Арик Крупп, Сергей Чесноков, Владимир Фрумкин, Владимир Бережков на Всесоюзном семинаре по проблемам самодеятельной (авторской) песни, проходившем 20 мая 1967 г. на берегу Клязьмы недалеко от ст. Петушки Владимирской обл.
Арик Крупп -Граница осени и зимы
Крупп Арон Яковлевич (30 октября 1937 — 25 марта 1971). Родился в Даугавпилсе. В войну жил в эвакуации в Алма-Ате, потом — в Лиепае (Латвия). Окончил Ленинградский институт киноинженеров (1964), по распределению уехал в Минск, работал инженером-оптиком на заводе С.И.Вавилова. Песни начал писать с 1959 г. на свои стихи. Лауреат конкурсов туристской песни I и II Всесоюзных походов молодежи в Бресте (1965) и в Москве (1966). Увлекался горным туризмом и альпинизмом, участвовал в сложных походах по Саянам, Кольскому полуострову, Приполярному Уралу.
А.Крупп был председателем первого минского КСП "Свiцязь".
25 марта 1971 года А.Крупп и восемь его товарищей: Миша Корень, Аня Нехаева, Володя Скакун, Саша Носко, Вадим Казарин, Саша Фабрисенко, Федя Гимеин, Игорь Корнеев погибли под лавиной во время похода в Восточных Саянах.
.......................
Арик Крупп (1937-1971)
Где-то примерно в середине мая 1965 года наша туристская группа отправилась в поход выходного дня на Минское море. Неподалеку от облюбованного нами места, на поляне, уже горел костер. Вдруг зазвенела гитара, и до нас долетела задорная песня:
Все леса, леса, леса в Белоруссии,
Да погода по-девчоночьи капризная.
То озера, то болотца, словно бусины,
Там на ниточки речоночек нанизаны...
("Леса Белоруссии")
Песни такой я не знал, не слышал прежде и был удивлен. Сам не однажды с самолета именно такой видел Белоруссию: россыпь голубых бусин-озер по ниточкам-речкам... Прямо-таки зависть берет, как поразительно точно схвачено!
Подошел к компании, спросил:
— Кто этот, с гитарой?
— Арик Крупп. И песня его!
Так я познакомился с А. Круппом...
Время дружбы с ним — не очень, может быть, долгое — открыло мне его всего, целиком: как внешние черты и черточки, так и внутренние, то есть, то, главное, сокровенное, к счастью, тоже увиделось... И вот здесь самое трудное: что взять из своей памяти, чтобы не исказить — в попытке приукрасить — образ друга.
Что же в нем было главное, что больше всего помнится?
Я бы выделил прежде всего деликатность, душевную тонкость, совестливость. В сочетании с талантом и огромной популярностью эти качества порой делали Арика беззащитным. Он, например, не умел отказывать, а мы, друзья, случалось, эгоистично пользовались его временем, добротой...
Арик Крупп был высоко эрудированным, способным инженером. Имел изобретения, отмеченные авторскими свидетельствами, интересные инженерные разработки... Но об этом мало кто знал. О своей работе он почти никогда не рассказывал и потому был многим с этой стороны неизвестен. А его песни, очень личные, что называется, от души отделившиеся, тоже всегда были не о себе — о других.
При всей его необычайной личной сдержанности, доходящей до застенчивости, Арик был человеком восторженным. По этому поводу хочу вспомнить один разговор с ним. Мне к тому времени довелось пройти некоторые лыжные маршруты по Северу, включая и высшей категории сложности. А тут я вернулся, как говорится, из прогулочного похода. И Арик не смолчал:
— Ну как после Севера ты можешь идти куда-нибудь еще?! По-моему, это измена самому себе!..
Он редко позволял себе быть таким непримиримым...
— Север — этим все сказано! По мне, если турист не побывал в серьезной переделке, он не турист... Я люблю Заполярье, люблю людей, которых не пугают суровый климат, трудности, неустроенность... Зато они могут гордиться — они делают то, что не каждому по плечу: трудное и важное дело. И я им завидую!..
Да, за Север Арик агитировал горячо и искренне. Он написал почти семьдесят песен, и многие из них посвящены тундре, холодному поясу и людям, не предавшим этот неласковый, суровый, но удивительный край.
