Чтобы успеть до захода солнца, я, не мешкая, углубился в лес, продвигаясь где вплавь, где на ногах, поскольку местами здесь тоже топь и может засосать. Вода далеко проникла в заросли, и я еще не добрался до сухой земли, когда наступила ночь. Сильно пахнет гниющими растениями – хоть нос затыкай. Вонючий газ выделяется в изобилии, он ест глаза. Ноги путаются в стеблях, накрутилось много травы и листьев. Приходится еще и толкать перед собой плот. Каждый шаг я делаю осторожно, сначала пробуя, как держит почва под водой, и, только убедившись, что она не проваливается, иду дальше.
Первую ночь я провел на большом упавшем дереве. Каких только тварей не ползало по мне! Все тело горело, болели ушибы и ссадины. Надел свитер, подтянув перед этим плот к дереву и закрепив его обоими концами на стволе. Вся моя жизнь сейчас в мешках: стоит только вскрыть орехи – и пища готова. На орехах можно продержаться. К правому запястью привязал тесак. Устало растянулся в развилке дерева, образованной двумя ветвями, которые приготовили для меня большую нишу, где я устроился и заснул, ни о чем не думая. Нет, может быть, пробормотал раза два или три: «Бедный Сильвен», прежде чем провалиться, как в яму.
Меня разбудили крики птиц. Солнечные лучи стелились по земле, светя издалека, из-за деревьев. Должно быть, семь или восемь часов утра. Вокруг много воды, значит идет прилив. Пожалуй, это конец десятого по счету.
Уже шестьдесят часов, как я рванул с острова Дьявола. Не могу представить, далеко ли отошел от моря. Во всяком случае, как только спадет вода, надо вернуться на берег, чтобы обсушиться и погреться на солнце. У меня кончилась вся пресная вода. Осталось три горсти ореховой мякоти, которой я полакомился с большим удовольствием. Частью мякоти я протер обожженные солнцем места, ореховое масло успокоило боль. Затем выкурил две сигареты. Вспомнил о Сильвене, на этот раз без всякого эгоизма. Может, мне следовало бежать одному и не втягивать в это дело друга? Ничего страшного – и один бы справился и сумел бы о себе позаботиться. Большая печаль защемила сердце, и я закрыл глаза, как будто это могло помочь мне отмахнуться от страшной картины гибели Сильвена. Да, для него все уже кончено.
Надежно заклинив мешки в развилке, я вытащил сначала один орех. Всего мне удалось расколоть два ореха. И вот каким образом: повернувшись к дереву спиной я стал что было силы колотить орехи прямо о ствол между ног, пока не треснула скорлупа. Получилось лучше, чем тесаком. Я съел один орех полностью и запил сладким-пресладким соком, которого в орехе оставалось совсем немного. Отлив закончился быстро, вода спала; плотная грязь держала хорошо, когда я отправился к берегу моря.
Ярко светит солнце. И море сегодня красоты необыкновенной. Долго смотрю на то место, где предположительно исчез Сильвен. Обмылся морской водой, которая собралась в ложбинке. Обсушился. Вскоре высохла и одежда. Выкурил сигарету. Бросив последний взгляд на могилу друга, я возвратился в лес, шагая на этот раз без всякого труда. Взвалив плот на плечо, я медленно двинулся вперед сквозь заросли. Через два часа я наконец-то выбрался на сухой участок земли, который никогда не затоплялся. На стволах деревьев никаких признаков, что сюда могли добираться приливы. Здесь я решил устроить привал и сутки отдохнуть. Потихоньку буду колоть орехи и складывать в мешочек, чтобы всегда иметь пищу под рукой. Можно было бы развести костер, но я подумал, что лучше этого не делать.
Прошел день и прошла ночь без всяких приключений. Птичий гам разбудил меня на восходе солнца. Доколол орехи и с небольшой поклажей через плечо отправился на восток.
К трем часам пополудни вышел на тропинку. Ею, должно быть, пользуются сборщики балаты (натурального каучука), лесорубы в поисках делянок или даже старатели. Тропинка прямая и чистая – не валяется ни ветки, ни сучка. Похоже, ходят по ней часто. То тут, то там встречаются отпечатки копыт осла или неподкованного мула. В засохшей грязи видны следы человека, особенно заметна вдавленность от большого пальца. Шел, пока не наступила ночь. На ходу жевал орехи, они заглушали голод и в то же время утоляли жажду. Хорошо разжеванные, обильно смоченные слюной и собственным маслом, орехи представляют собой отличную мазь. Несколько раз я натирал ею губы, нос и щеки. Глаза слезятся, слипаются от гноя. Промываю их пресной водой, как только представляется возможность. В мешочке, кроме орехов, лежит герметичная коробка, в которой имеется кусок мыла, бритвенный станок, дюжина лезвий и кисточка для бритья. После морского плавания все осталось в целости и сохранности.
