В поисках фактов и сведений куда только ни заглянешь. И вот, просматривая уже почти рассыпающийся, пожелтевший, будто пропитанный никотином, «Вестник литературы» №11 за 1919 год, я обнаружил такую информацию: писатель Леонид Андреев, автор знаменитого «Рассказа о семи повешенных», был чуть ли не апостолом самоубийц. И многие из тех, кто уходил из жизни, отправляли ему свои письма. Были среди таких корреспондентов и уголовники. И среди них... Но к этому сюжету я еще вернусь. А пока...
Уголовное братство
Это произошло незадолго до начала Первой мировой войны. Историки криминального мира определяют эту дату как 1912 год. Именно в этом году группа ширмачей (карманников), находившаяся в Таганской тюрьме, создала своеобразный союз, братство. Ее вдохновителем и инициатором был Федор Алпатов по прозвищу Фунт.
Группа обязалась жить, соблюдая определенные правила. Эти неписаные уложения и стали нормами, регулирующими поведение членов новоявленного сообщества. Поначалу (и долгое время) своеобычная воровская сплотка была довольно замкнутой группировкой. В нее принимались после прохождения определенного ритуала только уголовники, занимающиеся карманными кражами. Тогда в Таганской тюрьме у истоков этого воровского движения помимо Федора Фунта стояли и такие авторитеты уголовного мира, как Иван Самозванец, Петр Волнуха, Васька Чистодел. Эта группа воров, можно сказать, заложила основы жиганского морального кодекса.
Входившие в созданный союз урки должны были, как выразились «отцы-основатели», заниматься только карманными кражами, не устраиваться на работу, жить с плутовками (воровками) и не иметь постоянного местожительства. Для поддержки своих членов новоиспеченное сообщество решило иметь общую воровскую кассу – общак, куда воры должны вносить деньги после каждой кражи по совести, то есть квота не устанавливалась. Держатель общака отчитывался за состояние воровских денег перед сходкой. Это было во времена, когда висячий замок назывался «воробей», суд – «свадьба», деньги – «пензы», то есть около ста лет назад. Постепенно правила, установленные Фунтом и его корешами, менялись. Воровское сообщество стало принимать в свои ряды и домушников (квартирных воров), и других уголовников, чьи профессии были связаны с кражами, и мошенников. Кажется, этим перечнем пополнение воровских рядов (воровской масти) ограничивалось. Но, повторяю, это было в ту пору, когда в Москве на улице Петровке еще не существовало того большого комплекса зданий, именуемого громко МУР, а находилась уголовка в Большом Гнездниковском переулке. Тогда это учреждение было известно как МУС (Московский уголовный сыск), а его агентов кликали мусорами.
Щипачи
Появившееся преступное сообщество со своими нормами поведения и особым ритуалом посвящения, как я уже сказал, долгое время было элитарным объединением и лишь мало-помалу расширило свое товарищество. Но оно все равно оставалось корпорацией, в которой преимущества сохранялись за карманниками, ибо этот вид преступлений требовал артистических, вернее цирковых, навыков, а потому приравнивался к высшему воровскому искусству. Ведь даже в знаменитом фильме «Место встречи изменить нельзя» оперативник Жеглов говорит своему малоопытному коллеге: мол, это дудки, что карманная кража – мелочь. Человек не пьян, не под наркозом, и его обокрали. Несомненно, щипачи бравировали своей профессией перед другими уголовниками. И дело здесь было не в суммах добытых денег, а вот именно в способе. Организованный в Таганской тюрьме союз и взятые на себя его участниками обязательства, разумеется, не по всем пунктам были очень строгими. Например, вор мог жить с женщиной, не связанной с уголовным миром, но только гражданским браком. И если он при этом обзаводился домом, хозяйством, то его статус резко понижался. Такой уркач переходил в разряд так называемых домашняков, и подлинные жиганы, не имевшие ни прописки, ни бытового багажа, смотрели на обремененных собственностью корешков свысока, с презрением.
Я здесь не открываю никаких секретов. Об этой воровской клановости писали и Гиляровский, и даже Борис Полевой. Я же пользовался рассказами «паханов» и уточнил кое-что в богатейшем архиве одного безмерно интересного человека. Это Варламов Максим Григорьевич. Один из организаторов тверской милиции, он всю жизнь проработал в органах и закончил свою службу начальником отдела кадров областного УВД в звании подполковника. Максим Григорьевич долгие годы на свой страх и риск собирал документы, касающиеся работы милиции (в том числе и секретные, подлежащие уничтожению). Его давно уже нет, но редчайшие бумаги живы и находятся в прекрасном состоянии. Хранителем всего этого богатства теперь является его сын Варламов Владимир Максимович, великолепный художник-график и удивительно бескорыстный парняга. Он разрешил мне заглянуть в архив отца, где я и отыскал нужные сведения, а именно: даты возникновения воровского сообщества, некоторые имена руководов, стоявших в изначалье, и другие детали.
