Если на дуэлях дрались даже генералы, продукты и олицетворение системы, в которой все взаимоотношения определяются дисциплиной и воинскими уставами, то, что уж тогда требовать от людей творческих, амбициозных, болезненно обидчивых, а порой и совсем неуравновешенных. Писательские дуэли часто проходили без соблюдения правил, порой они были забавны, даже нелепы… Но и на них тоже лилась кровь.
В биографиях автора знаменитого романа «Хитроумный идальго Дон Кихот Ламанчский» Мигеля де Сервантеса говорится, что учился он урывками, а потом, не найдя средств к существованию в родной Испании, отправился в Италию, где определился на службу к кардиналу Джулио Аквавива.
МОРСКОЙ ПЕХОТИНЕЦ И ДУЭЛЯНТВ тот момент ему было неполных двадцать два года. Но вот почему он покинул Кастилию? Может быть, он уехал учиться? Ничего подобного. Оказывается, осенью 1569 года Сервантеса разыскивали, подозревая в убийстве знатного дворянина на дуэли. А в некоторых источниках утверждается, что его даже не подозревали, что приговор уже был вынесен…
На самом деле, никто никого не убил. Да, Сервантес дрался на дуэли с неким Антонио де Сигура. Последний был ранен, а Сервантеса приговорили к длительному и весьма серьезному наказанию. Но ему удалось бежать, и в декабре 1569 года он прибыл в Рим, где… продолжил вести жизнь типичного искателя приключений.
Например, уже в 1570 году Сервантес был зачислен солдатом в полк морской пехоты Испании, расположенный в Неаполе. Он пробыл там около года, а в октябре 1571 года он даже участвовал в морском сражении с Оттоманской флотилией при Лепанто. При этом он получил три огнестрельных ранения – два в грудь и одно в предплечье. В награду будущий писатель получил четыре золотых дуката и шутливое прозвище Manco de Lepanto – однорукий или искалеченный при Лепанто.
Кстати, ранение лишило левую руку Сервантеса подвижности. Потом в своей поэме «Путешествие на Парнас» он написал, что «потерял дееспособность левой руки ради славы правой».
ДУЭЛЬ ИЗ-ЗА СТРОЧКИ В ПОЭМЕФранцузский поэт романтического направления Альфонс де Ламартин, родившийся в 1790 году в Маконе, был воспитан отцом-дворянином в духе преданности законной монархии, а любимым его поэтом был Расин. А еще он изучал классических авторов, восхищался Руссо и с увлечением воспринимал новые литературные веяния. В 1820 году вышел его первый сборник стихов «Медитации», имевший сразу громадный успех. Потом Ламартин был избран в члены Французской академии, а критика единогласно признала его одним из величайших поэтов Франции. Да что там Франции… Двух книг оказалось достаточно для укрепления за Ламартином прочной славы одного из поэтов, принадлежащих всему человечеству.
В молодости Ламартин служил в королевской гвардии, а с 1823 года он был секретарем посольства в Неаполе. А в 1824 году его перевели работать во Флоренцию. Там он напечатал пьесу «Последнюю песнь Чайльд-Гарольда». И, что удивительно, несколько строк из этой пьесы вызвали оскорбительные отзывы в печати, написанные полковником Габриэлем Пепе.
Этот самый Пепе родился в 1783 году. Он с честью служил во время войн Наполеона, но в 1820 году, став главнокомандующим в Неаполе, он не смог бороться против превосходящих сил австрийцев, и вынужден был бежать. Потом Пепе долго находился в изгнании, мечтая вновь вернуться на политическое поприще.
Так вот в 1826 году Ламартин был вызван этим полковником на дуэль.
