Михаил Гулько: «В Нью-Йорке мы все ходили вооруженные, считая, что «пусть лучше 12 судят, чем двое несут»
«Если вы научились быстро разворачивать и сворачивать карту автомобильных дорог, вы без труда научитесь играть на аккордеоне», — шутят музыканты. Бывшего харьковчанина, многолетнего нью-йоркского затворника Михаила Гулько часто называют Человеком с аккордеоном — сколько себя помнит, всегда держал в руках инструмент. И пел: «Мурку», «Поручика Голицына», «Институтку», «Окурочек»... В его неповторимом тембре звучит щемящая ностальгия не столько по навсегда утраченным местам, сколько по безвозвратно исчезнувшему времени...
Гулько — единственный исполнитель русской песни, которому «Нью-Йорк таймс» посвятила статью на две полосы. Дядя Миша дружил с Сергеем Довлатовым, выступал с голливудской звездой Лайзой Миннелли и пел для «красного миллионера» Арманда Хаммера. Он дружит с Иосифом Кобзоном, Аллой Пугачевой, Михаилом Шуфутинским, Александром Розенбаумом...
Это в него была безнадежно влюблена Людмила Гурченко. «...Поверьте, первому красавцу Голливуда Роберту Тейлору нечего было бы делать рядом с нашим Мишей Гулько, — написала Людмила Марковна в автобиографической книге «Аплодисменты, аплодисменты». — А для тех, кто не знает Роберта, его, ну разве что отчасти, может заменить Ален Делон. Потому что он был опасен. От него исходило запретное, редкое и чувственное, что называется, как я потом узнала, «мужским началом». Это «начало» — как деньги, как талант: или есть, или нет...».
Михаил Гулько сыграл в нескольких кинокартинах, например, в комедии «Примадонна Мэри», где его партнерами были известные российские политики Валерия Новодворская и Константин Боровой. Сняли фильм «Судьба эмигранта» и лично о дяде Мише, недавно отпраздновавшем очередной день рождения, порядковый номер которого он просил засекретить.
Легендарного шансонье обожают в России и Канаде, Франции и Австралии. Почти три десятилетия он живет за океаном, изредка, в перерывах между американскими концертами и студийными записями, прилетая на Батькiвщину. Мы встретились с Михаилом Гулько во время его короткого визита в Киев...
«ИЗ КОМСОМОЛА МЕНЯ ИСКЛЮЧИЛИ С ФОРМУЛИРОВКОЙ: «ЗА ПОВЕДЕНИЕ, НЕДОСТОЙНОЕ СОВЕТСКОГО СТУДЕНТА»
— Михаил Александрович, не фамильярно — обращаться к вам «дядя Миша»?
— Ничуть — так меня называют с легкой руки Миши Круга, с которым мы дружили до его последних дней: жили с женой у него в Твери, а он останавливался у нас в Нью-Йорке.
— Недавно в Тверской области нашли убийц Круга — ровно через шесть лет после трагедии...
— У людей отняли доброго, светлого, талантливого человека — часовни строил за свой счет, стольким помог... Какая неправильная смерть! Шли грабить, не получилось — стрельнули. Знали, что дома были деньги, ведь Михаил получал хорошие гонорары...
«После войны на базарах продавалось много трофейных аккордеонов — играя на них, я делал рекламу продавцам. В старших классах школы начал играть на танцах»
Я по сей день перезваниваюсь с его сестрой Олей, мамой Зоей и с Ирочкой (Ирина Мишина, вдова музыканта, поэта и композитора, после гибели мужа осталась одна с тремя детьми на руках, потом стала выступать под его псевдонимом. В одном из интервью Ирина рассказала: «Однажды у нас гостил дядя Миша Гулько и услышал, как я напеваю у плиты. Удивился: «Девочка моя, тебе же надо петь!»...— Авт.).
В прошлом году на гала-концерте «Шансон года-2007» в Кремле меня, кажется, тоже объявили: «Дядя Миша»...
— Думали ли вы, что будете петь со сцены Государственного Кремлевского дворца знаменитый «Окурочек», написанный вашим другом — поэтом-диссидентом, писателем Юзом Алешковским: «...и жену удавивший Капалин, и активный один педераст всю дорогу до дома шагали, вздыхали, не спускали с окурочка глаз...»? Причем под шквал аплодисментов...
