для арестов. Также в качестве повода для преследований и арестов французская администрация использовала и привычку махо носить длинные плащи. Ну, а поскольку махо оставались верны старинным испанским обычаям, и, как известно, болезненно переносили нападки на свои привилегии, эти пассионарии и возглавили восстание против французских оккупантов.
На батальной сцене, изображённой на известном полотне Гойи «Dos de Mayo 1808» — «Второе мая 1808», мы видим эпизод Мадридского восстания. Вооружённые одними лишь ножами испанцы бесстрашно бросаются на французских кавалеристов — драгун и мамелюков, втыкая ножи в бока лошадей и всадников. Два дня шли ожесточённые бои у Пуэрто дель Сол и Пуэрто Толедо, а также в районе Артиллерийского парка.
«Каждого встречавшегося француза умерщвляли на месте. Французское войско выступило из казарм и заняло важнейшие посты. В толпы народа стреляли беглым огнём из ружей и картечами вдоль улиц, но ожесточённые испанцы бросались с ножами в ряды французов и лезли, как слепые, на пушки!» — писал об этих событиях участвовавший в боевых действиях против французов Фаддей Булгарин. Бонапартисты, невзирая на пол и возраст, безжалостно казнили каждого задержанного, имевшего при себе хоть что-то, отдалённо напоминающее оружие. Так одной из первых жертв этой антиножевой истерии стала пятнадцатилетняя мадридская швея Мануэла Малазанья Оньоро, оказавшая сопротивление пытавшимся её изнасиловать французским солдатам. Формальным поводом для ареста и казни стал обнаруженный при досмотре её рабочий инструмент — ножницы.
Как заметил в «Письмах об Испании» Боткин: «Едва ли есть в истории восстание более благородное, более героическое, как восстание всей Испании против Наполеона в 1808 году. Оно показало Европе, что Испания не умерла еще».
В этот день, 2 мая 1808 года, испанцы и фигурально, и буквально выкопали наваху войны. Символом и хоругвью этой «священной войны» стал светлый образ их законного монарха, Ferdinando Séptimo, он же Фердинанд VII, коварно отнятого у Испании подлыми «gavachos» (от искажённого французского «gavache», или «негодяй»), как называли наполеоновских солдат испанские повстанцы-герильясы. А вскоре кроме символа герилья обрела и идеологию. Произошло это событие в декабре 1808 года, когда французские войска осадили Сарагоссу, гарнизон которой возлавлял ставший вскоре национальным героем Испании герцог Хосе Реболледо де Палафокс и Мельци. Гарнизон отбил все атаки французов и вынес шестидесятидневную осаду. На неоднократные предложения сдаться Палафокс отвечал сакральной фразой, которая и легла в основу концепции сопротивления. Фраза эта звучала как «Guerra a cuchillo!» — «Война на ножах!».
Герилья — партизанская война в Испании была бесконечно далека от привычного для французов регламента боевых действий регулярной армии. Бонапартистов резали все и при любой возможности — дети, женщины, старики. Мопассановские старухи Соваж с ножами в руках сотнями поджидали наполеоновских гвардейцев за каждым углом. Мы видим, как отчаявшиеся люди на картинах Гойи бросаются на врага с ножами и самодельным оружием. На офорте Desastre 9 — «Они не хотят» мы видим французского солдата, нападающего на девушку, и бросающуюся на него сзади старуху с поднятым ножом. А на Desastre 5 — «Они просто звери!» перед нами предстаёт героический поступок женщины: мать, сжимающая своё дитя под мышкой, свободной рукой втыкает пику в атакующего солдата, а её раненая подруга лежит на земле с ножом наготове.
Как заметил Николай Неведомский: «Два оружия в руках герильясов были наиболее гибельны для французов: карабин и нож наваха Француз, отнявши такой нож у герильяса, с трудом находил средство заставить эту полосу уйти в рукоятку. Полоса казалась языком тигра, который, высунувшись из пасти, хочет не прежде спрятаться в пасть, как отведавши крови».
Рис. 60. Женщины Сарагосы сражаются с французскими драгунами. Хуан Гальвес, Фернандо Брамбийя, 1812–1813 гг.
Рис. 61. «Они не хотят» («Ужасы войны», офорт 9). Франсиско Гойя, 1810–1815 гг.
Пераль Фортон отмечал, что наваха, как гражданское и крестьянское оружие, сыграла немаловажную роль на Пиренеях во время наполеоновских войн. Известный коллекционер и знаток навах Жан-Франсуа Лальяр в частной беседе как-то рассказал мне, что испанские партизаны нередко привязывали раскрытую наваху к длинному древку, получая таким образом копьё или пику. Мне это напомнило вооружение польских косинеров Костюшко, когда обычная коса вертикально монтировалась на древко, и в результате получалась длинная и острая как бритва пика — традиционное импровизированное крестьянское оружие, известное ещё с гуситских войн.
В некоторых заявлениях военного правительства Испании, опубликованных в 1810–1811 годах, ножи особо рекомендовались в качестве оружия для уничтожения французов наряду с другими видами холодного оружия, такими как шпаги или штыки. Нередко успех испанцев во время восстания жителей Мадрида против французских войск в 1808 году ставится в заслугу именно их умению ловко обращаться с ножом. Но мстительным и злопамятным испанцам не требовались специальные правительственные рекомендации, они и без этого прекрасно знали, что французов-гавачос ждёт одна участь — «guerra a cuchillo». Судя по воспоминаниям английских офицеров, испанцы обращались с захваченными в плен французами с ужасающей жестокостью — если кто-то по дороге отставал, их на месте закалывали штыками. Когда французские пленники переходили под юрисдикцию португальцев, как это, например, произошло при отступлении из Саламанки, радость их не знала предела. И, естественно, преисполненные негодованием британцы не могли удержаться от заявления, что «война ножей», объявленная испанцами, из того же разряда, что томагавки и ножи для скальпирования у дикарей.
Рис. 62. Мужчина с кинжалом. Франсиско Гойя, около 1820 г.
Рис. 63. Испанец добивает французского солдата. Начало XIX в.
В 1808 году, в Валенсии, каноник мадридской церкви Святого Исидора, Бальтасар Кальво, не только призывал с амвона вырезать французов, но и благословлял ножи своей паствы, предназначенные для этой миссии. Так на литографии известного французского иллюстратора девятнадцатого века, Дени Огюста Мари Раффе, мы видим коленопреклонённых испанских герильясов, протягивающих падре Кальво для благословения свои навахи. Некоторые исследователи, включая Рене Шартрана, автора «Spanish Guerrillas in the Peninsular War, 1808-14», приводят фамилию легендарного священника как «Cabo» — Кабо, в то время как в большинстве источников — например, в работах известного испанского историка XIX столетия, Висенте Бойкса, она звучит исключительно как «Calvo» — Кальво. Также и в материалах уголовного дела оа 1808 года, уважаемый каноник фигурирует как «дон Бальтасар Кальво.
Методы «войны ножей» испанской герильи, безжалостность и жестокость по отношению к французским захватчикам напоминают другую «народную» войну, развязанную против Наполеона за тысячи километров от апельсиновых рощ Андалусии — в далёкой и заснеженной России. И тут мы подходим к событию Отечественной войны 1812 года, не вошедшему в школьные учебники, — созданию испанского подразделения, сражавшегося и умиравшего бок о бок с русскими в борьбе против Наполеона. Мы обратимся к истории легендарного Мстительного легиона и его лихого командира, российского полковника Александра Фигнера.
