К сожалению, ему уже пятьдесят два. Но энергичен – любо-дорого поглядеть. Он говорит мне:
– Ты, Папийон, весь в меня, жизнь на островах тебе неинтересна. Ешь хорошо, но опять-таки для того, чтобы держать форму. Ты никогда не смиришься с жизнью на островах. С чем тебя и поздравляю. Здесь у нас с тобой наберется с полдюжины единомышленников. Побег – превыше всего. Конечно, найдутся и такие, кто дорого заплатил бы за выезд на материк, чтобы оттуда бежать. Но никто здесь в побег не верит.
Старина Кастелли посоветовал заняться изучением английского языка, не терять возможности совершенствоваться в испанском, разговаривая с испанцами. Он дал мне учебник испанского языка, где было двадцать четыре урока, а также французско-английский словарь. Кастелли очень дружил с одним марсельцем по имени Гардéс, ходячей энциклопедией по побегам. Гардес уже дважды совершал побег. Первый раз из португальской исправительной колонии, второй раз с материка. У Гардеса сложился свой взгляд на побег с островов, у Кастелли – свой. У тулонца Гравона свое мнение. Их взгляды и мнения не совпадают. С этого дня я решил жить только своей головой и по поводу побега ни с кем больше не разговаривать.
Это, конечно, тяжко, но ничего не поделаешь. В одном только мнения каторжан не расходились: сама по себе игра в карты не представляет интереса, а если уж играть, то только с единственной целью – делать деньги. Соглашались и в том, что играть очень опасно. В любое время можно было ожидать появления претендента на место за игорным столом, что означало улаживать спор в схватке на ножах. Все трое решительны в действиях и для своего возраста страшно опасны: Луи Гравону – сорок пять, а Гардесу – около пятидесяти.
Вчера вечером мне представился случай изложить перед всеми свой взгляд на вещи и взбудоражить почти всю нашу камеру. Один парень из Тулузы, небольшого роста, был вызван на поединок, разумеется на ножах, крепышом из Нима. Прозвище тулузца – Сардина, а верзилы из Нима – Баран. Баран, обнаженный по пояс, начал с места в карьер, поигрывая ножом:
– Либо ты платишь мне двадцать пять франков за каждую игру в покер, либо не играешь совсем.
Сардина ответил:
– Никто никогда и никому не платил за игру в покер. Почему ты ко мне пристал? Почему не вызываешь держателей стола, где играют по марсельским правилам?
– Это не твое дело. Или ты платишь, или не играешь. Или бьешься со мной.
– Нет, биться не стану.
– Что, сдрейфил?
– Да. Не хочу рисковать, чтобы меня порезал или убил такой хвастун, как ты, не совершивший ни одного побега. Я настроен бежать и здесь нахожусь не для того, чтобы убивать или быть убитым.
Все напряженно ждут, что произойдет дальше. Гранде говорит мне:
– Малыш – хороший парень, это видно. И он заряжен на побег. Жаль, что мы не можем ничего сказать.
Я открыл нож и положил под бедро. Я сидел на койке Гранде.
– Тогда, желторотик, либо плати, либо кончай играть. Отвечай! – Баран сделал шаг к Сардине.
И тогда я крикнул:
– Заткни свою глотку, Баран, и оставь парня в покое.
– Ты сдурел, Папийон? – вмешался Гранде.
Продолжая сидеть неподвижно и чувствуя под бедром рукоятку ножа, я сказал:
– Нет, я не сдурел, и послушайте все, что я хочу вам сказать. Баран, прежде чем драться с тобой, а я это сделаю, если ты будешь настаивать даже после того, что услышишь, позволь сказать тебе и всем остальным, что с тех пор, как я появился в этом блоке, где нас больше сотни и все из преступного мира, я, к стыду своему, обнаружил, что такое понятие, как «побег», самое прекрасное, самое стоящее, здесь не уважается. А ведь любого человека, доказавшего свое право называться беглецом, смело рисковавшего жизнью в побеге, следует уважать всем и каждому, независимо от других соображений. Кто-нибудь возражает? – (Тишина.) – У вас свои законы, пусть так. Но в них отсутствует одно очень важное правило, которое гласит: каждый обязан не только уважать беглеца, но и помогать ему и всячески поддерживать. Никто никого не заставляет бежать, и я вполне допускаю, что вы почти все смирились и решили доживать здесь. Но если у вас не хватает мужества изменить свою жизнь, то вы хоть имейте уважение к тем, кто все поставил на карту ради побега. И тех, кто забудет это правило, ожидают очень неприятные последствия. А теперь, Баран, если ты все же хочешь драться, давай!