— В концертах у Михаила Танича, с которым мы вместе работали, я тоже мог исполнять «Окурочек» или «Мурку», за которую меня когда-то в Москве чуть не уволили с работы и не выписали из квартиры. Между прочим, и с песней «Журавли» имел проблемы, ведь слова: «Здесь под небом чужим я — как гость нежеланный» считались антисоветскими...
Ой, что мы заходим издалека — давай я тебе расскажу все, что про себя знаю. Родился в Харькове перед войной, несколько лет провел в эвакуации — на Урале, в Челябинске. Моя мама была артисткой, а папа — бухгалтером книготорга.
До революции мой дед шил форму для русской армии. Он был купцом второй гильдии, состоятельным и уважаемым человеком, имел добротный дом, но когда мы вернулись на родину из эвакуации, нам досталась крошечная комнатка в коммуналке этого дома.
У нас часто звучала музыка: мама играла на пианино, а я к нему подходил лет с пяти, если не с трех. Помню патефон с множеством пластинок (очень любил Петра Лещенко и знал наизусть, наверное, сотню его песен — жалостливых, сентиментальных)...
После войны на базарах, куда мы ходили с ребятами, продавалось много трофейных аккордеонов — играя на них, я как бы делал рекламу продавцам. Потом папа купил мне личный инструмент, меня часто приглашали исполнить что-нибудь — в основном из репертуара Юрия Морфесси или Константина Сокольского.
В старших классах школы начал играть на танцах. Позже в Москве, после выхода на экраны фильма «Карнавальная ночь», я давал концерты с Люсей Гурченко — она пела, я аккомпанировал...
«После выхода на экраны фильма «Карнавальная ночь» я давал концерты с Люсей Гурченко — она пела, я аккомпанировал...»
— В Москве в то время существовало целое «харьковское землячество» — вы, Гурченко, Вадим Мулерман. Людмила Марковна уверяет, что не одна она была влюблена в человека с «дорогим лицом» — по вас вздыхали буквально все девушки Харькова. Она не преувеличивает?
— Люся всегда говорит только правду (смеется), но не стоит продолжать эту тему. Не люблю рассказывать также о семейном положении, годе рождения, вероисповедании, зарплате...
— Не в деньгах счастье, как любит говорить Билл Гейтс...
— Ты шутишь, а журналисты обычно ужасаются: «О чем же с вами беседовать?!», но ведь когда девушку приглашают работать в магазин, она не должна спать с боссом. Так что давай договоримся, золотце, если спросишь меня о моих отношениях с женщинами, отвечу: «Разрешите оставить без комментариев...» (В нью-йоркском театре «Миллениум» на презентации восьмитомника Дмитрия Гордона «Герои смутного времени» Михаил Гулько был с симпатичной блондинкой — женой Татьяной. Артист признавался, что в молодые годы обычно сам «снимал» девушек, но потом ему стало неудобно кадрить. По просьбе Гулько его познакомили с тихой учительницей русского языка — как раз о такой он мечтал. Милая женщина с Чукотки — педагог и психолог — ничего не знала о знаменитом певце, зато оказалось, что у них с дядей Мишей множество общего: страсть к путешествиям, любимые книги, фильмы, песни. — Авт.).
— Наверное, в детстве вы читали дефицитные книги, которые не могли достать другие ребята?
— Боже сохрани, только то, что было модно, — детективы Пронина, романы Ремарка, классику, естественно: Лескова, Куприна, Шишкова с его «Угрюм-рекой». Папа понимал, что ребенку нельзя давать ничего запрещенного. Я много занимался музыкой — как говорится, женился на песне.
— Несмотря на страсть к музыке, в консерваторию вы даже не поступали...
— Родители настояли, чтобы я шел в технический вуз. Правда, оттуда меня отчислили — за то, что отказался поехать на сельскохозяйственные работы в колхоз. Причем «отказником» я стал перед самой защитой диплома... В общем, из комсомола меня тоже исключили — с формулировкой: «За поведение, недостойное советского студента». Следом за ректорским приказом об отчислении студента-выпускника пришла повестка из военкомата о призыве в армию, но к тому времени я уже был офицером запаса.
Перевелся на горный факультет Московского политехнического института, после учебы вернулся в Украину — на Донбасс, где работал горным инженером.