Поэт Пётр Андреевич Вяземский писал тогда одному своему другу из Парижа: «Вы, вероятно, читали поэму Ламартина “Последняя песнь Чайльд-Гарольда”. В ней есть несколько хороших отрывков, и ночная сцена прощания Чайльд-Гарольда начертана живо и поэтически; но все велика смелость переродить Байрона в себя или себя в Байрона. Ламартин за эту смелость и поплатился. По газетам знаете вы, что он дрался на поединке в Италии. Я недавно узнал от приезжего из Флоренции о подробностях этого приключения. Сообщаю их. Слышу, что мои милые соотечественницы исписали все альбомы свои стихами из Ламартина, а соотечественные поэты – все журналы переводами из него. Расскажите же тем и другим, что любимый их поэт не менее того и рыцарь без страха и без упрека. Итальянцы обижались отзывами французского Чайльд-Гарольда об упадке их духа, величия и славы. Долго кипело глухое неудовольствие или не выходило из предела гостиных сплетней. Наконец один неаполитанец, Пепе, <…> распустил по обществу ругательное сочинение на поэта; тот вызвал сейчас оскорбителя драться на пистолетах; но дело кончилось на шпагах, по настоятельному несогласию итальянца. Замечательно, что сей не мог между соотечественниками найти ни одного секунданта себе: приехав один на место битвы, принужден он был взять одного из трех секундантов Ламартина. Поэт, хотя и слывет мастером в искусстве фехтовальном, не хотел пользоваться им; наконец легкою раною, полученною им в плечо, битва была прекращена. И после поединка оказал он благородство своего сердца, ходатайствуя у правительства за соперника, которого взяли, было под стражу, и хотели из Тоскании изгнать, уже изгнанного из Неаполя. После того Ламартин издал в свет оправдание своего Чайльд-Гарольда, объясняя, что он в сей поэме говорил не за себя, а за лицо, созданное Байроном, и, следовательно, не должен отвечать за его мнения».
Чем же был так оскорблен полковник Габриэль Пепе?
С позиций современного человека, все это выглядит, как минимум, странно. Ламартин написал: «Пойду искать в другом месте (прости, римская тень!) – Людей, а не людскую пыль…» (Je vais chercher ailleurs (pardonne, ombre romaine !) – Des hommes, et non pas de la poussière humaine). И неаполитанский полковник обвинил поэта в том, что он сравнил гордых итальянцев, мечтавших о независимости и об объединении страны, с пылью. И делать было нечего: вызов был брошен, и дворянин обязан был дать оскорбленному сатисфакцию.
Дуэль состоялась 19 февраля 1826 года в саду посольства Франции в Риме. Она велась на шпагах, и Ламартин был ранен в руку.
ОБИДА НА РЕЦЕНЗИЮВ 1896 году Марсель Пруст, получивший затем всемирную известность как автор семитомной эпопеи «В поисках утраченного времени» (одного из самых значительных произведений мировой литературы XX века), издал сборник новелл «Утехи и дни». Это было его первое серьезное произведение, в котором нашли отражение наблюдения писателя за великосветскими снобами. Предисловие к этой книге написал сам Анатоль Франс. При такой поддержке, можно было рассчитывать на успех издания, но не тут-то было: поэт, прозаик и литературный критик Поль Дюваль, работавший под псевдонимом Жан Лоррен, встретил книгу разгромной рецензией, написанной в свойственных ему оскорбительных тонах. К тому же критик назвал самого автора «мягкотелым» и позволил себе сделать нелицеприятные замечания о его личной жизни.
Надо сказать, что сорокалетний Жан Лоррен часто оказывался в центре различных скандалов и охотно шел на конфликты. Например, в одном из своих романов он оскорбительно представил Ги де Мопассана (в детстве они были товарищами) и едва избежал дуэли с ним.
Что же касается описываемой дуэли, то ее назначили на 5 февраля 1897 года. Местом дуэли стал юго-западный пригород Парижа Мёдон. Секундантом со стороны Пруста был его друг, художник-импрессионист Жан Беро. Единственной просьбой Пруста было не начинать поединок до полудня, так как он был ярко выраженным «совой», то есть человеком с наилучшей адаптацией для работы в вечернюю и ночную смену.
