Мы со Пскова два громилы...
«Самарский»; вариант «Двух громил»; датируется периодом между 1924 (упоминание Ленинграда) и 1926 годами. Когда точно, собиратель Орест Цехновицер не пишет. Зато существует вариант с более точной датой. Это песня «Мы со Пскова два громилы»; из повести Вениамина Каверина «Конец хазы»; [ Хаза – притон уголовников; просто квартира (заимств. жаргоном из нем. das Haus дом, через идиш). ], опубликованной в 1924 году. Скорее всего, вариант Каверина – более ранний по отношению к «Самаре»;. Все-таки прежде чем выйти в свет, книга определенное время писалась в период, когда Ленинград был еще Петроградом. Хотя, конечно, перекроить Петроград в Ленинград для жульмана-сочинителя ничего не стоит; возможно, и в самарском варианте сначала упоминался Питер, а потом народ слегка подправил?
Что сказать о каверинской версии? В ней, во-первых, появляется новый рефрен-абракадабра, во-вторых, указание на место рождения «героев»; – «Мы со Пскова два громилы»;. Приводим отрывок из повести, в котором шпана поет эту песню, прервав «жестокий романс»; бродячих исполнителей:
«Хевра [ Хевра – группа уголовников, компания, сообщество. Из иврита, где значит «товарищество, братство»;. ] слушала...
– Не хотите? – грозно заорал Пятак, вскакивая с дивана, – не хотите, блошники? Так и х... с вами, мы сами споем! Братишки, покажем ему, как нужно петь хорошие песни! Девочки, подтягивай! Начинай!
Он поставил одну ногу на стол, приложил руку к груди и затянул высоким голосом:
– Мы со Пскова два громилы
Дим дирим дим, дим!
У обоих толсты рыла
Дим дирим дим дим!
Мы по хазовкам гуляли
Дра ла фор, дра ла ла!
И обначки [ Обначка – то же, что заначка: припрятанное добро, деньги. ]очищали
И м ха!
Через несколько минут вся хевра, даже Турецкий Барабан, пела так, что в малине дрожали стены.
– Вот мы к хазовке подплыли [ Подплыли – скрытно подошли. ]
Дим дирим дим, дим!
И гвоздем замок открыли
Дим дирим дим, дим!
Там находим двух красоток
Дра ла фор, дра ла ла!
С ними разговор короток
И м ха!
– Вот мы входим в ресторан
Дим дирим дим, дим!
Ванька сразу бух в карман
Дим дирим дим, дим!
Бока рыжие срубил [ Украл золотые часы («бока, бочата»; – часы, устаревш. арго; «рыжий»; – золотой, «срубить»; – добыть). ]
Дра ла фор, дра ла ла!
Портсигара два купил
И м ха!
– Эй, буфетчик старина,
Дим дирим дим, дим!
Наливай-ка, брат, вина
Дим дирим дим, дим!
Вот мы пили, вот мы ели
Дра ла фор, дра ла ла!
Через час опять сгорели [ Сгореть – попасться, быть схваченными. ]
И м ха!»;
Еще раз подчеркнем: именно в повести «Конец хазы»;, то есть в 1924 году, впервые встречается вариант начальной строки – «Мы со Пскова два громилы»;. С большой степенью вероятности можно предположить, что Псков в песню вставил... сам писатель. Вениамин Александрович Каверин родился в Пскове в 1902 году, родной город он так или иначе упоминает в ряде своих произведений. Каверин предпочитал «шифровать»; родные пенаты. Так, в приключенческой повести «Два капитана»; (1940
1945) Псков именуется «городом Энском»;. А повесть «Конец хазы»; начинается с буквального указания на Псков:
«Гражданская война, грохотавшая по России пулеметами от Баку до Кольского полуострова, не пощадила этого города, построенного на слиянии двух рек и обнесенного каменной стеною, которую в свое время с большим упорством долбил каменными ядрами Стефан Баторий»;.