«НА КАМЧАТКЕ МНЕ СКАЗАЛИ: «ИНЖЕНЕРОВ МНОГО, А МУЗЫКАНТЫ НУЖНЫ»
— Вдоволь надышались воздухом шахт?
— 12 лет отдал горной промышленности (вернее, 17 — со второго курса мы уже ездили на практику). Все было на моих глазах: обвалы, взрывы метана, только об этом никогда не писали в газетах — говорили между собой... На шахтах я почти все работы перепробовал. Спускался на тысячу метров под землю в узеньком лифте, в котором помещалось два-три человека. Клеть эта практически без дверей — они не нужны, ведь ствол шахты такой узкий, что выпасть не дает.
— Не случалось ли в подземелье такого, что во второй раз лезть не хотелось?
— Всякое бывало. Но, во-первых, у меня имелись обязательства — как ИТР я должен был периодически находиться под землей, ведь проектировал шахты Донецкого бассейна, работая в Харьковском НИИ «Южгипрошахт».
Впрочем, в Харькове меня знали все ресторанные музыканты — я всю жизнь пел на свадьбах, днях рождения, праздничных вечерах. Уехавшие на севера земляки стали соблазнять и меня: мол, приезжай, вместо своих 150 рублей на материке будешь получать 300. Куда только меня не приглашали: в Магадан, Мурманск, Братск, на Кольский полуостров, в порт Ванино. Ничего не хотел — у меня как раз дочь родилась, я спокойно работал инженером, по вечерам выступал в ресторанах. Был обеспечен материально и удовлетворен морально, но однажды понял: тот край манит и меня.
— Захотелось тихоокеанским воздухом подышать?
— Поехал не из-за денег — скорее «за туманом». Были допуски в тот режимный район, где граница, японцы, атомные подводные лодки, поэтому разрешение выдали быстро. На Камчатке меня сразу же пригласили в отдел культуры обкома компартии и сказали: «Инженеров много, а музыканты и артисты здесь нужны как идеологические работники. Будете поддерживать дух моряков, которые уходят на полгода в рейс, а за это время у них рушатся семьи... Поздравляем, Михаил, вы назначены руководителем ансамбля Камчатского морского пароходства»...
«ВАДИМ КОЗИН ПИЛ ТОЛЬКО СУХОЕ ВИНО И ЗАКУСЫВАЛ ИСКЛЮЧИТЕЛЬНО СЫРОМ»
— Ансамбль, кажется, при ресторане? Странно получать обкомовское распределение в кабак...
— Ресторан «Океан» в Петропавловске-Камчатском считался своего рода профессиональным клубом, ведь туда приходили только моряки — военные, с рыболовецких сейнеров и торговых судов. У меня был свой коллектив из пяти человек: барабанщик, басист, пианист, вокалист и органист. Иногда отправлялись в командировки — обеспечивали культурную программу для моряков прямо на бортах: шли Охотским морем до бухты Нагаево, в Магадан... В Магадане мне посчастливилось побывать в гостях у Вадима Козина...
— Вас привели к мэтру как молодого музыканта?
— Когда мы приплыли в Нагаево (вернее, пришли, как говорят моряки), нам показали городскую достопримечательность — квартиру врага народа Козина, арестованного, лишенца, не имеющего права покидать черту оседлости — Магаданскую область... Потом я сделал о нем несколько радиопередач, как и об Александре Вертинском, Петре Лещенко...
— Козин был уже не молод?
— Весьма почтенного возраста. Он ведь умер в 90 лет...
— Вы шли к звезде с пустыми руками или с икоркой и водочкой?
— Икрой там никого не удивишь. Мы часто менялись с моряками южных флотилий, заходивших в порт на ремонт или разгрузку: четыре килограмма красной икры — на полтора черной. Направляясь к Козину, мы, конечно, первым делом спросили у администратора, что принести: сало, водку? Оказалось, Вадим Козин пил только сухое вино и закусывал исключительно сыром.
Кстати, потом к нему приезжал Иосиф Кобзон. Были и представители Моссовета: мол, Вадим Алексеевич, вас приглашает страна, Россия вас ждет. Знаменитый певец сказал: «Буду жить, где живу»...
На Камчатке я четыре года работал в порту — на благотворительных условиях поднимал самодеятельность местных судоремонтных заводов. За это мне дали комнату, так что жил припеваючи.