Стрелялись с двадцати пяти шагов. Оба литератора выстрелили, и оба промахнулись. И тогда секунданты согласились с тем, что честь восстановлена, и продолжать нет смысла.
Стоит сказать, что столь бурная реакция на рецензию все же была чрезмерной, но с помощью дуэли оба литератора смогли урегулировать свои разногласия. Хорошо еще, что оба они оказались неважными стрелками (хотя с ноября 1889 года Пруст в течение года проходил военную службу в Орлеане). В противном случае, литература сильно бы обеднела.
ТРЕТЬЯ ДУЭЛЬ НА ЧЕРНОЙ РЕЧКЕНазвание «Чёрная речка» прочно ассоциируется в нашей памяти с роковой дуэлью Александра Сергеевича Пушкина с Жоржем Дантесом. О ней практически все известно в мельчайших деталях.
Примерно в этом же месте (на Парголовской дороге) дрались Михаил Юрьевич Лермонтов и барон Эрнест де Барант, атташе французского посольства в Санкт-Петербурге и сын французского посла Проспера де Баранта. Француз вызвал Лермонтова на дуэль, поставив тем самым крест на своей едва начавшейся дипломатической карьере и серьезно скомпрометировав отца. Тогда дело обошлось без трагических последствий, хотя Лермонтов и получил легкую рану шпагой в грудь. Уже цитированный нами поэт Пётр Андреевич Вяземский 22 марта 1840 года писал: «Это совершенная противоположность истории Дантеса. Здесь действует патриотизм. Из Лермонтова делают героя и радуются, что он проучил француза». Более того, даже прошел слух, что сам император отнесся тогда к Лермонтову снисходительно и сказал, что «если бы Лермонтов подрался с русским, он знал бы, что с ним сделать, но когда с французом, то три четверти вины слагается».
А вот о дуэли на Чёрной речке двух русских поэтов, Николая Степановича Гумилёва и Максимилиана Александровича Волошина, известно разве что в узком кругу литературоведов-филологов.
Во все времена главным яблоком раздора у мужчин были прекрасные дамы. Первая дуэль на Чёрной речке произошла из-за Натальи Гончаровой. Из-за кого же стрелялись Гумилёв с Волошиным? Из-за Анны Горенко, принявшей псевдоним Ахматовой и позже ставшей женой Гумилёва? Нет. Дрались поэты из-за молодой поэтессы, но ее звали не Анна, а Елизавета. Елизавета Ивановна Дмитриева, известная читателям своего времени под псевдонимом Черубина де Габриак.
Считается, что весной 1909 года у Гумилёва с Елизаветой Дмитриевой завязался роман. Позднее сама она призналась, что у нее был роман с двумя поэтами одновременно: оба были влюблены в нее, и она была влюблена в обоих. Но Волошина она встретила на несколько лет раньше, питала слабость к его поэзии, посылала ему свои стихи, переписывалась с ним и обожествляла его, считая недосягаемым для себя идеалом. Гумилёва же она встретила в июне 1907 года в Париже, но та встреча последствий не предполагала. А весной 1909 года они увиделись вновь, и об этом Дмитриева потом написала так: «Это был значительный вечер в моей жизни <...> Мы много говорили с Гумилёвым об Африке, почти с полуслова понимали друг друга <...> Он поехал провожать меня, и тут же сразу мы оба с беспощадной ясностью поняли, что это была “встреча” и не нам ей противиться».