...Полярный круг — ну что это такое?
Условная, придуманная нить,
Но почему-то не дает покоя,
Зачем-то чем-то нас к себе манит.
("Северная-1")
Помню, после одного из зимних походов Крупп позвонил мне:
— Саня, давай передачу или сюжет о Севере сделаем. Покажем фото, ребята расскажут о маршруте, может, и мои песни пригодятся...
Такая телепередача состоялась. Но мы немного "просчитались" с Ариком: главными в ней стали не фотографии и рассказы "ребят", а его песни о нескольких долгих белых неделях...
Ветер бьется спиной о скалы,
Ветер рвет у палаток фалы,
Забавляется новой игрушкой.
Мы в ловушке. Да, мы в ловушке.
С гор срываются вниз лавины.
Заметает пурга равнины.
И вдали от людских селений
Пастухи мерзнут и олени.
Стонет пурга...
("Пурга")
В Арике уживались две любви: одна — к Северу, другая — к родной Белоруссии. Именно к родной, хотя родился он в Прибалтике, учился в Ленинграде. В Минск приехал по распределению, после окончания института киноинженеров. С рюкзаком за плечами, на шлюпках и байдарках, на грузовике или в автобусе Арик обошел и объехал всю Белоруссию и зорко подметил "звезды солдатские в пять лучей над могилами братскими", "листья в реке — желтые паруса" и то, как "ветер лица озер полосует морщинами"...
В компании он мог долго оставаться незаметным. Но наступал момент, когда кто-нибудь просил: "Арик, спой". Он безотказно брался за гитару, и тогда все собирались вокруг него.
Мои песни неуместны в городах,
в концертных залах,
Потому что мои песни —
для дорог и для привалов...
("Я уйду в поход")
Так определял Крупп назначение своих песен. Прекрасный рассказчик, он в то же время никогда не стремился быть в центре всеобщего внимания, умел, как никто, слушать других, жадно поглощая все интересное. А в походах видел возможность еще познать мир, людей. Арик был серьезным туристом и спортсменом и так объяснял свое увлечение: "Самая большая ценность похода в том, что через несколько дней после его окончания ты вдруг замечаешь, что стал чуть другим, чуть лучше, чем был раньше, чем-то чуть богаче..."
Песни А. Крупна поют по всей стране, на туристских маршрутах, в альпинистских лагерях, но... случается, они остаются безымянными.
Тбилиси. Всесоюзный семинар телерадиожурналистов, пишущих о туризме. Программа Украинского телевидения начиналась песней.
Что я натворил,
Как я разорил
и себя и песни,
Горы здесь не те,
А кавказский снег
что-то не такой...
Я обрадовался: "Антикавказская" А. Круппа. Но его имя в передаче не прозвучало. Для телезрителей песня осталась безымянной.
А вот еще пример. Фестиваль туристских фильмов в Риге. На экране — фильм петрозаводцев. За кадром звучит песня А. Круппа "Сто дорог".
Что нам знакомые дома, когда из них друзья ушли.
Когда ты на краю земли, не может песня жить сама,
Ты песню унесла мою, ее ты носишь в рюкзаке,
Хочешь, я новую спою, пущу ее вниз по реке.
Слетит, как бабочка, с руки и долетит до синих гор,
Она отыщет ваш костер, узнает ваши рюкзаки,
Согреет крылья у огня, ее ты только подожди,
Она расскажет про меня, о том, что здесь идут дожди...
И опять автор песни не назван. Позже спрашиваю у создателя фильма:
— Вы знаете, чья это песня?
— Моя, — отвечает он, не моргнув глазом. Но это, правда, особый случай...
Когда-то друзья Круппа мечтали издать сборник его стихов и песен с нотами, а может быть, и пластинку: на Белорусском телевидении сохранилось более 20 записей песен в исполнении автора, а также солистов, ансамблей. Он заслужил, чтобы люди знали, чьи песни они поют...
...Судьба отпустила Арику всего лишь 33 года...
...В записной книжке, найденной в рюкзаке, который извлекли из той роковой лавины, только на первой странице его рукой были написаны несколько строк:
Саяны — это хвойный лес
и белизна берез,
Саяны — это синь небес
и мартовский мороз,
И в пасти черно-белых гор
таблеточка луны...
