Завтра отплывает судно, которое доставит нас на острова Салю. На этот раз, несмотря на долгую борьбу, от пожизненного заключения меня отделяют всего лишь несколько часов. Сначала два года одиночки на острове Сен-Жозеф. Тюрьму называют «Людоедкой». Я надеюсь опровергнуть это.
Я проиграл, но разве я похож на побежденного?
Мне следовало бы радоваться: всего два года отсидки в одиночке – этой тюрьме в тюрьме. Я уже дал себе слово, что не буду витать в мыслях бог знает где, а это в условиях полной изоляции самое простое занятие. Нет! Я знаю, что надо делать. С этой минуты я считаю себя свободным человеком, уже свободным, здоровым и крепким, как и любой другой заключенный на островах. Мне исполнится тридцать, когда я выйду из одиночки.
Мне было известно, что побеги с островов случались, но крайне редко. Можно буквально пересчитать по пальцам. Но все равно они были. Я тоже убегу, будьте уверены. Через два года. Я повторил эту мысль Клузио, находившемуся рядом.
– Тебя трудно сломить, Папийон. Мне бы твою веру в грядущий день освобождения! В течение года ты то и дело был в бегах и никак не мог остановиться. Но очередная неудача не обескураживала тебя, ты снова был готов повторить все сначала. Меня только удивляет, почему ты здесь этого не сделал и даже не пытался?
– Да потому, дружище, что здесь может быть только один вариант – поднять мятеж. Но тут же встает вопрос: как взять этих трудных людей в руки? На такое дело у меня не было времени. Я совсем было начал готовиться к мятежу, но испугался, что он может выйти из-под контроля. Все эти сорок человек – старые волки. Их достаточно далеко протащило вниз по сточной канаве, и они не похожи на нас с тобой. Они реагируют на события в ином ключе. Посмотри, к примеру, на каннибалов, или на типов с муравьиной кучи, или на того, который захотел убить человека и, не колеблясь, подсыпал яд ему в суп. А перед этим он уже прикончил семерых таким же способом. Убил людей, которые ему не сделали ничего плохого!
– Но на островах мы встретимся с такими же.
– Да. Но я убегу с островов, и при этом обойдусь без посторонней помощи. Я побегу один или с одним напарником от силы. Чему ты улыбаешься, Клузио?
– Я улыбаюсь тому, что ты не сдаешься. Тебя так и подмывает явиться в Париж и предъявить счет твоим «друзьям». Поэтому ты так и мчишься вперед, в мыслях даже не допуская, что этого может и не произойти.
– Спокойной ночи, Клузио. До завтра. В конце концов нам придется посмотреть на эти долбаные острова Салю. Первым делом придется выяснить, почему эту преисподнюю называют островами Спасения.
Я отвернулся от Клузио, подставив лицо ночному ветру.
На следующий день рано утром нас погрузили на судно. Двадцать шесть человек на борту старого корыта водоизмещением четыреста тонн под названием «Танон». Это каботажное судно, совершающее рейсы Кайенна – острова Сен-Лоран и обратно. Нас попарно приковали кандалами к одной цепи, к тому же оставили в наручниках. Две группы по восемь человек на полубаке охраняются командами из четырех надзирателей с винтовками. Десять человек на кормовой палубе под надзором шестерых стражников. Команду сопровождения возглавляют два офицера. Таким образом, все мы размещены на палубе этой развалюхи, готовой того и гляди затонуть в штормовом море.
Я дал себе слово ни о чем не думать во время перехода и искал повод позабавиться хоть чем-нибудь. И вот я говорю громко и внятно, обращаясь к хмурому стражнику напротив. Я делаю это с единственной целью – вывести его из себя.
– К чему вы понавесили на нас все эти цепи? Все равно нет никаких шансов убежать, если это корыто затонет. А ведь похоже, так и произойдет – море уж слишком разгулялось.
