Прыжок со страховкой.
На следующий день Татарин обратился ко мне с таким вопросом.
– Скажи, ты считаешь себя духовитым?
– Раньше считал, а сейчас нет, – ответил я ему.
– Почему? – удивился он.
– Потому, что я не делаю того, чего от меня требует совесть.
– Получается, что ты лицемер что ли?! Или приспособленец? – прищурился он хитро.
– Да, наверное, – ответил я нехотя.
– О-о, так приспособленцам не место среди людей. От них всегда нужно ждать какой-нибудь заподлянки, – со злорадной ухмылкой произнес он.
– По-моему, мы с тобой, Татарин, разговариваем на разных языках. Я тебе говорю, что долг или совесть от меня требует делать одно, а я по своей слабости этого не делаю, боюсь за свое благополучие. Но на откровенную подлость я вряд ли способен!
– Ты все как-то заумно говоришь. Несешь всякую пургу, которую и сам-то не понимаешь, – не найдя ничего более достойного в своей голове, произнес Татарин.
– Очень даже понимаю, и могу тебе пояснить за каждую букву, сказанную мной. А вот тебе, с твоими мозгами, на «взросляке» туго придётся.
– Ты чего базаришь?! – его карикатурная физиономия изобразила гнев. – Посмотрим, кому туго будет. У тебя душка-то… только на х.. намазать! Я прошлым сроком со шконаря с веревкой прыгал, а ты-то сможешь, лошара? – пучил он налитые кровью глаза.
– Ну, если у тебя на какую-то хрень духа хватило, значит и у меня хватит, – парировал я.
– Во! Слышали, пацаны? – призывал он в свидетели всю камеру. – Я его за язык не тянул, он сам сказал, что прыгнет. Давай веревку, Кислый.
Я еще не знал, в чем заключается этот «опыт», но ни чего хорошего от этого не ждал. «Черт! – подумал я, – как можно было клюнуть на эту дешёвую провокацию. Сейчас точно придется шею свернуть». Но каково же было мое удивление, когда мне подали крепкую капроновую веревку, длиной чуть больше метра и сказали привязать ее на узел к мошонке. Все в камере с любопытством наблюдали за мной, а батёк ехидно улыбался. Ждали моей реакции.
– Я не буду этого делать, – отрезал я.
– Оп-па-на! Да ты что ли баба? Не-е-е, так не пойдёт, «пацан сказал, пацан сделал!» А я тебя за язык не тянул! – злобно произнес Татарин.
– Хорошо! Как ее привязывать? – спросил я, и вспомнил слова Салаги: «Следи за своим языком, «слово не воробей, вылетит, не поймаешь». – Как ты был прав, – подумал я, тяжело вздыхая.
– Вяжи ее прямо под корень, вместе с яйцами и членом. И потуже, чтобы веревка не слетела, – командовал садист.
– Готово, – промолвил я, сделав, как он сказал.
– Теперь залазь на второй ярус, – диктовал Татарин. Понимая, что мне придётся подчиниться, я полез туда, куда он указал.
– Вот так! – Татарин крепко привязал дрогой конец веревки к шконке и подергал ее, проверив прочность и надежность узла.
– А это, чтобы тебе не так страшно было прыгать. – Завязал он мне полотенцем глаза.
В нерешительности совершить роковой прыжок, я сидел, свесив ноги, и лихорадочно рассуждал: «Может, мне повезет и длина веревки окажется достаточной, чтобы я приземлился на ноги и не оторвал себе член? Нет, это исключено – высота шконки в два раза больше, чем длина веревки. Всё они предусмотрели, чтобы еще в середине полета у меня яйца оторвались к чертам собачим. Я буду валяться на полу, а «они» повиснут на веревке. Блин, зачем я так туго завязал веревку? – вон как в мошонке пульсирует. Хотя, не все ли равно, если скоро без «хозяйства» останусь.- вздохнул я.- Еще глаза завязали, суки позорные! Наверное, для того, чтобы я себе еще и башку разбил об пол… Э-эх, Таня, знала бы ты, что сейчас со мной происходит…,- готов я был заплакать от обиды.
– Ну, ты чё? Замерз что ли? Прыгай! – гаркнул в ухо Татарин.
– Пацаны, может не стоит?! А? – обратился я к ним с последней надеждой.
– Не надо было трепаться! Слово не воробей…
– Да пошёл ты! – крикнул я, и полетел в черную пропасть.
Ожидая резкую боль ниже пояса, я совсем забыл о ногах. Поэтому приземлился крайне неудачно, протаранив головой пол и следом стену. Я лежал молча, прислушиваясь к своим ощущениям. Было страшно снять повязку и увидеть висящие на веревке органы. Раздался громкий хохот, – публику очень позабавил мой неудачный прыжок. Наконец, я сдернул с лица полотенце и увидел… только то, что через пояс моих штанов торчал конец веревки. Оказывается, пока я сидел на шконке с завязанными глазами «добродушные озорники» хитроумный узел быстро развязали. Спасибо им за это. Иначе, я бы никогда не услышал звонкие голоса своих детишек.