Кроме стихов, песен Крупп оставил повесть, которой дал подзаголовок "Неоконченная" (конечно же, о Севере), магнитофонные записи, фотографии, газетные и журнальные публикации. Оставил живую память в сердцах близких, друзей.
..............
Арик Крупп: "Спеть свою главную песню"
В прошлом году друзья уговорили его поехать на Кавказ. Не на знойные Сочинские пляжи, а зимой в горы. Вернувшись, он написал песню: "Что я натворил, как я разорил и себя, и песни...". Бакуриани, с его смесью гор и цивилизации, разочаровал Арика, который не раз бывал на Приполярном Урале и Хибинах, страстью которого были дикие северные горы, дававшие возможность испытать себя и измерить глубину надежности и преданности идущих рядом людей. Песня заканчивалась словами: "И опять, опять не дадут мне спать северные горы, тундра и тайга, белые снега и оленя след..."
Поэтому, когда сейчас некоторые говорят: "Зачем, ну зачем они пошли в эти проклятые горы!" — мы, еще не смирившись с горькой утратой, отвечаем:
"Они не умели жить иначе".
Это случилось в Восточных Саянах. В одном из ущелий группа белорусских туристов попала в лавину. Миша Корень, Аня Нехаева, Арик Крупп, Володя Скакун, Саша Носко, Вадим Казарин, Саша Фабрисенко, Федя Гимеин, Игорь Корнеев. Они были прекрасными людьми. Мы скорбим о каждом из них. Были...Скорбим... Такие страшные слова приходится говорить о людях, с которыми еще вчера вместе пели песни, сидели у лесных костров, которых любили.
Сегодня мы хотим рассказать об одном из них — Арике Круппе, который был не только верным товарищем и талантливым инженером, но и поэтом. Нам еще трудно поверить, что, сняв телефонную трубку, больше не услышим ликующего голоса: — Ребята, послушайте какую я обалденную рифму придумал! Что в конце недели не прокатится на Минском вокзале по толпе туристов весть: "Говорят, сегодня на Николаевщине будет петь Крупп" и все бросались к билетным кассам, а сам Крупп, ехавший в другую сторону, иногда узнавал эту новость последним, и менял маршрут, чтобы не обмануть ожидания товарищей. Что не нужно будет удерживать его, когда он собирается прыгать с высокого берега в незнакомую реку или мчаться ночью на лыжах с крутого склона. Что на его рабочем столе останутся незавершенными эскизы, чертежи, расчеты системы оптического звукочтения — темы его будущей диссертации. Что не будет человека, рядом с которым каждый из нас становится богаче. У него было много друзей. Людей влекли к нему душевная щедрость, умение видеть в человеке все самое лучшее. И каждому, кто общался с ним, хотелось, чтобы его лучшее стало главным.
Арик не искал популярности, не носил свои стихи в редакции. Они сами разлетались по Союзу и в последнее время все чаще звучали на туристских слетах и конкурсах, по радио и телевидению. Писать он начал еще в школе, в Лиепае, продолжал, учась в Ленинградском институте киноинженеров. "Каждый год после окончания весенней сессии, я уезжал со студенческими отрядами на стройки, — рассказывал Арик, — Пожалуй, стройки и привили мне любовь к местам, в которых не бывал, к местам, где еще много не похожего на обыденную жизнь и поединок человека со стихией еще не закончен".
После института Арик приехал работать в Минск, на завод имени Вавилова. Прекрасно зная математику, физику, электронику, оптику, он оказался способным инженером-испытателем и получил два авторских свидетельства на изобретение. Наверное, мог получить и больше, потому что у него была масса идей. Но он не копил их, как скряга, для одного себя, а щедро делился с остальными и бывал искренне рад, когда его догадка, его идея помогали решить задачу товарищу. А в свободное время писал песни. Сначала простые, незамысловатые, они с каждым годом становились все глубже, серьезнее, насыщенные мыслями и образами. Когда слушаешь их, не верится, что мелодия их написана человеком, не имеющим музыкального образования. Их оригинальная сложная гармония не раз удивляла профессиональных композиторов. В первых песнях звучали подражательные нотки, а потом — это был уже только Арик Крупп, с его неповторимой искренностью, светлой грустью, сдержанным мужеством, жаждой познания жизни и людей. Ни слова фальши, ни позы, ни рисовки -в песнях, как в жизни, Арик всегда оставался верен себе. Он писал:
"...А все-таки, все-таки хочется петь
Даже, когда в сердце песням нет места —
Только б не сдаться и только б успеть
Спеть свою самую главную песню..."