Чрезвычайно любопытно при этом, что интеллигенты, слыша песню «Мы со Пскова два громилы»; в Соловках (единственном концентрационном [ В то время это было официальным термином советской «исправительной»; системы. ] лагере Страны Советов), воспринимали ее как придуманную Кавериным и лишь затем перекочевавшую «в народ»;. Николай Кавин в очерке «Человек-эпоха»; приводит запись выступления Дмитрия Сергеевича Лихачева на сцене ленинградского Дома писателей в ноябре 1992 года Вспоминая свои лагерные впечатления, академик среди прочего коснулся «соловецкого фольклора»;:
«Бытовали песни литературного происхождения, исполнявшиеся популярными в те годы певцами, и в первую очередь Леонидом Утесовым: “Гоп со смыком это буду я...”, “Мы со Пскова два громилы...”»; [ Кавин Николай. Человек-эпоха. // «Звезда»;. № 11. Санкт-Петербург, 2006. ].
Впервые же Лихачев упоминает вариант с Псковом в статье «Черты первобытного примитивизма воровской речи»;, написанной в 1933-м, а опубликованной в 1935 году. В этой работе 27-летний Лихачев очень точно подмечает особенность воровских песен, которая подтверждается многими очерками о блатном песенном фольклоре из моих книг – в том числе из этой:
«Умение хорошо, “хлестко” рассказать о каком-либо событии ценится в воровской среде чрезвычайно высоко.
Весь характер хвастовства предполагает нечто, отдаленно напоминающее “камлание” шамана... Большинство воровских песен несомненно носят отпечаток этого хвастовства. Воровская песня – это обычно рассказ вора о своих “подвигах”, чаще всего ведущийся от первого лица (единственного или множественного числа). Все это – изложенные в стихотворной форме “охотничьи рассказы”.
Таковы:
Я вор-чародей, сын преступного мира...
Старушку Божию зарезал,
Сломал я тысячу замков -
Вот громила я каков...
Мы со Пскова два громилы...»;
То есть в Соловках исполнялась уже песня о псковских громилах.
Я вынужден, однако, исправить явные неточности именитого академика, допущенные Дмитрием Сергеевичем в выступлении 1992 года. Во-первых, Леонид Утесов не исполнял песню «Мы со Пскова два громилы»; ни в одном варианте. «Гоп со смыком»; – да, «Громил»; – нет. Во-вторых, и это совершенно определенно, ни «Гоп»;, ни «Громилы»; не являются «песнями литературного происхождения»;. Это «классические»; фольклорные воровские песни. Но речь у нас не о «Гопе»;, поэтому вернемся к псковским громилам. Что еще обращает на себя внимание в этой песне? Разумеется, эпизод с красотками и их изнасилованием во взломанной квартире. А возможно, и с убийством? Фраза «с ними разговор короток»; допускает достаточно широкие толкования. Кроме одного: вряд ли налетчики потащили двух красоток с собой в ресторан покутить это не есть «короткий разговор»;; подобный фразеологизм чаще всего таит в себе имманентную угрозу – тем более в описанной ситуации.
Но более ни в одном варианте «Громил»; упоминания о красотках, которых преступники застали на квартире и «попользовали»;, мы не встретили. Объяснение чрезвычайно простое. На переломе 20–30-х годов прошлого века начал формироваться знаменитый свод неписаных «воровских законов»; обязанностей и табу, которых должен придерживаться «настоящий блатной»;: запрет иметь дом и семью, обязанность отказаться от родных, даже от матери. Можно добавить запрет «честному вору»; копить деньги, обязанность все награбленное, наворованное прогуливать, запрет убивать без крайней необходимости («мокрушник»; – позорная каста), презрение к хулиганам и т.д. К одному из таких запретов относилось и изнасилование (после событий около сада Сан-Галли в Чубаровом переулке Ленинграда, где произошло массовое изнасилование комсомолки, нескольких преступников расстреляли и существенно усилили уголовную ответственность по отношению к насильникам). Насильник в воровском обществе «нового типа»; попросту физически уничтожался (как и церковный вор – «клюквенник»;, «марушник»;). Позднее, с развитием в местах лишения свободы педерастии (поначалу после Великой Отечественной, когда зоны активно стали делиться на мужские и женские, но ярче всего – в 1960-е, с чудовищным ужесточением Уголовно-процессуального кодекса, который свел до минимума личные свидания), насильников стали яростно «опускать»;, то есть превращать в пассивных педерастов.
Разумеется, уже в 1930-е упоминание о том, что «блатные»; изнасиловали девушек-«терпил»; (потерпевших), пропадает, начисто вымарывается из песни.