Иду по тропинке с тесаком в руке, однако в дело его пускать не приходится, поскольку путь свободен и никаких препятствий нет. Про себя отметил: на деревьях по обеим сторонам тропки виднеются почти свежие срезы веток. Ходит, ходит здесь народ, надо держаться осторожней.
Здешний буш совсем не тот, что встретился мне во время первого побега из Сен-Лоран-дю-Марони: двухэтажный и не такой густой, как на Марони. Первый уровень – подлесок высотой около пяти-шести метров, а второй – уже верхний свод, отстоящий от земли метров на двадцать и выше. Справа от тропинки еще день, а слева уже почти темно.
Продвигаюсь быстро. Иной раз пересекаю открытые места – участки, выжженные лесным пожаром, результат деятельности человека или удара молнии. Сверяю свой путь по солнечным лучам. Угол падения говорит о том, что до захода солнца осталось совсем немного. Я иду на восток. Там должны быть негритянская деревня Куру и лагерь для заключенных с тем же названием.
Вот-вот опустится ночь, а ночью идти нельзя. Надо зайти в лес подальше и отыскать уголок для ночлега.
Углубившись в буш метров на тридцать от тропинки, я устроил себе ложе из гладких широких листьев, которые срубил тесаком с дерева, напоминавшего банановое. Листьями же я и укрылся. Получилась сухая и удобная постель. Похоже, дождя не будет, – значит, ночь скоротаю. Выкурил две сигареты.
Особой усталости не чувствуется. Благодаря кокосовым орехам, я вполне сыт, но во рту пересохло и почти не выделяется слюна.
Началась вторая часть побега, и вот уже третью ночь я провожу на Большой земле без всяких неприятных происшествий.
Ах! Если бы рядом был Сильвен! Но нет со мной моего брата, и ничего не поделаешь. А нуждался ли ты в своей жизни в чьей-либо помощи и поддержке? Капитан ты или солдат? Не дури, Папийон. Потеря друга – это вполне понятное горе. Ты остался в буше один, но не стал от этого слабее. Далеко позади лежат острова Руаяль, Сен-Жозеф, остров Дьявола – прошло шесть дней, как ты их покинул. Куру, должно быть, оповестили. Сначала предупредили багров из лагеря лесорубов, а потом – черных из деревни. Там еще должен быть пост жандармерии. Благоразумно ли идти к деревне? Я ничего не знаю об этой местности. Лагерь расположен где-то между деревней и рекой. Вот и все, что мне известно о Куру.
Еще на Руаяле я решил перехватить первого встречного, чтобы заставить его довести меня до Инини, лагеря для китайских заключенных, в котором сидит Квик-Квик, брат Чана. Зачем менять план? Если на Дьяволе думают, что мы утонули, тогда бояться нечего. А если нет, если они убеждены в том, что это побег, тогда Куру представляет большую опасность. А раз лагерь лесорубов, то наверняка там козлов-арабов до черта, этих ищеек, в любую секунду готовых устроить охоту на человека. Берегись, Папи! Не делай ошибок! Не попадись на мякине! Хорошенько присмотрись к встречному, кто бы он ни был, и только потом открывайся. Вывод: по тропке идти нельзя – только по бушу, параллельно дороге. Ты сегодня уже совершил грубейшую ошибку, когда несся по тропке как очумелый, с тесаком в руке. Грозное оружие – что и говорить! И все это не от безумия, а от дурости! Итак, завтра пойдешь по бушу.
Я проснулся рано, разбуженный криком птиц и животных, приветствовавших восход солнца. В общем, поднялся вместе с джунглями. Для меня начинался новый день. Проглотил горсть ореховой мякоти. Смазал лицо и отправился в путь.
Иду рядом с тропинкой, скрываясь от посторонних глаз. Продвигаюсь с трудом. Ветки деревьев и лианы не так густы, но, чтобы протиснуться вперед, их приходится раздвигать. Хорошо, что свернул с тропинки, – очень скоро услышал насвистывание. Тропка метров на пятьдесят идет прямо, но свистуна я пока не вижу. А вот и он. Черный-пречерный негр. В правой руке ружье, а на плече поклажа. Рубашка цвета хаки, шорты, идет босиком, наклонив голову, не отрывая глаз от земли. Спина согнулась под тяжелой ношей.