И я выскочил на середину комнаты с ножом в руке. Баран бросил нож на пол и сказал:
– Ты прав, Папийон, я не хочу драться с тобой на ножах. Сойдемся в кулачном бою, чтоб ты не подумал, что я желторотик.
Я передал свой нож Гранде. Мы сцепились, как две бешеные собаки, и минут двадцать волтузили друг друга. Наконец удачным приемом – ударом головой – я решил спор в свою пользу. Вместе пошли в туалет, чтобы смыть кровь с лица. Баран мне так сказал:
– Верно, на этих островах превращаешься в скотину. Я уже пятнадцать лет здесь, но не истратил и тысячи франков, чтобы попытаться выбраться на материк. Стыдно.
Когда я вернулся в свой «шалаш», Гранде и Гальгани напустились на меня:
– Ты в своем уме? Так провоцировать и оскорблять всех?! Просто чудо, что никто не выскочил в проход с ножом и не пошел на тебя.
– Нет, друзья мои, ничего удивительного здесь нет. Люди из нашего мира реагируют нормально, если видят, что кто-то чертовски прав.
– Ну хорошо, – сказал Гальгани, – но впредь остерегайся играть с огнем.
Весь вечер ко мне подходили поговорить. Приближались как бы невзначай, заговаривали о разных пустяках, а уходя, заканчивали так: «Я согласен, Папи, со всем, что ты сказал». Этот случай упрочил мое положение.
С того дня мои товарищи стали смотреть на меня определенно другими глазами. Теперь у них не могло возникнуть никаких сомнений, к какому миру я принадлежу. Они поняли, что перед ними не тот человек, который со всем соглашается безусловно и без возражений. Я заметил, что, когда мне приходилось сидеть во главе игорного стола, споров возникало меньше и мое приказание немедленно исполнялось.
Держатель стола, или распорядитель игры, как говорилось выше, получает пять процентов с каждого выигрыша. Он сидит на маленькой скамеечке, прижавшись спиной к стене, во избежание возможного нападения. Следует помнить, что убийца всегда найдется. У него на коленях коврик, под ковриком раскрытый нож. А вокруг тридцать, сорок, иногда пятьдесят игроков из всех уголков Франции, много иностранцев, арабов в том числе. Игра очень проста: есть банкомет, и есть понтер. Каждый раз банкомет при своем проигрыше передает карты соседу. В ходу пятьдесят две карты. Понтер снимает колоду, тащит карту и кладет ее мастью вниз. Банкомет тащит карту и кладет ее мастью вверх. Затем делаются ставки. Ставят либо на карту банкомета, либо на карту понтера. Денежные ставки разложены наконец на столе небольшими кучками, и каждый начинает тащить по одной карте. Если вытянутая карта одинакового достоинства с теми двумя, что на столе, она проигрывает. Например, у понтера – закрытая дама, а у банкира – открытая пятерка. Если дама вышла раньше пятерки, проигрывает понтер. Если наоборот – проигрывает банкомет. Распорядитель игры должен помнить величину каждой ставки и не забывать, кто банкомет, а кто понтер, чтобы знать, как распределяются деньги. Это не просто. Надо защитить слабых против сильных, всегда готовых принизить и оскорбить их достоинство. Когда держатель стола принимает решение в каком-то сомнительном случае, это решение должно выполняться всеми безропотно.