— Что же вы тогда припевали, ведь «Поручик Голицын» и «Мурка» были для советского народа классово чуждыми элементами?
— «Ну что тебе сказать про Сахалин», «Варяг», позже — Высоцкого, Окуджаву, модные советские песни, ну и народные, конечно (среди моряков были люди всех национальностей, много украинцев). За вечер звучало композиций по 60... С Камчатки мы ездили на юга — в отпуск на шесть месяцев, представляешь! Правда, раз в три года. Я работал в Сочи и Ялте, туда прибывали истосковавшиеся по солнцу камчадалы, так что образовалось большое количество связей...
— Как вы оказались в Москве?
— С доплатой выменял себе комнату, женился. Мы со второй супругой купили кооперативную квартиру, я работал в дипломатических корпусах, поскольку «был допущен», как говорится...
— В столице СССР как раз шли очередные гонения на деятелей культуры — выявляли и изгоняли с руководящих должностей тех, кто не имел формальных документов об образовании, а у вас они были...
— На Камчатке я окончил дирижерский факультет музыкального училища, что дало мне право возглавлять несколько вокально-инструментальных ансамблей, в том числе известный в те годы «Эрмитаж», где работали четверо музыкантов — один лучше другого. Пел в нашей группе и Сережа Коржухов, царствие ему небесное (20 июля 1994 года Сергей упал с балкона своего дома и разбился насмерть. — Авт.).
— О вас ходит множество слухов: что Гулько — последний белогвардеец (хотя в таком случае вам нужно было бы родиться, как минимум, лет на 30 раньше), что вы изрядно помыкались по тюрьмам и лагерям...
— Это потому, что я записал целый цикл песен о белой гвардии, эмиграции, местах заключения. Кстати, в колониях пою о солнце, маме, детях, но не о тюрьме. Нельзя трогать души людские — там ведь сидят осужденные за убийство, люди с такими сроками, что тебе и не снилось. Для них приезд артиста — огромное событие (в лагерях и зонах я всегда выступаю безвозмездно).
«ЗЕК ОТДАЛ МНЕ СВОЙ НОЖ. Я ЕМУ СКАЗАЛ: «ВОТ И ХОРОШО, ТЕПЕРЬ ТОЧНО НИКОГО НЕ ЗАРЕЖЕШЬ»
— Помните впечатления от первого концерта за колючкой? Вы ведь выросли в благополучной семье, потом все тоже складывалось ровно и гладко...
— Ну, милая моя, на зоне могут выступать не только те, кто сидел!
Между прочим, в Харькове, где я не был уже лет 40, в моем детстве вокруг были базары, парадные с обязательной бутылкой водки или вина, так что блатные песни я принимал как военные, народные...
— Я же не о репертуаре — перед вами сидели мужики, которые, может быть, семерых замочили, и плакали под ваши лирические композиции...
— Ну, плакать они себе не позволяют. Не поверишь, получаю там очень положительную энергетику — большой заряд тепла, уважения. Это как раз самая благодарная публика: они находятся в беде и особенно ценят, когда для них устраивают концерты.
Узнав, что Пугачева на гастролях в Америке и ужинает в ресторане, дядя Миша взял свой аккордеон и приехал к Алле
— Заключенные делали вам подарки: сплетенные из ниток, вылепленные из хлеба, выточенные из ложек?
— Много всего дарили. Один зек отдал мне свой нож. Я ему сказал: «Вот и хорошо, теперь точно никого не зарежешь»...
Только у меня в Москве все стабилизировалось, дочка Леночка с первой супругой эмигрировали за границу. Через некоторое время позвонила из Америки: «Папа, приезжай» (она привыкла, что отец всегда где-то рядом). Разлука с ней меня просто подкосила — решил ехать. Тогда как раз выпускали, правда, в одну сторону...
В 1980 году очутился в Нью-Йорке. Окончил одногодичный компьютерный колледж, думал, к музыке уже не вернусь...
— Языком владели?
— Немецким. Английский выучил уже за океаном, но пел только русские песни. Все же решил поискать работу музыканта. Машины еще не было — садился на велосипед, объезжал окрестные кабаки. Первый велосипед я купил за 10 долларов у подозрительного темнокожего парня (кстати, если полиция ловит на приобретении краденого, вора отпускают, а покупателя судят)...