Успел ли Арик спеть свою самую главную песню? Его жизнь оборвалась в 33 года, когда каждый год, каждый месяц приносил все новые творческие удачи. Но все, что он успел написать — строки этой одной, самой главной песни-гимна мужеству, доброте, красоте человека и природы. С тех пор, как он познакомился с Белорусскими лесами, в нем жили две любви: леса Белоруссии и Северные горы.
Лето — для Белоруссии, зима — для Севера. С рюкзаком за плечами, на шлюпках и байдарках, Арик обошел всю Республику. Тихой красе нашей земли посвящены многие его песни — желтым парусам листьев на Березине; озерам, бусинками нанизанными на нити рек, дождям, заливающим осенний пожар лесов.
С Ариком можно было говорить обо всем: о новых книгах, которые он раньше всех успевал прочесть, об искусстве, политике, космосе... Но при нем невольно смолкали разговоры про очередь на модный полированный гарнитур.
Сам Арик довольствовался малым: место в общежитии, свежая сорочка, книги и гитара. И все же он был богаче многих. Он был нужен людям. Прекрасный рассказчик, он в то же время никогда не стремился быть в центре внимания,умел, как никто, слушать других, жадно поглощая все интересное о мире, о людях. И его походы были не бегством от людей, а возможностью еще раз познать их истинную ценность. "Нам еще долго не видеть людей, значит, есть время подумать о них", — писал Арик. И еще он писал: "К людям я лыжню тяну, как кабель." Он пел только тогда, когда его об этом просили, и то, что просили, не навязывая своих вкусов. Он мог петь ночи напролет. И когда иной раз мы,растроганные, говорили ему хорошие слова, он просил: — Не надо, ребята. Это вредно — перебирать норму нежности.
При нем невозможно было скиснуть или расклеиться, потому что сам он мужественно и сдержанно переносил невзгоды. При нем никто не рисковал становиться в позу, потому что он был предельно естественным. При нем трудно было, рубанув с плеча, вычеркнуть кого-то за ошибку или провинность из числа друзей и знакомых — он стремился не осудить с высоты своей нравственности, а понять, чтобы помочь. Но если он говорил: "Я бы не пошел с тобой на Север" -то значит, ты в чем-то очень, очень был неправ.
Арик брал, чтобы отдавать, отдавать без конца. "Самая большая ценность похода в том, что через несколько дней после его окончания ты вдруг замечаешь, что стал чуть другим, чуть лучше, чем был раньше, чем-то чуть богаче." Это строки из его последнего письма, отправленного с Саян, из Верхней Гутары. В нем, наверное, ключ к пониманию стремления к тем трудным северным маршрутам, которые выбирали Арик и его товарищи.
Он не успел написать песню о Саянах. В его записной книжке, найденной в его рюкзаке, несколько строк, вероятно, ее первый набросок:
Саяны — это хвойный лес
и белизна берез,
Саяны — это синь небес
и мартовский мороз,
И в пасти черно-белых гор
таблеточка луны...
Накануне последнего похода Арика Круппа пригласили на студию "Беларусь-фильм" и попросили исполнить в новом документальном фильме "Жизнью и смертью" песню Юрия Визбора на стихи Ярослава Смелякова. Песня звучит на фоне панорамы снежных гор. По трагическому стечению обстоятельств, это была последняя песня, спетая Ариком:
От морей и от гор веет вечностью,
веет простором.
Раз посмотришь — почувствуешь —
вечно, ребята живем.
Не больничным от вас ухожу я,
друзья, коридором —
Ухожу я, товарищи,
сказочным Млечным путем.
..................
