Как выглядит изнутри жизнь заключенного в следственный изолятор современной России? Бытовые неудобства, теснота, сокамерники, плохая еда, все густо окутано нервным напряжением, гулом телевизора, и табачным дымом. Автор провел почти год в провинциальной тюрьме, по обвинению в весьма популярной политической статье 282.
Привычная жизнь вылетает из колеи в следственной тюрьме, не только из-за стресса уголовного дела, но и ненормальности нового порядка. Тебя бьет крепко по нервам не столько кучей запертых дверей, а распорядком дня и психологической теснотой. Отныне ты как манекен в витрине, у всех на виду, и просто хочется посидеть немного в одиночестве и с наконец-то выключенным светом. Бессмысленный гомон сокамерников, звуки испражнений в туалете, табачный дым, стирка белья как целая процедура - все это усугубляется сексуальной напряженностью воздержания. Психоз из-за того - как сидеть, и каков срок приговора - уже приправа в этой нелегкой ситуации.
Утром в изоляторе пробуждение: нет вида раскиданных по чистой подушке волос любимой жены или там, по варианту. Обойдешься, все иначе, милый друг. По прошествии специфической ночи следует поздний подъем, часам к девяти-десяти. Если СИЗО не руководит озабоченный режимом начальник, весь сон протекает под одеялом. Когда в шесть утра врубают большой свет, постояльцы камеры, как по команде, застилают шконки и, свернувшись калачиком, продолжают беспокойное досыпание, замерзая. Ведь нет в тюрьме часов светлее, чем в объятиях сна - уход в иную реальность.
В промежутке между девятью и двенадцатью утренняя проверка - пришла новая смена тюремщиков на продол, вынос пакета с мусором и прогулка в цементном боксе. Вдыхать сырой воздух под закрытой железом крышей даже свежо, после спертой атмосферы камеры, и немножко птиц слышно. Зимой - наслаждение собрать чудом залетевшего снега и покатать снежок в ладони, пусть тает. Как ни странно, лишь малая часть камеры соизволяет выйти продышаться, предпочитая скудному воздуху окутанный табачным дымом телевизор.
Параллельно в обозначенное время «осмотр камеры»: вновь выгоняют на продол, а вертухай лупит деревянным молотком по решкам и шконкам, вроде ищет подпилы и следы отпилов на заточки. «Порядка ради» стараются перевернуть что-либо из личных вещей.
Завтракают в следственном изоляторе спросонья. Если хата живет на передачки - пьют чай со сладким и бутербродами. Чем меньше камера, тем длительнее процесс приготовления чая: передвижение между шконками боком, через ноги других сидящих. В большеместной камере головная боль - дождаться кипятка: розетка одна, чайник, как правило, запрещен. Кипяток делаем (о роскошь и дефицит!) в литровом ведерке от майонеза или типа того: посуду надо прятать, мусора ретиво отшманывают.
Камера, не видящая обилия передачек, с утра запасается казенной кашей третьего сорта на маргарине - сечка, перловка, макароны и, реже, горох. Спозаранку выдается и дневная пайка хлеба, и по половине чашки переваренного чая, зато с сахаром. Горох и макароны, превращенные варкой в одну большую субстанцию, быстро начинаешь ценить и приправлять разной хренью - от майонеза до присыпки из «Ролтона».
Так начинается отсчет дня: череда проверок, обысков, ожиданий «подарков» следствия, провокаций оперов, обедов, ужинов, передачек и нервных напряжений по части дурно настроенных сокамерников. Реже - визиты библиотекаря, выводы в медпункт или переселения в другую хату.
Маниакальная зависимость зека от продольных звуков поражает, вносит свои коррективы в жизнь камеры. Весь день к продолу прислушиваются, - не верьте, кто скажет иное, даже глаза сидящего эпизодически постреливают на «тормоза». Шаги проходящего сотрудника администрации в любую секунду аукнутся выдергиванием в следственный кабинет или извещением о переводе в неизвестность - еще неизведанную камеру СИЗО. Конечно, неплохо, если пригласят на свидание к адвокату или родственникам, но почему-то всегда ожидаешь худшего. Если «перетасовка», тогда - прощай обжитая хата, постепенно налаженные взаимоотношения с сокамерниками.
Шаги различаются: индивидуальные, что часто плохо, и по разнарядке. Массовое переселение из камер становится публичным, ведь тюремщик ходит несколько минут по корпусу и сообщает - такой-то собирайся с вещами. Новости о подходе передачки поступают тоже загодя: шумом баулов, перетаскиваемых хозбандитами, и заставляют понервничать в предвкушении - продуктовый ли сегодня день? Тягостней неожиданный удар в железную дверь, что означает - специально к тебе. Желудок сжимается от холодного напряжения, а сознание строит догадки, одна другой неприятней.
Когда тебя выводят из камеры, то всегда дают понять, что ты заключенный, человек второго сорта, - дверь никогда не открывается нараспашку. Ты принужден протискиваться в узкую щель, выдирая себя из камеры, а потом втискивать тело обратно.
На фоне всего - получения, приготовления и поедания пищи, сопутствующих физиологических потребностей, кипячения воды для мытья и стирки - чтение. Листают книги все, а обливаются водой над туалетом только чистоплотные. Чтобы не делали в камере, над всем царит гул телевизора, и разговоры подследственных и еще судимых. Тоска - чувство, выражаемое непереводимым русским словом, заглушается по-большинству «красивой» картинкой ТВ. Вульгарно одетые девицы из клипов и сериалы про мусоров - основное содержание визуального потребления.