Сначала по советской привычке я приходил к руководителю оркестра и спрашивал, нужен ли певец, аккордеонист или клавишник. Везде отвечали: «Нет, спасибо». Хорошо, что мне подсказали: нужно сразу идти к хозяину ресторана...
Первое заведение, куда я попал, называлось «Скрипач на крыше» — его держал, пока не разорился, эмигрант послевоенной волны Федор Иванович. Через некоторое время меня пригласили в другое место — уже в русском районе... В Нью-Йорке для меня началось самое главное — я стал выпускать кассеты и грампластинки: «Синее небо России», «Сожженные мосты», «Песни военных лет». У людей к ним появился большой интерес, записи переправляли в Россию...
— Интересовались вами не только бывшие земляки, но и американские миллионеры вроде Арманда Хаммера...
— Для концерта в честь 70-летия Хаммера, кстати, рожденного в семье эмигрантов из Одессы, меня выбрали как исполнителя русских песен. Организаторы торжества переслушали множество ресторанных музыкантов и остановились на моей кандидатуре. Сделали предложение, я его принял, гонорар просто не обсуждался (это же выход из Брайтона на Манхеттен, то есть совсем другой уровень).
Когда я подъехал к роскошному отелю «Уорлд орф Астория», где номер стоил 1500 долларов в сутки, на своем стареньком «олдсмобиле» с разбитым бампером (я купил его за 100 баксов), охрана меня не пропустила. Вокруг — одни «роллс-ройсы», короли-королевы, аристократы в бриллиантах, но показал приглашение, и швейцары без звука посторонились.
Мне выделили ровно три с половиной минуты для поздравления юбиляра — я спел попурри из «Катюши», «Подмосковных вечеров» и романса «Дорогой длинною». Хаммер обалдел — это стало для него сюрпризом. Попросил, чтобы нас познакомили, мы сфотографировались, он пригласил меня к себе в Калифорнию, но я, конечно, никуда не поехал...
«ПУГАЧЕВА РАССЛАБИЛАСЬ — ВСЕ БЫЛО КЛЕВО, РЕБЯТА ОСОБО НЕ ДАВАЛИ К НАМ ПОДОЙТИ»
— С Лайзой Миннелли вы тоже пересеклись в дорогой гостинице?
— Нет, вместе работали в сборном концерте, посвященном завершению гастролей советского цирка в Нью-Йорке, — я аккомпанировал и ей, и Юрию Никулину, спевшему свой хит «Про зайцев».
Москвичи тогда с ошеломляющим успехом выступали в зале «Радио-сити» на Манхэттене. На банкете после премьеры, куда меня пригласили Юрий Владимирович с сыном Максимом (как он похож на отца — те же глаза!), я и впервые увидел Миннелли. Она — эстрадница, звезда мюзикла «Кабаре» — просто обалдела от этого цирка, где люди на ходулях крутили двойное сальто, и пришла поздравить коллег. Лайза узнала, что я исполняю песни Высоцкого, рассказала о дружбе с Мариной Влади. Тогда специально для Миннелли я спел «Корабли»: «Возвращаются все, кроме тех, кто нужней»...
— Вы сейчас выступаете в ресторанах?
— Нет, давно не работаю в ресторанах Брайтона — разъезжаю по всему миру. Благодарен судьбе, что меня приглашают в Канаду, Германию, Австралию, куда 24 часа лету...
— Очень ли отличается американская публика от европейской или австралийской?
— Нет, деточка, я ведь пел в основном для русских, выбирал то, что им близко... Вернуться нельзя — дорога закрыта. Когда тебя не пускают, особенно хочется, но это как с лечебным голоданием: если знаешь, что в доме полный холодильник, не страшно сидеть без еды хоть неделю...
— Вы экспериментировали с режимом питания?
— Одно время было модно голодать по Брэггу, чистить организм — все попробовали. Кстати, мой папа с гражданской войны болел желудком — мама всю жизнь готовила только два блюда: манную кашу и куриный бульон. Впрочем, к моим песням это отношения не имеет. Не будем отвлекаться...
Михаил Александрович общался со многими авторитетными людьми, в том числе с «красным миллионером» Армандом Хаммером
— Сначала ваши диски были запрещены на родине, а теперь вас не могут зазвать обратно...