Прошлой ночью убили одного итальянца по имени Карлино. Он жил с мальчишкой, игравшим роль известной половины. Оба работали в саду. Карлино, должно быть, знал, что его жизни угрожает опасность, поскольку, когда он спал, бодрствовал мальчишка, и наоборот. Под своим гамаком они поставили пустые банки, чтобы никто не мог проскользнуть под ним, не поднимая шума. И все-таки он был убит именно снизу. За криком сразу же последовал жуткий грохот от покатившихся банок, которые для убийцы вовсе не оказались помехой.
Гранде вел за столом партию «Марсельезы». В ней участвовало до тридцати человек. Я стоял рядом и разговаривал. Крик и шум от пустых банок оборвали игру. Все вскочили со своих мест и стали выяснять, что произошло. Приятель Карлино ничего не видел, а сам Карлино уже не дышал. Дежурный по блоку спросил, надо ли вызывать надзирателей. Нет. Успеется. Доложим на утренней перекличке: поскольку Карлино мертв, ничего уже сделать нельзя.
Гранде взял слово:
– Никто ничего не слышал. И ты, малыш, тоже. Когда завтра сыграют подъем, ты только тогда и заметишь, что Карлино мертв.
Игра тут же возобновилась. Игроки продолжали выкрикивать, как будто ничего не произошло: «Банкир! Понтер!» – и так далее.
Я с нетерпением ожидал утра. Хотелось посмотреть, что произойдет, когда стражники узнают о ночном убийстве. Полшестого – первый звонок. В шесть – второй и кофе. В шесть тридцать – третий звонок и перекличка. И так каждый день. Но сегодня все по-другому. По второму звонку наш дежурный доложил багру, сопровождавшему разносчика кофе:
– Начальник, убит человек.
– Кто?
– Карлино.
– Так.
Через десять минут появляются шесть стражников.
– Где мертвый?
– Там.
Стражники видят, что нож, прошивший парусину койки, торчит у Карлино в спине. Они его вытаскивают.
– Носильщики, убрать!
Двое носильщиков уносят труп. Занимается день. Раздается третий звонок. Продолжая держать окровавленный нож в руке, старший надзиратель отдает команду:
– Все на выход! Строиться на утреннюю перекличку! Сегодня никаких больных! Никаких коек!
Все выходят. На утренней перекличке присутствуют большие начальники и старшие надзиратели. Начинается перекличка. Когда дошли до имени Карлино, дежурный по блоку ответил:
– Умер ночью. Отправлен в морг.
– Хорошо, – говорит багор, ведущий перекличку. После переклички начальник лагеря поднимает нож вверх и спрашивает:
– Чей это нож?
Нет ответа.
– Кто-нибудь видел убийцу?
Мертвая тишина.
– Итак, никто ничего не знает. Обычная картина. Слушай! Руки вперед! Ша-гом арш! Все на работу, по своим местам. Как всегда, месье комендант, невозможно выяснить, кто это сделал.
– Следствие закончено, – говорит комендант. – Нож сохранить, повесить на него бирку, что им убит Карлино.
Вот и все. Я возвращаюсь в барак и ложусь спать, поскольку ночью не смыкал глаз. Перед тем как заснуть, я подумал о том, что жизнь каторжника ничего не стоит, так, пустяк какой-то! Даже если его убьют самым трусливым и паскудным образом, никто не побеспокоится, чтобы найти убийцу. А для администрации он вообще ноль! Дешевле собаки!
С понедельника начинаю работать золотарем. В половине пятого выйдем с напарником опорожнять параши и выносить их содержимое из блока А. Правилами предписано выливать нечистоты прямо в море. Если же заплатить погонщику буйволов, то он будет ждать нас на плато, рядом с узким бетонным желобом, спускающимся прямо в воду. Очень быстро, меньше чем за двадцать минут, мы управляемся со своими лоханями, выплескивая их в желоб. Трех тысяч литров морской воды, которые вмещаются в доставленную нам огромную бочку, вполне достаточно, чтобы смыть нечистоты в море. Возчику, симпатичному негру с Мартиники, мы платим по двадцать франков за ездку. Он поливает водой желоб, а мы проходимся по всей его длине грубыми метлами, чтобы убрать все быстрее и чище. В первый день от переноски лоханей я натрудил себе руки до боли в запястьях. Но скоро я к этому привыкну.