Говорят в камере об иной жизни, к которой жаждут вернуться. Ради мифа о будущем в болтовне сиделец выстраивает гениальные схемы, как он выиграет суд, или получит срок поменьше. Предел заоблачных мечтаний - оправдание, по статистике ждет одного из пятисот. Все - иллюзорность, подогреваемая настойчивыми взглядами - что там видно из небольшого окна? Как правило, якобы более свободных осужденных, подавшихся в хозобслугу, и деревья, горожан - реже. Из-за этого, кстати, многие исподволь начинают замышлять остаться отбывать приговор при СИЗО, но публично поплевывают в «шерсть».
Самые интересные собеседники - люди по экономическим статьям либо наркоманы, те, кто из обеспеченных слоев. Невыносимы мигранты. Удобно сидеть с преуспевавшей буржуазией и попавшими под кадровые перетряски чиновниками: таких хватает. Данная категория граждан не страдает от блатной дорожки и получает исправные передачки. Нормально делить камеру с русскими трудящимися, попавшими под уголовное дело по бытовухе или из-за произвола органов. На зоне такие мужчины идут на промку, в камере интригами не страдают, и по фене не болтают.
Головная боль - блатные, городская шпана, сторчавшиеся наркоманы, всегда готовые поработать на дядю опера, жители титульных республик Северного Кавказа да приезжие с иным разрезом глаз и цветом кожи. По последней части сидит откровенный криминал: мерзкие статьи, например, наркоторговля и изнасилование.
В остальном, повседневная жизнь в камере сведена к жеванию, аппетитному, в зависимости от обстоятельств, рисованию «детских» рисунков, настольным играм и написанию жалоб по инстанциям. Раз в неделю событие - баня, выводят всей камерой, в это время опера любят пошмонать помещение на предмет мобильников.
Тема еды, когда жует и снует ложками вся камера, обостряется в обед и ужин. Обед между двенадцатью утра и тремя часами дня: к кормушке подходит один человек, со стопкой мисок и ждет, что ему нальют, остальные осторожно передают по цепочке емкости до дубка - т.е. стола. Ужин ближе к шести вечера, и не позже восьми. На обед - баланда, в зависимости от наглости начальника тюрьмы или кухонных заправил. Хорошо, если густо заправленная промышленным жиром картошка с чем-то, но всегда без мяса, плохо, когда помои с опарышами. При любом раскладе в тарелку летит по максимуму приправы, от сухой до майонеза, привет! - смачная реакция желудка и ожирение. На второе подают вареную кислющую капусту, такую, что жутко воняет и от которой сводит рот. Ее не могут есть даже голодные хаты. Ужин прост: уха из путассу, что съедобно, и подобие молока. Если договориться с баландером, он нальет пару порций: многие зеки воротят от ухи нос, а зря.
Поход к медикам воспринимается как пародия на сексуальную охоту. Формальный диалог с медичкой специально затягивается, чтобы изучить все линии ее тела и рассмотреть одежду, скрытую халатом. Изголодавшийся взор исключительно точно фиксирует обнаженные части - лодыжки, если она в юбке, шею, руки, лицо. Губы - особенно детально, а обоняние воспаленно впитывает запах женщины. В камере поход в медпункт или санчасть будет пересказываться, перевираться, и ты потратишь часы, выстраивая планы увидеть ее на свободе, без белого халата. Из-за жажды увидеть лицо женщины, зеки, даже здоровые, всегда выпрашивают таблетки при обходах, ведь вывод в медпункт все-таки редкость, а лицо, на которое запал, надо обновлять в памяти. Есть ли муж у дамы - это неинтересно.
Вновь о негативном. Обыск может иметь место только утром или отдельно днем. Естественно, он формален и заключается в умыкании, типа, запрещенных вещей: не библиотечных книг, особенно - печатных изданий. Отнимают пластиковую посуду, говорят - сверх меры. Еще бывает инвентаризация - второе одеяло нельзя, как ни мерзни, больше чем один комплект одежды тоже табу, особенно шорты в жару. Найденные «запреты», в лучшем стечение обстоятельств такие, как одежда, идут на склад, или летят на продол - книги, тара, периодическая печать. Как понятно, мусора просто глумятся над народом.
После шести вечера наступает пора блаженства: оперативники уходят по домам, гости из органов не приезжают в такие сумерки, а межкамерные переводы закончились. Как и усиленные обыски. До десятичасового отбоя полное спокойствие, естественно, если это не пресс-хата. Даже в телевизоре появляются более или менее приличные фильмы и сериалы.
Отбой в тюрьме - формальность, просто выключается большое освещение и обесточиваются розетки, телевизор бай-бай. Впрочем, так не повсеместно в России, как говорят, - везде свои особенности. С отбоем дает о себе знать ночная жизнь тюрьмы - дорога: сети канатов, по которым бегут из камеры в камеру малявы и посылочки. Еще сидящие достают из тайников мобильные телефоны, не все из них, но они много где в наличии. Болтовня по телефону отнимает часы и лишает сна не только звонящего, но и слушающего. Звонят чаще женщинам, подругам или тем, кого хотят видеть таковыми.
Дорога напрягает зачастую бессмысленной загрузкой, ненужной перепиской не по делу, истеричными перестукиваниями и криками, длительной работой, и необходимостью плести канаты и делать «ружья» из бумаги. На канаты жертвуются носки и свитера, если худо дело, так плетется нить из обычных футболок. На радикально красных централах дорог нет, стоит тишина, или слышны приглушенные пытки тех, кто не идет на сделку со следствием.
Максим Собеский