— Высоцкого тоже запрещали, но все его слушали... В 1993 году, когда я уже объездил Европу, встречался в Нью-Йорке с Кобзоном, Магомаевым, Пугачевой, дружил со всеми советскими звездами, в США прилетела делегация московской мэрии: Юрий Лужков, его заместитель Владимир Ресин. Меня пригласили в Москву как почетного гостя, и я туда прибыл — впервые после отъезда.
— Сердце дрогнуло?
— Конечно, я был под большим впечатлением — особенно когда вспомнил, как уезжал, а на меня смотрели волком. Теперь же встречали в депутатском зале с цветами и коньяком, как героя. Столько внимания! Попал в руки главных лиц Москвы, поселили в прекрасной гостинице, даже выступать не давали: «Миша, пусть поют за вас...».
Квартиру предлагали, чтобы в отелях не жил, хотя для этого нужно было получить российское гражданство (советское у меня отняли, когда эмигрировал). Только я решил: уж лучше буду приезжать в гости как гражданин Соединенных Штатов...
— Вы так пронзительно спели в заглавной песне альбома «Синее небо России»: «Я нигде без тебя не утешусь, пропаду без тебя, моя Русь...», а потом не решились вернуться. Значит, ностальгия лечится временем?
— Ностальгия — это «морока», как писала Марина Цветаева. Я полон жизненной энергии и просто никогда не думаю об этом. Хотя, в принципе, получив российское гражданство, мог бы жить в Америке, артисты ведь — люди Вселенной...
Сейчас за океан часто прилетают артисты из России. Много лет назад здесь на гастролях была Алла Пугачева. Я уже заканчивал работу около полуночи, когда мне сообщили, что она ужинает в одном из ресторанов. Знал, что у нее есть мой альбом и что она очень хотела познакомиться...
Приехал с аккордеоном, мы сели за общий стол, нам подали борщ, водку... Мы с ней танцевали и пели чуть ли не до утра. Пугачева расслабилась... Обычно у нее губы сжаты, достают ведь люди, но тут все было клево. Ребята особо не давали к нам подойти... Кстати, присутствовал и ныне покойный известный продюсер Юрий Айзеншпис (кажется, это он Аллу тогда и привозил).
Утром Пугачева улетала через Хельсинки в Ленинград. Мы с друзьями решили сделать сюрприз: приехали в аэропорт, где она сидела в зале ожидания со своим коллективом и дружком — Александром Кальяновым. Алла была в шляпке и темных очках, очень грустная. Мы простились, она ушла к стойке регистрации, а я с аккордеоном отправился за ней, наигрывая ее хит: «Без меня тебе, любимый мой, земля мала, как остров...». Алла чуть не прослезилась: мол, все, too much, пока! Охрана аэропорта пропустила меня в зону только для улетающих, подумав, что идет съемка. Потом, когда Пугачева выступала в Мюнхене с Владимиром Кузьминым, я передал ей ту видеозапись...
Гулько повезло выступать вместе с голливудской мегазвездой Лайзой Миннелли
— Земля мала, дядя Миша...
— А то! На гастролях в Калифорнии я зашел в один из русских ресторанов Лос-Анджелеса — там сидели поэт-песенник Леонид Дербенев и композитор Максим Дунаевский. Узнав, что у Леонида Петровича как раз день рождения, я вышел на сцену и спел его же песню «Есть только миг» из кинофильма «Земля Санникова». Как он был тронут!
Недавно заезжали Владимир Познер с Ваней Ургантом — снимали фильм «Одноэтажная Америка» и попросили: «Миша, будьте нашим сопровождающим». Когда Светлана Сорокина делала программу «Русские», пришлось и для нее стать гидом по Брайтон-Бич, где я все это время живу. Концерты записывали у меня дома — на крыше я пел под свой аккордеон...
«В НЬЮ-ЙОРКЕ ПОСЕТИТЕЛИ РЕСТОРАНА ПАЛИЛИ НЕ ДРУГ В ДРУГА, А В ПОТОЛОК, ХОТЯ СТОИЛО БЕРЕЧЬ ГОЛОВУ ОТ РИКОШЕТА»
— В одном из ваших клипов есть слова о березах: «Вы плачете ранней весною, я плакал всю жизнь напролет». Это просто поэтический образ или действительно можете всплакнуть?