По свидетельству Дмитриевой, она безоглядно бросилась в этот роман, хотя была в то время невестой Всеволода Васильева, отбывавшего тогда воинскую повинность. Сердце Гумилёва также не было вполне свободно. Начиная с 1903 года, он был влюблен в гимназистку Аню Горенко, сестру своего гимназического друга Андрея Горенко. Но к 1909 году Гумилев получил от нее уже не менее семи отказов на предложения выйти за него замуж. Его мучила ревность, и угнетали эти отказы. Он знал, что у нее был возлюбленный (будущая Анна Ахматова с зимы 1905 года испытывала нежные чувства к своему репетитору по математике Владимиру Викторовичу Голенищеву-Кутузову, но ее любовь к нему была несчастливой). И вот тогда, измученный влечением к Ане Горенко и ее постоянными отказами, Гумилёв сделал предложение Елизавете Дмитриевой, но… тоже получил отказ. Во всяком случае, есть такая версия, и никто толком не знает, как все обстояло на самом деле. Наверное, так Дмитриева решила сохранить верность Васильеву, женой которого она станет в 1911 году. А пока же она предпочла Гумилёву его коллегу по редакции «Аполлона» Максимилиана Волошина. В ответ разъяренный Гумилёв позволил себе нелестно высказаться о поэтессе, а Волошин, в свою очередь, нанес ему публичное оскорбление.
Сам он потом описывал это так: «В огромной мастерской на полу были разостланы декорации к ”Орфею“. Все были уже в сборе. Гумилёв стоял с Блоком на другом конце залы. Шаляпин внизу запел «Заклинание цветов». Я решил дать ему кончить. Когда он кончил, я подошел к Гумилёву, который разговаривал с Толстым, и дал ему пощечину. В первый момент я сам ужасно опешил, а когда опомнился, услышал голос И.Ф. Анненского: «Достоевский прав, звук пощечины – действительно мокрый». Гумилёв отшатнулся от меня и сказал: «Ты мне за это ответишь» (мы с ним не были на ”ты“). Мне хотелось сказать: «Николай Степанович, это не брудершафт». Но я тут же сообразил, что это не вязалось с правилами дуэльного искусства, и у меня внезапно вырвался вопрос: «Вы поняли?» (То есть: «поняли ли – за что?)»
А вот версия главного редактора «Аполлона» Сергея Константиновича Маковского: «Волошин казался взволнованным. Вдруг, поравнявшись с Гумилёвым, не говоря ни слова, он размахнулся и изо всей силы ударил его по лицу своей могучей ладонью. Сразу побагровела щека Гумилёва, и глаз припух. Он бросился было на обидчика с кулаками. Но его оттащили – не допускать же драки между хилым Николаем Степановичем и таким силачом, как Волошин. Вызов на поединок произошел сразу же».
Дуэль Волошина и Гумилёва состоялась 22 ноября 1909 года, через 72 с лишним года после дуэли Пушкина. Разумеется, у каждого из противников были секунданты: у Гумилёва – поэт М.А. Кузмин и шахматист Е.А. Зноско-Боровский, у Волошина – князь А.К. Шервашидзе-Чачба и граф А.Н. Толстой, будущий автор «Петра I», «Хождения по мукам», «Аэлиты», «Гиперболоида инженера Гарина» и т.д.
Это была очень странная дуэль. Во-первых, оба дуэлянта опоздали к месту поединка. Гумилёв отправился на дуэль в собственной машине. И одет он был по-барски: в дорогой шубе и цилиндре. Но его машина застряла в снегу. Во-вторых, Волошин, ехавший на обыкновенном извозчике, тоже застрял в сугробе и решил идти к месту дуэли пешком, но по дороге он потерял калошу. Без нее стреляться он не хотел, и секунданты бросились искать волошинскую калошу.
Н.К.Чуковский пишет: «Гумилёв, озябший, уставший ждать, пошел ему навстречу и тоже принял участие в поисках калоши. Калошу не нашли, но совместные поиски сделали дуэль психологически невозможной, и противники помирились».
На самом деле, все обстояло несколько иначе.