Арькин камень
Мой сегодняшний рассказ — об авторе, уже малоизвестном. Его редко исполняют. Считается, что у него песни несерьезные, туристско-походные, а нынче реалии другие. Авторская песня сегодня далеко ушла от лесных полян, окончательно превратившись из социального феномена в культурный. Тысячными тиражами издаются диски, плодятся творческие объединения, бесперебойно работают бард-кафе, все новые и новые авторы с гитарами наперевес штурмуют прославленные площадки. Но, словно в пику всеобщему процветанию, люди, стоявшие у истоков движения КСП, констатируют вырождение жанра. Так ли это? Чтобы разобраться, вернемся к первым кострам — туда, где пел свои песни Арик Крупп. Арон Яковлевич Крупп родился в 1937 году в Даугавпилсе, в обычной еврейской семье. Его отец был юристом, мама — преподавательницей английского. Круппов не настигла оккупация — они успели эвакуироваться в Среднюю Азию, а после войны семья вернулась в уже советскую Прибалтику. Надо сказать, что власти отнюдь не радовались возвращению недобитой буржуазной интеллигенции. С большим трудом Якову Круппу удалось найти работу в Лиепае, еще недавно называвшейся Либавой. Там семья и поселилась. Арик, окончив школу в 1955 году и стал студентом Ленинградского института киноинженеров. Примерно к тем же годам относится и самая известная из его ранних песен. До сих пор люди удивляются, узнав, что Крупп — автор знаменитой "Сигареты", сразу же легко и непринужденно вписавшейся в лагерно-уличный фольклор, который сейчас принято называть "шансоном". Шансонье из него, к счастью, не получилось. Впрочем, ведущего инженера тоже, хотя все предпосылки к тому были: на счету Круппа несколько запатентованных изобретений. Его настойчиво упрашивали, почти умоляли заняться наконец карьерой. Крупп с не меньшей настойчивостью ее избегал. Он вообще ничего для себя не "пробивал". Не пошел в аспирантуру. Восемь лет гнездился на общажной койке, хотя мог бы получить квартиру. Мог охмурить любую девушку, но вместо этого трепетно влюблялся в самых недоступных. Патологический бессребреник, Крупп был из тех, про кого говорят: "не умеет жить". Нет, жить Крупп умел, как никто другой. Довольствуясь малым, радовался мгновению, щедро раздаривая себя. Его все любили: он был очень органичен и в песнях, и в общении.
...Как-то раз на "блины" — так назывались свойские застолья на заводе, где работал Арик, — случайно забрели несколько полузнакомых ребят с девчонками. Конечно, веселье тут же пошло насмарку. Представьте: стол, хрустящие салфетки, салаты — и все сидят, как аршин проглотили. Арик смотрел-смотрел, потом говорит: — Это никто есть не будет? Все молчат. — Никто есть не будет? Молчание. Тут он руку в хрустальную салатницу запускает, берет в ладонь мясной салат и ест себе. Пальцы спокойненько облизал, вытер салфеточкой, и, радостно улыбающийся, сел. Натянутая обстановка была разрушена моментально (по воспоминаниям Галины Кузнецовой).
Что характерно, ни в этом, ни в любом другом "экшне", на которые Крупп был горазд, не было и тени надрыва. Он все делал весело и просто, абсолютно не заботясь, что о нем подумают. От этой дзенской простоты голова шла кругом что у друзей, что у начальства. Никто не знал, на какую полочку его пристроить. Инженер — тогда зачем регулярно сбегает в походы? Альпинист-спасатель? Тогда почему на заводе пашет? Поэт? Но поэты должны состоять в специальных объединениях. Тогда появится имя, можно будет печататься. Единственная повесть Круппа долго пылилась в редакции "Немана". Лишь некоторые из стихов да рассказ "Хадата" вышли при жизни. Для них не находилось идеологически выверенной вывески. А штамповать одинаковые, как болванки, песенки про прелесть таежных строек было тошно. Самое удивительное, что о тайге и тундре Крупп как раз и писал, почти все его песни — про севера, палатки, странствия. Сегодня они кажутся старомодными, молодое поколение отметает их, не вслушиваясь, — и напрасно, ибо ни у кого из именитых основателей бард-движения нет столь ясного ответа на вызов времени. Ни Окуджава, ни Визбор, ни Городницкий не объясняют одной странной вещи, неизбежно всплывающей при мысли о шестидесятничестве: отчего русская интеллигенция бросилась в леса? Не хватало искренней романтики, свободы, собственного подвига? Что ж, оно и верно. Но все же это поверхностные причины при всей их объективности. "Есть десяток звезд над головой"... Для того чтобы создать гениальную бессмертную строчку, иногда достаточно простой творческой честности. Десяток звезд. Ночь, север, и ты один. Один? Вот вам и разгадка. Только там, в странствиях, вдали от давящих городов, человек мог оказаться наедине с собственной душой. Атеистическому поколению, лишенному Б-га, это уединение было необходимо, как кислород. Не будь его, душа оказалась бы утрачена.