— Слезы — эмоциональная реакция, когда я слушаю песни, например, Владимира Семеновича Высоцкого. Это Бог, и не только для меня! С первых дней я понимал, что он — гость в нашем мире и не может оставаться на земле долго. От его песен могу плакать и смеяться одновременно...
В австралийском Сиднее на концерте для детей офицеров Белой гвардии и инженеров Китайско-Восточной железной дороги меня просили войти в роль, надев папаху и мундир. Когда я запел: «Господа офицеры, я прошу вас учесть, кто сберег свои нервы, тот не спас свою честь...» (песня Александра Дольского. — Авт.), люди в зале зарыдали. Я увидел платочки в руках русских женщин и едва смог продолжать — они ведь плакали о своих расстрелянных отцах...
— Михаил Шуфутинский вспоминал, что, записывая ваш альбом «Синее небо России», в котором он делал аранжировки, вы с ним и сами всплакнули — так вас проняло...
— Режиссер-американец не мог понять, что с нами происходит, — мы долго пытались на ломаном английском объяснить ему, что означают слова: «А березки, как девки босые, на прощанье мне машут рукой». Ну непонятно американцу, как деревья могут жестикулировать...
— Дядя Миша, опять вопрос с оглядкой на спетые вами строки «Вот вам крест, что я завтра повешусь, а сегодня я просто напьюсь»: водка отнимала ваших близких друзей?
В хоккей играют настоящие мужчины... С Павлом Буре
— Спились очень многие — и на Севере, и в эмиграции... Это Русская рулетка — 10 человек пьют, один гибнет...
— Как можно удержаться от рюмки, работая в ресторанах, где благодарные слушатели непременно хотят угостить артиста?
— Мне даже не надо себя сдерживать — просто нет никакого желания. Говорят, работникам шоколадной фабрики сладенького не хочется. Когда в ресторане видишь драки, поножовщину, это дисциплинирует...
— Значит, вы не шутили, когда рассказывали, что в ресторане с куприновским названием «Гамбринус» пели в мотоциклетной каске Harley-Davidson, потому что там «постреливали»?
— Будем считать это спектаклем, в котором я мог надеть любой костюм. Сначала было очень романтично петь в кромешной темноте с периодическими вспышками выстрелов... Но посетители ресторана палили не друг в друга, а в потолок — от избытка чувств, хотя стоило беречь голову от рикошета. Наше заведение находилось в полуподвале, на первом этаже жила глуховатая старушка — хорошо, что она не слышала этот грохот...
— Разве артист не чувствует свою уязвимость в разгоряченной алкоголем аудитории?
— Случалось, я исполнял красивую песню, улыбался и для куража посвящал ее какой-нибудь Тане, Наташе или Оле. Телка с таким именем разворачивала своего лоха ко мне спиной и лыбилась мне намазанным ртом. Ее спутник въезжал в ситуацию и спьяну грозил: «Погоди, встречу тебя после концерта!». Это было опасно, конечно...
— Но ведь в Нью-Йорке можно носить с собой пистолет?
— Для этого нужно специальное разрешение. Мы его нарушали, конечно, — все ходили вооруженные, считая, как в известной присказке: лучше пусть 12 судят, чем двое несут...
— А что за история случилась с Юрием Кукиным, которого вам пришлось ставить на ноги после автомобильной аварии?
— Не успел Кукин с другом прилететь в Нью-Йорк, как кто-то врезался в их автомобиль (бампер валялся прямо на проезжей части)... Ну как советскому гражданину обратиться в американскую клинику? Пришлось посодействовать... Впрочем, вечером мы уже пели — он сильный мужик, альпинист, мастер спорта по фигурному катанию. Машину мы тоже подвязали, подрихтовали — и порядок.
С Юрием мы познакомились еще в 1968 году на Камчатке. Ночью меня вызвал швейцар гостиницы, сказав, что спрашивает какой-то бомж. Я увидел усталого мужчину в телогрейке: небольшого роста, с опухшими веками (там все друг на друга похожи — метель, холод, снег). Незнакомец представился Юрием Кукиным. Я обрадовался: «Юра, заходи, дорогой!». Тогда он мне и подарил песню «За туманом», а потом вспоминал, как на Брайтон-Бич Миша Гулько превратил его гимн туристов в «песню интуристов»...
Автор: Татьяна ЧЕБРОВА
Газета «Бульвар Гордона» № 37 (177), 16 сентября 2008