Я спрятался за большое дерево. Открыв нож, я замер у самой тропинки, дожидаясь, когда он со мной поравняется. Вот негр прошел мимо дерева, и в ту же секунду я бросился на него. Правой рукой я схватил его за руку, в которой он нес ружье, и вывернул ее – ружье упало.
– Не убивайте меня! Сжальтесь, ради бога!
Негр продолжает стоять с приставленным к горлу ножом. Наклонившись, я поднял ружье – старенькое ружьишко, которое, несомненно, было набито порохом и дробью по самое дуло. Я взвел курок и, отступив шага на два, сказал:
– Бросай поклажу. И не вздумай бежать. Убью, как падаль.
Перепуганный черный повиновался. Затем он посмотрел на меня:
– Вы беглый?
– Да.
– Чего вы хотите? Берите все, что у меня есть. Но только не убивайте. У меня пятеро детей. Прошу вас, сжальтесь, не убивайте меня.
– Замолчи. Как тебя зовут?
– Жан.
– Куда идешь?
– Несу продукты и лекарство своим братьям. Их двое. Они рубят лес.
– Откуда идешь?
– Из Куру.
– Ты что, там живешь?
– Да, я оттуда родом.
– А Инини знаешь?
– Да. Иногда я торгую с китайцами из лагеря.
– Это видишь?
– А что это?
– Пятьсот франков. Выбирай: либо ты делаешь все, что скажу, и тогда я дарю тебе пятьсот франков и возвращаю ружье, либо ты отказываешься и пытаешься меня обмануть, тогда я тебя убью. Выбирай.
– Что мне надо делать? Я сделаю все, что скажете, даже даром.
– Мне надо, чтобы ты без всякого риска вывел меня к лагерю Инини. Как только я встречусь там с одним китайцем, ты свободен. Идет?
– Согласен.
– Смотри не обмани, иначе ты покойник.
– Нет-нет! Уверяю вас, я помогу, и без обмана.
У Жана нашлось сгущенное молоко. Целых шесть банок. Он вынул и протянул их мне. Затем еще буханку хлеба с килограмм весом и окорок.
– Спрячь свой мешок в лесу, потом вернешься и подберешь. Видишь, я делаю зарубку на дереве. Запоминай.
Я выпил банку молока. Жан отдал мне длинные синие штаны, какие обычно носят механики. Я надел их на себя, не выпуская при этом из рук ружья.
– Вперед, Жан. Да постарайся, чтобы нас никто не увидел. Пеняй на себя, если нас застанут врасплох. Уж тогда не обессудь.
Жан лучше меня знает, как ходить в буше. Я с трудом за ним поспеваю, настолько ловко и привычно он избегает встреч с ветками и лианами. Он чувствует себя в буше как рыба в воде.
– Знаете, в Куру сообщили, что с островов бежали два каторжника. А потому скажу вам откровенно: нас подстерегает масса опасностей, когда мы будем проходить возле лагеря в Куру.
– Похоже, ты честный малый, Жан. Надеюсь, я не ошибаюсь. Ты можешь посоветовать, как лучше добраться до Инини? Учти, моя безопасность – это твоя жизнь. Если ищейки или багры застанут меня врасплох, я вынужден буду тебя убить.
– Как я должен вас называть?
– Папийон.
– Хорошо, месье Папийон. Надо углубиться в буш и обойти Куру стороной. Ручаюсь, что доведу вас до Инини через лес.
– Я тебе доверяю. Веди меня самой верной дорогой, как ты считаешь.
По лесу идем медленнее. Я почувствовал, что, как только мы сошли с тропинки, негр пришел в себя и расслабился: меньше потеет и с лица спала напряженность.
Похоже, он совсем успокоился.
– Мне кажется, Жан, ты сейчас уже меньше боишься.
– Да, месье Папийон. Идти рядом с тропкой и для вас, и для меня очень опасно.
Продвигаемся быстрее. Этот черный не лишен сообразительности: больше чем на три-четыре метра от меня не отрывается.
– Стой. Надо закурить.
– Вот вам пачка сигарет.
– Спасибо, Жан. Хороший ты парень!
– Я хороший, это правда. Видите ли, я католик. Я очень страдаю, когда вижу, как белые надзиратели обращаются с каторжниками.
– Ты видел? И много раз? А где?
– В Куру, в лагере лесорубов. Такая жалость, когда видишь, как они медленно умирают на прожорливом лесоповале. И от лихорадки, и от дизентерии. На островах все-таки лучше. Впервые вижу такого здорового заключенного, как вы.
– Да, на островах лучше.
Присели отдохнуть под большой ветвью дерева. Я предложил ему банку молока. Он отказался и попросил немного кокосовых орехов.