Багор не обладал чувством юмора, он ответил примерно так, как я и предполагал:
– А нам все равно, потонете вы или нет. У нас приказ: приковать вас – вот и все. Отвечают те, кто отдает приказ. В любом случае с нас взятки гладки.
– В любом случае это уж точно, месье инспектор, с какой стороны ни посмотреть. Скажем, если этот плавучий гроб развалится в море, то все пойдут ко дну, в цепях или без цепей.
– Да уж давно так плаваем, – сказал недоумок, – и до сих пор ничего не случилось.
– Так-то оно так, но именно по этой причине (как вы правильно заметили – давно плаваем) посудина готова развалиться на части в любой момент.
Я добился, чего хотел: расшевелил людей, нарушил общую тишину, которая порядком действовала мне на нервы. Надзиратели и каторжники сразу же включились в разговор.
– Да, опасно плавать на этом старом корыте, да к тому же в цепях. Без цепей у нас, по крайней мере, был бы шанс.
– Да какая разница? При нашей амуниции, в ботинках да с винтовками, нам ничуть не легче.
– Винтовка в счет не идет: ее ведь при кораблекрушении можно и выбросить.
Увидев, что всех задело, я подлил еще масла в огонь.
– А где спасательные шлюпки? Я вижу только одну, небольшую, на восемь человек, не более. Для капитана да экипажа – и то не хватит. А остальные? Балласт, что ли? Прощайте все, целую ручки!
Вот сейчас уже всех задело за живое по-настоящему. Разговор продолжился на более высоких тонах.
– Верно, ни хрена здесь нет. Да и эта дерьмовая фелюга – настоящий гроб с музыкой. Только по преступной безответственности можно посылать семейных людей на такой риск, да еще сопровождать всякие отбросы.
Я в десятке узников на кормовой палубе. Рядом два офицера сопровождения. Один из них, посмотрев на меня, сказал:
– Ты тот самый Папийон? Это тебя вернули из Колумбии?
– Да.
– Неудивительно, что ты заплыл так далеко. Похоже, что знаешь море.
Я ответил нарочито вызывающе:
– Как свои пять пальцев.
Мои слова приводят всех в уныние. А что скажет капитан, тоже присутствующий на палубе? Перед этим он спустился с капитанского мостика, чтобы взять в свои руки штурвал, поскольку судно выходило из устья Марони, считавшегося самым опасным местом для навигации. Теперь все в порядке, и он передал штурвал рулевому. Капитан – коротышка, толстенький черный-пречерный негр с удивительно моложавым лицом.
– А ну, покажите-ка мне этих молодцов, которые на бревне дошли до Колумбии.
– Вот он, еще этот и там один, – сказал начальник конвоя.
– Кто капитан? – спросил карлик.
– Я, месье.
– Прекрасно, браток, как моряк я тебя поздравляю. Ты здесь не простой человек. – Он полез в карман кителя. – Возьми табак и папиросную бумагу. Закури да пожелай мне удачи.
– Спасибо, капитан. Но я вас тоже должен поздравить за ваше мужество. Вы плаваете на похоронных дрогах и делаете это раз и даже два в неделю. Я знаю, что говорю.
Капитан зашелся от хохота, перепугав до смерти людей, которые уже и так волновались.
– Ты прав. Корыто уже давным-давно следовало пустить на слом, да компания все ждет, когда оно затонет, чтобы получить страховку.
Я удачно подпустил последнюю шпильку:
– К счастью, для вас и команды имеется спасательная шлюпка.
– К счастью, – повторил капитан машинально, спускаясь вниз, в свою каюту.
Я затеял весь этот разговор с известной целью: более четырех часов он скрашивал наше плавание. У каждого нашлось что сказать, и как-то незаметно жаркая дискуссия с кормы перекинулась на полубак.