Часто в печати и электронных СМИ мелькают материалы о том, что, мол, воров использовали органы внутренних дел для давления на политических заключенных и расправы с ними, а сами уголовники, и в частности урки, находились в исправительно-трудовых лагерях в привилегированном положении. Это не соответствует действительности. Во-первых, воровская масть как преступная группировка не создана администрацией ГУЛАГа, а организовалась спонтанно, имея своей целью выживание в условиях заключения и все более ужесточающегося режима на воле; и во-вторых, именно урки понесли значительные потери в результате проводимых властями мер, а не политические зэки. Спецзоны (штрафняки), буры (барак усиленного режима), крытки (тюремный режим), одиночки пополнялись преимущественно уголовниками из числа блатных. Да, были каторжане. Однако на тех лагпунктах находились не только политические, но и воры, получившие срок в лагере. И отличались каторжные зоны от спецов с уголовниками разве только тем, что на первых носили полосатую робу и заключенных выкликали не по имени, а по номерам. В остальном же – кормежка, условия работы (лесоповал, каменный карьер, шахты, золотые прииски) – все было однотипным.
А где потерпевшие?
Воровская масть за время своего существования – с момента ее Таганской ячейки и до Химкинской сходки – претерпела, безусловно, значительные изменения. И самым серьезным, пожалуй, испытанием для жиганского содружества была кампания подписки, проведенная администрацией лагерей, кажется, в 1954 году. Суть ее заключалась в следующем. Воров по одному вызывали к куму (оперуполномоченному) и под угрозой отправки на тюремный режим или в зону с более тяжелым режимом содержания предлагали подписать бумажку, где он собственноручно клеймил свое уголовное прошлое, а главное, отказывался «от воровской идеи». Причем администрация не оглашала, кто из воров дал такую подписку, а побывавший у кума блатяк, как правило, говорил, что он презрительно отверг позорную сделку. Отправить всех воров, не сделавших вышеназванного заявления, на обещанный тюремный режим и в штрафные зоны начальство лагерей было не в силах, а потому проверить, кто же дал подписку, а кто нет, зэки не могли. И тайно под подозрение взяли всех. «Хозяева» некоторых зон даже проделали такое: в «крытые» тюрьмы отправили незначительных сошек, а матерых авторитетов оставили на месте, дав пищу для домыслов. Спустя много лет я встречал молодых вориков, которые, таясь, шептали, показывая на кучера (наиболее авторитетный урка): мол, дал подписку, сучара. Разумеется, разобраться, кто подписал «хозяйскую маляву», а кто ее отверг, решительно невозможно.
Человека характеризуют не слова, а поступки. Слухи, толки вокруг того или иного блатяка могут быть всякие, в том числе и запущенные с умыслом. Здесь при анализе нужно просто иметь ум. Когда известного в Твери вора Юру Каравая в свое время обвинили в том, что он связан с ментами, Каравай, мне кажется, сказал золотые слова: «А где потерпевшие?» Словом, повторяю, акция с подпиской имела долго живущие последствия. Возвращаясь к истории происхождения воровского клана, хочу сказать, что первым уркой в Твери, принятым в новое сообщество, как утверждают документы губернского полицейского управления (в частности, рапорт заместителя начальника городского сыска В.И. Истомина), был карманный вор Филаретов Егор по прозвищу Филарет. На воровской сходке (по оперативным данным) при обращении Филарета в «законные» уркаганы масть за него держал тульский щипач Филька Гвоздь. Тот самый пройда, который спустя десять лет во время визита французского премьер-министра Эдуарда Эррио (1926 год) похитил у высокопоставленного гостя золотые карманные часы с репетиром (механизм часов, отбивающий при нажатии кнопки время или играющий определенную мелодию). Об этом уголовном происшествии писал Лев Шейнин в своей книге «Записки следователя» в новелле «Брегет Эдуарда Эррио». Так вот, этот самый карманник Филька Гвоздь за десять лет до памятного события – кражи часов – рекомендовал воровскому сходу принять в свои ряды, как он выразился, «золотого щипача» Жору Филарета.
Проживал Филаретов в Твери (по тем же полицейским данным) в частном доме по соседству со Смоленским кладбищем. Между прочим, сын Егора Филарета – Юра Филарет – тоже стал щипачом, имел уйму судимостей. С ним автор этих заметок отбывал срок на Северном Урале, на лагпункте Омушош. Впоследствии Юра по пьянке убьет у себя дома (там же, где жил и его отец, в Советском переулке – ныне Смоленский) свою сожительницу. А затем он, как особо опасный рецидивист, будет приговорен к высшей мере наказания и расстрелян. Так прервется родословная первого тверского вора в законе. Воровское же сообщество, организованное в свое время Фунтом, переживет и пору расцвета (НЭП, послевоенные годы), и период спада, но тем не менее не угаснет в организационном плане. И приспособится к новой эпохе. (Горожанин, Тверь, 07.08.2007, №85 (571), Евгений Карасев)