А батёк-то, оказывается…
Пройдена половина пути ненавистной «трамвайки», то есть прошло ровно двадцать дней, как я стал называться этим, в общем-то, безобидным словом, – «трамвай». За три недели я почти свыкся с такой жизнью и телесные наказания уже не приносили столько боли и обиды, как в первые дни. Как и прежде, банкетом верховодили Кислый и Татарин, а батёк только чутко следил за всем, что происходило в камере. Нет, вру! Батёк не только следил, но и принимал самое непосредственное участие в одной небезобидной шутке. Этим развлечением он был просто болен, и одержим.
«Уважаемый» Саныч страстно любил делать «велосипед» (это когда спящему человеку между пальцев ног вставляют бумагу, а затем ее поджигают). Спросонок несчастный начинает пинать ногами, обжигаемый огнём. Со стороны это было похоже на вращение педалей, от чего и такое название «велосипед». Подлому батьку это забава доставляла столько неистовой радости, что он захлебывался от смеха и потирал ладони, вспотевшие от возбуждения. Увлекшись «велосипедом» до состояния привычки он уже не мог уснуть, пока не увидит горящие детские ножки, того же Алешки. После тщетных попыток уснуть он, бывало, вставал в три или четыре часа ночи и делал свое подлое дельце.
Утром мы проспали проверку и в наказание за это нас рассадили по два человека по узким железным «стаканам». Я с батьком оказался в одном «стакане». Там я у него спросил:
– Зачем ты делаешь этот дурацкий «велосипед»? – ведь это нисколько не смешно.
– А что еще делать-то? – глянул он на меня своим тусклым взглядом. – Скучно.
– «Когда коту делать нечего так он яйца лижет!» – сказал я с укором.
– И правильно делает.
– Кот-то может и правильно, но мы-то люди! – злился я.
– А вот я бы, к примеру, полизал, – сказал он шёпотом, и я подумал, что мне это послышалось. Выдержав паузу, он опять повторил, – полизал бы, полизал…, – и закатил к верху мутные глазёнки.
– Кого полизал бы? – и, начиная догадываться в чём дело, добавил, – или у кого?
– Что ж тут не понятного? У тебя, Стасик! – сказал он срывающимся голосом, и руки его заметно задрожали. На лбу выступила толстая вена, как дождевой червяк, проступила испарина.
–Ты гей что ли? – спросил я его, и мысленно решал: «Избить его или …? Нет, второе не пойдёт… – крутилось у меня в голове. – Даже, если я это сделаю, то никто не поверит, что он миньетчик. Наоборот, обвинят меня в интриге. Может избить? Но чем всё это может закончиться? Нет, нельзя», – сказал я себе. И в эту минуту вспомнил, что Слава говорил о батьке – он сидит за изнасилование своей малолетней племянницы.
– Ну почему сразу гей?! Я просто люблю иногда расслабиться. Однообразие, знаешь ли, надоедает, – и он стал нервно облизывать свой большой палец, поглядывая искоса на меня.
– Слушай, давай оставим эту тему. И сделаем так – ты мне ничего не говорил, а я ничего не слышал. – Меня всего воротило от одного его вида, но я решил, что при удобном случае выведу его на чистую воду, и тогда вся камера узнает кто он. Таких голубчиков, как этот, нужно накрывать только с поличным. Как говориться, застукать на месте преступления. Но мой собеседник оживлялся всё больше и больше.
– А зачем же оставлять разговор, Стасик? – выделял он как-то слащаво мое имя. – Ты же ничего не теряешь, наоборот, приобретёшь.
– И что же я приобрету?
– У-до-воль-ствие, – процедил он томным голосом и выпучил глаза. Его стало трясти от возбуждения, дыхание стало тяжёлым. И показалось в «стакане» стало совсем тесно и жарко.
– Ну не знаю! Вопрос этот спорный, – отворачивался я от его плотоядного взгляда.
– Так давай, попробуем! Я обещаю, тебе понравится! – потянулся он ко мне.
– Стоп! Давай-ка я сначала подумаю! – остановил я его рукой.
– Подумай, подумай, – тараторил он, задыхаясь. – Только знай, у меня большие возможности и здесь, и на воле. Из зала суда я пойду домой. Меня оправдают, потому что с экспертизой уже договорились. Хм… Мою потерпевшую признали невменяемой, – засмеялся он, истерично взвизгивая, будто ему прищемили хвост. – Короче, будешь дружить со мной, везде помогу, хочешь деньгами, хочешь в твоём университете. У меня везде свои люди есть, – произнёс он самодовольно. – Есть и такие мужчины, которым однообразие надоело. Среди них много солидных, образованных господ, с хорошими «бабками». Может, и тебя с ними познакомлю, если, конечно, нос воротить не будешь, – вплотную приблизился он.
– Ну, время покажет. А пока давай оставим эту тему, – уже не было сил продолжать этот бред.
– Что ж…, давай оставим. Но ненадолго, – задерживая на мне взгляд, игриво пропел старый гей.