К десяти часам утра море немного штормило. Направление волн и неблагоприятный ветер трепали судно в бортовой-килевой качке. На румбе норд-ост. У многих стражников и узников разыгралась морская болезнь – укачало, что называется. К счастью, в паре со мной на цепи морской волк. Его не укачивает. Надо признаться, что не получаешь никакого удовольствия, когда рядом с тобой кого-то тошнит. Этот тип – настоящий парижский «тити́» (уличный мальчишка). Прибыл в Гвиану в 1927 году. Уже семь лет на островах. Сравнительно молод – тридцать восемь лет.
– Меня прозвали Тити Белот [7] за то, что, должен признаться, прилично играю в карты. Я только этим и пробавляюсь на островах. Режемся ночи напролет. Очко по два франка. При своем банке можно снять солидный куш. Если, скажем, в банке двести франков, а ты бьешь валетом, то проигравший платит вдвойне да еще в гору за каждое очко.
– Откуда же на островах такие деньги?
– Представь себе, водятся, старина. На островах полно гильз с наличными. Некоторые приезжают с ними, другие получают через надзирателей за половину суммы. Видно, что ты новичок, приятель. Ничего-то ты не знаешь.
– Разумеется. Откуда мне знать острова? Я знаю только, что с них трудно бежать.
– Бежать? Ты даже не заикайся об этом. Я тут уже семь лет, и за все это время было только два побега. И чем они закончились? Троих убили, а двоих сцапали – вот чем они закончились, брат. Никому не удавалось. Поэтому и охотников бежать не густо.
– Что делал на материке?
– Проходил рентген, выясняли, есть язва желудка или нет.
– Почему не попытался бежать из больницы?
– Ты еще спрашиваешь! Будто не знаешь, что ты сам, Папийон, все испортил. Так случилось, что я попал в ту же палату, откуда ты бежал. А теперь представь себе, какие строгости они ввели после твоего побега. Едва подойдешь к окну за глотком свежего воздуха, как тебя уже отгоняют. Спрашиваешь почему, а тебе отвечают: «А чтобы у тебя не появились такие же мысли, как у Папийона».
– Скажи, Тити, кто этот верзила, что сидит рядом с начальником конвоя? Стукач?
– Ты что, сдурел? Его здесь все уважают. Вообще-то, он фраер, но держится не хуже заправского блатаря: с баграми дружбы не водит и поблажек никаких не принимает, свое звание каторжника ничем не позорит. Может дать добрый совет и быть хорошим товарищем, с легавыми на сближение не идет. Ни священнику, ни доктору не удалось втереться к нему в доверие. И вот этот фраер с повадками крутого парня, представь себе, не кто иной, как потомок Людовика Пятнадцатого. Да, дружище, он граф, и самый что ни на есть настоящий, а зовут его граф Жан де Берак. Однако, чтобы завоевать наше уважение, ему понадобилось немало времени, потому как попал он сюда за очень грязное дело.
– И что же он натворил?
– Да, знаешь, он собственного ребенка сбросил с моста в речку. А поскольку то место оказалось совсем мелким, то у него хватило хладнокровия, чтобы спуститься, взять ребенка и снова бросить туда, где поглубже.
– Как? Выходит, он дважды убил собственное дитя?
– Один мой приятель – он работает бухгалтером и видел его досье – рассказывал мне, что этого парня замордовало его знатное окружение. А его мамаша выбросила на улицу, как собаку, девчонку-служанку, которая родила от него ребенка. Приятель говорил еще, что эта спесивая графиня держала сына под каблуком и то и дело оскорбляла и унижала его за то, что он, граф, спутался с простой служанкой и опозорил их древний род и фамилию. Парень так обезумел и разгорячился, что, не ведая, что делает, пошел и утопил своего ребенка в реке, а девчонке своей перед этим сказал, что сдал его в приют.
– Сколько ему дали?
– Только десять. Ты должен учесть, Папийон, он ведь не то что мы с тобой. Старая графиня, хранительница фамильной чести, должно быть, убедила судей, что убийство ребенка простой служанки, совершенное графом, не является серьезным преступлением. Он ведь совершил благое дело – спас честь своего рода.
– И какие выводы?