– У тебя жена молодая?
– Да. Ей тридцать два. А мне сорок. У нас пятеро детей: три девочки и два мальчика.
– А как заработки? Хватает на жизнь?
– На заготовке ценной древесины можно неплохо продержаться. Моя жена стирает и гладит для надзирателей. Это тоже какая-то помощь. Мы очень бедны. Правда, еды хватает на всех. Дети учатся в школе. И обувка у них есть.
Бедняга полагает, что если у его детей есть башмаки, то все идет прекрасно. Мы с ним почти одного роста, в его черной физиономии я не вижу ничего неприятного. Напротив, глаза полны смысла и понимания, что делает ему честь. Здоров, хороший работник, отец семейства, прекрасный муж, добрый христианин.
– А вы, Папийон?
– Я, Жан, хочу начать новую жизнь. Десять лет я был погребен заживо, поэтому бежал снова и снова, чтобы однажды стать, как и ты, свободным, обзавестись семьей, иметь жену и детей и никому даже в мыслях не делать зла. Ты же сам говоришь, что каторга – гиблое место, и человек, если он себя уважает, должен вырваться из этой грязи.
– Я вам помогу и не выдам. Идемте.
У Жана замечательное чувство ориентации. По пути он нигде не задерживался и благополучно вывел меня прямо к месту. Мы прибыли уже затемно; прошло два часа, как наступила ночь. Издалека доносился приглушенный шум, но огней не было видно. Жан пояснил, что придется обойти один или два наружных поста, чтобы наверняка подобраться к лагерю. Мы решили заночевать.
Я чертовски устал, но спать побоялся. А вдруг я ошибся в негре? А если он только разыгрывает добродушного малого, а сам возьмет ружье да прикончит меня во сне? При этом он выигрывает дважды: отделывается от опасности, каковую я для него представляю, и получает награду за убийство беглого преступника.
Да, он слишком умен. Не мешкая, без лишних слов взял да завалился спать. Хорошо, а цепь с болтом у меня на что? Хотел было привязать его, но потом раздумал: если я могу отвинтить гайку, то почему он не может? Если будет действовать осторожно в то время, как я буду дрыхнуть, словно сурок, то я могу ничего и не почувствовать. Прежде всего надо попытаться не уснуть. У меня целая пачка сигарет. Нужно сделать все, чтобы не задремать. Нельзя доверяться этому человеку, пусть даже честному, ведь я-то для него всего-навсего бандит.
Ночь выдалась темная-претемная. Жан спит в двух метрах от меня. Если всматриваться в темноту, то ничего не различишь, кроме бледных подошв его босых ног. В джунглях свои характерные ночные звуки: без конца орет обезьяний вожак, хриплый, раскатистый и мощный крик его слышен за километры. Для стаи это очень важно: если крик повторяется регулярно, она может спокойно кормиться или спать. Это не сигнал тревоги или опасности, это знак, что поблизости нет ни хищных зверей, ни человека.
Собрав в кулак всю свою волю, я без труда борюсь со сном. Но не без помощи прижигания сигаретой и тучи комаров, явно решивших высосать из меня кровь, всю до последней капли. От комаров я все-таки мог бы оборониться, стоило лишь разжевать табак и смазаться никотиновой жвачкой. Но если поступить так и избавиться от комаров, то тогда мне не справиться со сном. Остается только надеяться, что среди комаров нет разносчиков малярии или желтой лихорадки.
Вот я и выбрался наконец из сточной канавы, не знаю только, временно или навсегда. Мне было двадцать пять, когда меня спустили в канализацию. Это было в 1931 году. Сейчас 1941 год. Прошло десять лет. А в 1932 году бездушный прокурор Прадель потребовал для меня безжалостного и бесчеловечного приговора, по которому бросили меня, молодого и сильного, в ту яму, что называется тюремной системой, заполненную липкой жидкостью, где я должен был медленно раствориться и исчезнуть навсегда. Наконец мне удалась первая часть побега. Я поднялся из глубины этой ямы и нахожусь на ее краю. Я должен приложить все свои силы и смекалку для завершения второй его части.
Ночь тянется медленно, но все-таки идет. А я не сплю. И ружье не отставляю в сторону. Прижигания и укусы комаров меня настолько взбодрили, что я ни разу не выронил из рук оружия. Могу быть собой довольным: я не рисковал свободой и не капитулировал перед усталостью. Дух оказался сильнее материи, и я поздравил себя, когда услышал первые крики птиц, возвестившие о наступлении утра. Это только ранние птицы, но другие не заставили себя долго ждать.
Негр потянулся, почесал пятки и сел.
– Здравствуйте, вы не спали?