Мой напарник – покладистый и работящий парень, но Гальгани предупредил меня, что он очень опасен. Ходили слухи, что он совершил семь убийств на островах. Его доходная статья – продажа дерьма. В конце концов, каждому садовнику нужен навоз. Для этого вырывалась яма, куда сбрасывались сухие листья и трава, затем в нее сливалась вонючая жижа. По нашей наводке возчик незаметно отвозил куда надо лохань-другую. Конечно, один человек с этим не справился бы, и мне приходилось помогать своему напарнику. Я понимал, что так делать нельзя: через зараженные овощи могла вспыхнуть дизентерия не только среди надзирателей, но и среди самих заключенных. Поэтому я решил, что, узнав своего напарника поближе, я постараюсь отговорить его от этого занятия. Разумеется, придется заплатить, чтобы он не оказался в убытке. Мой напарник занимался еще и резкой по рогу. Насчет рыбной ловли он не мог сообщить мне ничего полезного, но посоветовал обратиться на пристань к Шапару или еще кому-нибудь.
Итак, я золотарь. После работы принимаю душ, надеваю шорты и отправляюсь на рыбалку куда душе угодно. В полдень обязан быть в лагере. Благодаря Шапару у меня нет недостатка ни в удочках, ни в крючках. Когда я поднимаюсь по дороге со связкой барабулек на проволоке, пропущенной через жабры, редко кто не окликнет меня из домиков надзирателей. Чаще всего это их жены. Все они знают, как меня зовут.
– Папийон, продайте два кило барабульки.
– Вы больны?
– Нет.
– У вас болен ребенок?
– Нет.
– В таком случае рыбу я не продаю.
Бывают богатые уловы, тогда я раздаю рыбу друзьям. Меняю также на булку, овощи, фрукты. В нашем «шалаше» по крайней мере один раз в день едят рыбу. Однажды я наловил дюжину крабов и семь-восемь килограммов барабульки. Когда я проходил с уловом мимо дома коменданта Барро, ко мне обратилась довольно полная женщина:
– У вас прекрасный улов, Папийон. Море неспокойно, ни у кого рыба не ловится, а у вас ловится. Я уже две недели не ела рыбы. Жаль, что вы ее не продаете. Я слышала от мужа, что вы отказываетесь продавать ее женам надзирателей.
– Это так, мадам. Но для вас я могу сделать исключение.
– Почему?
– Ваша полнота говорит о том, что вам следует поменьше есть мяса, оно вам вредно.
– Это правда. Мне рекомендовали есть овощи и отварную рыбу. Но здесь это невозможно.
– Пожалуйста, мадам, возьмите этих крабов и барабульку.
И я дал ей около двух килограммов рыбы.
С этого раза при хорошем улове я всегда выделял ей приличную порцию рыбы для соблюдения предписанной диеты. Она хорошо знала, что здесь, на островах, все только покупается и продается, однако мне она говорила только «спасибо». И в этом она была права, ибо чувствовала, что, предложи она мне деньги, я мог бы неправильно ее понять. Зато она часто приглашала меня к себе в дом. Угощала аперитивом или подносила стакан белого вина, потчевала инжиром. Мадам Барро никогда не расспрашивала меня о моем прошлом. Только однажды, когда она заговорила о каторге, у нее вырвалась такая фраза:
– Верно, с островов не убежишь, но лучше жить здесь в здоровом климате, чем гнить на материке.
Это она объяснила мне историю происхождения названия островов. Когда-то во время эпидемии желтой лихорадки в Кайенне белые священники и сестры из одного монастыря бежали сюда и спаслись. Отсюда и название – острова Салю, то есть Спасения.