– Выводы? Каких выводов можно ждать от уличного картежника? Я человек скромный. Да ладно, скажу. Как он рос, как воспитывался, этот образованный дворянчик граф Жан де Берак? Без всяких рассуждений, без малейшего понятия о жизни. Его учили только одному: голубая кровь, голубая кровь. А остальное? Господи, какие пустяки, стоит ли беспокоиться! Вокруг живут мелкие людишки, если не совсем рабы, то подневольные. У графа на них как бы наследственное право. Почему бы не потешиться с девчонкой? А мать, напыщенная гордячка и эгоистка, испортила, искалечила его. Он, по сути, и сам стал подневольным. Только на каторге превратился в истинного аристократа в полном смысле этого слова. Может, это покажется смешным, но только здесь он стал настоящим графом Жаном де Бераком.
Острова Салю, пока для меня не известные, через несколько часов перестанут быть таковыми. Я знаю лишь то, что с них очень трудно бежать. Но все-таки есть такая возможность. Я полной грудью вдохнул свежий морской ветер и сказал про себя: «Сейчас ты встречный, но когда-нибудь ты станешь попутным и поможешь мне убежать?!»
Подходим! Вот и острова! Они образуют треугольник: Руаяль и Сен-Жозеф лежат в основании, а остров Дьявола – его вершина. Солнце уже низко над горизонтом, но освещает их удивительно ярко. Такое можно наблюдать только в тропиках. Времени еще достаточно, чтобы разглядеть их во всех подробностях со стороны моря. Начнем с Руаяля. Плоский карниз суши огибает круглый холм высотой более двухсот метров. Вершина тоже плоская. Остров напоминает мексиканское сомбреро со срезанной тульей, будто ее опустили в море – и вот она плывет. Повсюду высокие кокосовые пальмы ярко-зеленого цвета. Низенькие домики под красными крышами делают остров особенно привлекательным. Кто не знает, что́ там, на берегу, возможно, и захотел бы провести здесь всю свою жизнь. На плато виднеется маяк. Наверняка горит по ночам и в плохую погоду, чтобы корабли не налетели на скалы. Мы совсем близко. Я различаю пять длинных зданий. От Тити узнал, что в двух первых огромных бараках живут четыреста узников. Затем идет дисциплинарный блок с камерами и карцерами. Он окружен высокой белой стеной. Четвертое здание занимает больница, а в пятом размещаются надзиратели и администрация. По склонам холма рассыпаны маленькие домики с розовыми крышами. Там живут надзиратели. Немного подальше лежит остров Сен-Жозеф. Меньше пальм, меньше зелени. На плато высится огромное строение. Оно четко просматривается с моря. Я сразу догадался, что это за сооружение, – тюрьма одиночного заключения. Тити Белот подтвердил это. Он указал мне на лагерные бараки, где жили заключенные, отбывавшие обычные сроки. Они стояли ниже, у моря. Уже ясно стали видны наблюдательные вышки и амбразуры. На острове виднелись также маленькие опрятные домики с белыми стенами и красными крышами.
Поскольку судно подходило к Руаялю со стороны южного фарватера, остров Дьявола пропал из виду. Но еще издали он мне показался огромной скалой, поросшей пальмами. Никаких приметных сооружений. Только несколько желтых домиков с черными крышами, выстроившихся у прибрежной черты. Позже я узнал, что в этих домах содержались политические заключенные.
Мы входим в гавань острова Руаяль, хорошо укрытую за огромным волноломом, сложенным из больших каменных блоков. Возведение этого сооружения, должно быть, стоило жизни многим и многим узникам.
«Танон» дает три гудка и бросает якорь в двухстах пятидесяти метрах от причала, очень длинного. Причал сложен из валунов, скрепленных цементом, и возвышается над водой на три метра. Параллельно причалу идут здания, выкрашенные белой краской. Я читаю черные на белом фоне надписи: «Пост охраны», «Обслуживание судов», «Пекарня», «Администрация порта».