"Тундра, ты мысли в слова облекать, Думать о ближних меня научи".
Что это, как не молитва? И, как положено в серьезной религиозной практике, подлинность веры проверяется близостью смерти. Для этого нужны горы, ледники, безразличные полярные снега, в которых кто-то ждет помощи. Здесь, на краю гибели, все наносное, ненастоящее, все, чем оброс в суете городов, не видящих неба, отсеивается. Остается правда. Песни — лишь словесный ее оттиск, более или менее точный, своеобразный "побочный эффект" строгой проверки на дорогах, растущий по мере приближения к городам. Когда переживание правды ослабеет (а до нового маршрута еще далеко!), песня поможет его восстановить. Но в хмуром и суетном бетонном мире остаются городские друзья, любимые — те самые ближние, ради которых ты отправился испытывать себя. Ты им нужен, у них тысячи нужд и забот, и без тебя им никак. ...Его рвали на части, как героя "Марсианских хроник". Он должен был принадлежать всем сразу, потому что никого не мог предать, ведь горы предательства не прощают. И петь предатель не имеет права. Одна из любимых шуток русского "коллективного бессознательного" — жесткая обратная связь слова с судьбой. Крупп принимал ее как данность, даже не пытаясь отделить поэтическую реальность от повседневной. Будучи хорошим инженером, последовательно проверял стихи на собственной шкуре. И, поскольку в творчестве не было места компромиссу, не возникло его и в реальности. ...Тогда, в 70-м, все стало налаживаться. У Круппа появилась семья. Неустроенность, казалось, закончилась: друзья помогли собрать на кооператив. Туристская тематика отошла на второй план, уступая место глубокой и сильной философской лирике. Созревшая душа наконец обрела собственный неповторимый голос. Круппу тридцать три — возраст, когда мужчина из ученика и воина становится хозяином земли. ...Он погиб под лавиной 25 марта 71 года в тренировочном походе у перевала Пихтовый, в Саянах. Возле деревни Новый Свержень, на высоком, поросшем соснами берегу Немана, там, где так любили собираться походники, "лесные" друзья Круппа установили памятник: сами перевезли серый трехметровый валун, обтесали. Так и прозвали его — Арькин камень. "Ну что, поехали к камню?" Каждую неделю здесь проходили слеты, пока летом 73-го восемь пуль не прочертили мемориальную доску. А еще через полтора года камень был взорван по требованию родичей белорусского письменника Якуба Коласа, безмерно возмущенных тем, что в их родной вотчине поставлен памятник "какому-то сионисту с его сионистскими песнями". Так после смерти Круппу приклеили ярлык, тяжесть которого легла на плечи жены Нади, сменившей вполне нейтральную армянскую фамилию Мнацаканова на еврейскую. Созданный ею клуб авторской песни "Криница" прошел через административную травлю и в конце концов был уничтожен как рассадник антисоветчины. ...Когда Дине, приемной дочери Круппа, пришло время получать паспорт, она не задумывалась, какую фамилию взять. Мать пыталась ее предостеречь: — А знаешь ли ты, что такое антисемитизм? Как ты осложнишь себе жизнь? — Я думаю, мама, есть вещи более важные, чем облегчение собственной жизни. ...А потом ветер переменился. Всех разрешили: и бардов, и сионистов. Удалось установить мемориал на Чижовском кладбище в Минске, где похоронен Арик с товарищами. В общем, все кончилось хорошо. Но кончилось.