Гумилёв желал драться с шести шагов, и по дуэльному кодексу он мог настоять на своем, но секунданты очень не хотели крови. Конечные условия были такими: двадцать пять шагов (по словам Шервашидзе) или пятнадцать шагов (по словам Толстого и Волошина), выстрелы по команде сразу. За пистолетами отправились к Борису Суворину, сыну знаменитого издателя, но у него оружия не оказалось. Тогда отправились к юристу А. Ф. Мейендорфу, и у того пистолеты нашлись: гладкоствольные, чуть ли не пушкинской эпохи. По утверждению Никиты Алексеевича Толстого, его отец тайком засыпал в пистолеты тройную порцию пороха – чтобы усилилась отдача и уменьшилась точность стрельбы. Потом граф Толстой отсчитал шаги, разделявшие дуэлянтов. Бесстрашный Гумилёв сбросил с плеч шубу и остался в смокинге и цилиндре. Напротив находился растерянный Волошин: широкий в плечах, толстоватый, с гривой волос на голове, в шубе, без шапки, но в калошах. В глазах его стояли слезы, а руки дрожали.
А.Н. Толстой описывает этот поединок так: «Меня выбрали распорядителем дуэли. Когда я стал отсчитывать шаги, Гумилёв, внимательно следивший за мной, просил мне передать, что я шагаю слишком широко <...> Гумилёву я понес пистолет первому. Он стоял на кочке, длинным, черным силуэтом различимый во мгле рассвета. На нем был цилиндр и сюртук, шубу он сбросил на снег. Подбегая к нему, я провалился по пояс в яму с талой водой. Он спокойно выжидал, когда я выберусь, взял пистолет, и тогда только я заметил, что он, не отрываясь, с ледяной ненавистью глядит на В., стоявшего, расставив ноги, без шапки. Передав второй пистолет В., я по правилам в последний раз предложил мириться. Но Гумилёв перебил меня, сказав глухо и недовольно: ”Я приехал драться, а не мириться“. Тогда я просил приготовиться и начал громко считать: раз, два... (Кузмин, не в силах стоять, сел в снег и заслонился цинковым хирургическим ящиком, чтобы не видеть ужасов) ...три! – вскрикнул я. У Гумилёва блеснул красноватый свет, и раздался выстрел. Прошло несколько секунд. Второго выстрела не последовало. Тогда Гумилёв крикнул с бешенством: «Я требую, чтобы этот господин стрелял». В. проговорил в волнении: «У меня была осечка». «Пускай он стреляет во второй раз, – крикнул опять Гумилёв, – я требую этого». В. поднял пистолет, и я слышал, как щелкнул курок, но выстрела не было. Я подбежал к нему. Выдернул у него из дрожащей руки пистолет и, целя в снег, выстрелил. Гашеткой мне ободрало палец. Гумилёв продолжал неподвижно стоять. «Я требую третьего выстрела», – упрямо проговорил он. Мы начали совещаться и отказали. Гумилёв поднял шубу, перекинул ее через руку и пошел к автомобилям».
По одной версии, Гумилёв промахнулся, по другой версии – выстрелил вверх. Позднее секунданты показали в суде, что Гумилёв «не то промахнулся, не то стрелял в воздух». Во всяком случае, он явно особенно не прицеливался. А Волошин признался, что не умел стрелять. Короче говоря, дуэль завершилась без кровопролития.
В газетах потом этот поединок назвали водевильным. А «Биржевые ведомости» поместили на своих страницах следующую эпиграмму:
На поединке встарь
лилася кровь рекой,
Иной и жизнь свою терял,
коль был поплоше,
На поле чести нынешний герой
Теряет лишь... галоши.
Потом дуэлянты надолго остались врагами. Время от времени им приходилось встречаться в различных редакциях, но они делали вид, что незнакомы. Гумилёв, по свидетельству Ахматовой (она вышла замуж за Гумилёва в 1910 году), «старался вовсе не упоминать об этом человеке». Потом началась война, и Гумилёв принял в ней участие и даже был награжден Георгиевским крестом. Потом была революция, а в 1921 году они встретились вновь, и существуют воспоминания Волошина об этой встрече: «Я сказал: “Николай Степанович, со времени нашей дуэли произошло столько разных событий такой важности, что мы можем, не вспоминая о прошлом, подать друг другу руки”. Он нечленораздельно пробормотал что-то, и мы подали друг другу руки».
Автор: Евсей ГРЕЧЕНА