С берега на нас взирают заключенные. Они все не в полосатой одежде арестантов, а в белых брюках и куртках. Тити Белот поясняет, что если ты при деньгах, то на островах вполне возможно иметь приличную и удобную одежду, сшитую по мерке портным. Здесь портные наловчились шить одежду из мешков из-под муки, предварительно отбелив мешковину и выведя все надписи. Он сказал, что почти никто не ходит в арестантской форме.
К нашему судну приближается лодка. Один надзиратель управляет кормовым веслом. Справа и слева от него еще два надзирателя с винтовками. Шесть заключенных в белых брюках, голые по пояс, работают длинными веслами стоя. Они делают мощные гребки. Расстояние между судном и лодкой быстро сокращается. За первой лодкой тянется на буксире еще одна, пустая и по размерам более похожая на спасательную шлюпку. Лодка причалила к судну. Первыми в пустую шлюпку сходят офицеры сопровождения. Они размещаются на корме. Затем в носовую часть садятся два стражника с винтовками. С нас снимают кандалы, но оставляют в наручниках. Мы по двое спускаемся в лодку. Сначала наша группа из десяти человек, а затем восемь человек из группы на верхней палубе. Гребцы налегают на весла. Им предстоит еще одна поездка за остальными. Мы взошли на причал и выстроились у здания администрации порта. Ждем других. Никакого багажа у нас нет. Ссыльные, не обращая внимания на багров, открыто разговаривают с нами, держась на почтительном расстоянии, метрах в пяти-шести. Несколько человек из моего конвоя дружески приветствуют меня. Сезари и Эссари, два бандита-корсиканца, знакомые мне по Сен-Мартен-де-Ре, рассказывают, что работают здесь лодочниками в гавани. В этот момент появился Шапар, проходивший по делу марсельской биржи. Я его знавал еще во Франции до ареста. Прямо в присутствии стражников он сказал:
– Не волнуйся, Папийон. Положись на друзей. Ты ни в чем не будешь нуждаться в одиночке. Сколько дали?
– Два года.
– Прекрасно. Они скоро пройдут. Потом будешь с нами и увидишь, что жить здесь можно.
– Спасибо, Шапар. Как поживает Дега?
– Он учетчик. Удивляюсь, почему он не пришел. Он будет жалеть, если не повидается с тобой.
Появился Гальгани. Он направился прямо ко мне, а когда стражник попытался преградить ему дорогу, он с силой протиснулся, сказав при этом:
– Неужели вы не позволите мне обнять собственного брата? Не думаю. Что за дикие порядки?! – Он обнял меня и добавил: – Рассчитывай на меня.
Он уже собирался уходить, когда я спросил:
– Чем занимаешься?
– Почтарь в зоне.
– И как?
– Спокойная жизнь.
Сошли на берег остальные и пристроились к нам. С нас сняли наручники. Тити Белота, де Берака и еще нескольких мне незнакомых человек отделили от нашей группы. Стражник скомандовал им: «Пошли в лагерь». При них вещевые мешки с тюремным скарбом. Забросив мешки за плечо, они двинулись по дороге, ведущей, по всей вероятности, в глубину острова. Прибыл комендант островов в сопровождении шести стражников. Сделали перекличку. Все оказались на месте. Передача состоялась. Наше сопровождение удалилось.
– Где учетчик? – спросил комендант.
– Идет, шеф.
Появился Дега. На нем прекрасная белая форма, китель застегнут на блестящие пуговицы. Идет с надзирателем, у обоих под мышками гроссбухи. Они вызывают из шеренг по одному человеку, присваивая ему новый номер: «Заключенный такой-то, номер пересылки такой-то, присваивается номер такой-то. Срок?» – «Столько-то лет».
Подошла и моя очередь. Дега обнял меня, потом еще раз и еще. Тут появился комендант.
– Папийон?
– Да, комендант, – сказал Дега.
– Ведите себя хорошо в одиночке. Два года быстро пролетят.