Наконец, мы уже упоминали в главе о раннем варианте «На соборе часы бьют»; о знаменитом Ваньке, лезущем в чужой карман. Повторяться не будем, заметим лишь, что использование в каверинском варианте имени Ванька свидетельствует о том, что этот текст появился раньше записанного Цехновицером «Ты Самара качай воду»;. И в сборнике Козина, и в «Конце хазы»; Каверина упоминается именно Ванька; Гаврила же появляется позднее, лишь в «Самаре»;.
Могут возразить: да ведь при множестве вариантов и имена могут встречаться разные! Все так. Да только после упоминания Гаврилы это имя упоминается во всех подряд версиях песни о двух громилах. А в двух ранних версиях фигурирует имя Ванька. Впрочем, возможно, «каверинская»; (с «поздним»; Ванькой) и «самарская»; (с Гаврилой) версии некоторое время существовали параллельно, а затем Гаврила Ваньку «задвинул»;. И «задвинул»;, судя по всему, навсегда.
Ламца-дрица, гоп ца ца,или Дери-бери-бумбия
И еще один штрих. Я имею в виду рефрены-абракадабру после каждого куплета. Это довольно редкое явление для «блатной»; песни, оно больше встречается в песнях «уличных»;. Например, в «одесских»; куплетах. Помните знаменитую «Как на Дерибасовской, угол Решильевской»;? Впервые она прозвучала в эстрадной юмористической программе «Куплеты газетчика»;, или «Одесские новости»;, созданной специально для молодого Леонида Утесова в 1917 году, по меткому определению Александра Розенбойма из его эссе «Ужасно шумно в доме Шнеерсона...»;, «тремя китами»;, на которых держался репертуар тогдашней одесской эстрады, – Яков Соснов, известный под незатейливым, но таким одесским псевдонимом «Дядя Яша»;, Яков Ядов да Мирон Ямпольский... уже трудно определить, кому из них принадлежит текст песни «Как на Дерибасовской угол Ришельевской...»; Но со всей определенностью можно сказать, что она впервые прозвучала в Большом Ришельевском театре, который помещался в доме № 47 на одноименной улице, не так уж далеко от того места, где «на старушку-бабушку сделали налет»;. Утесов изображал продавца газет и пел среди прочего:
Как на Дерибасовской,
Угол Ришельевской,
В восемь часов вечера
Разнеслася весть,
Что у нашей бабушки,
Бабушки-старушки,
Шестеро налетчиков
Отобрали честь!
Припев:
Оц-тоц-первертоц,
Бабушка здорова,
Оц-тоц-первертоц,
Кушает компот,
Оц-тоц-первертоц,
И мечтает снова,
Оц-тоц-первертоц,
Пережить налет.
Да в том же «Конце хазы»; проститутка Сушка, «пыхтя папиросой»;, поет не менее известные – хулиганские – куплеты:
Мальчик девочку любил
И до дому проводил,
И у самого крыльца
Ланца дрица а ца ца!
Вот идет девятый номер.
На площадке кто-то помер.
Тянут за нос мертвеца,
Ланца дрица а ца ца!
Можно привести и другие примеры, но многие из них относятся к более позднему периоду, когда «Путевка в жизнь»; уже вышла на экраны. Например, «В далеком Лондоне погасли огоньки»;, появление которого некоторые исследователи относят к послевоенному времени 1940-х:
В далеком Лондоне погасли огоньки,
В далеком Лондоне все спать легли.
И только в баре, где все по паре,
Танцуют танец шико-гали до зари.
Припев:
А дрипа-пеш-пеш-пеш-пеш-пеш.
А дрипа-пульки, пульки, пульки, пульки, пульки,
А дрипа-пеш-пеш-пеш-пеш-пеш,
А дрипа-пульки, пульки, пульки, и назад...
Почему нас интересуют подобного рода рефрены? Дело в том, что «Гаврила»; из «Путевки в жизнь»; несколько «выламывается»; из их стройного списка. Все подобного рода повторения связывает одно – совершенная бессмысленность, никакого внятного содержания. В «Гавриле»; дело обстоит не совсем так.
С чего это? – возразит читатель. Какой смысл в этом «гоп дери-бери-бумбия»;? Бред, как и остальные припевки.
А вот и нет. Рефрен из киношного «Гаврилы»; вовсе не лишен смысла. Напомним его – «гоп – дери-бери-бумбия»;. Перефразируя слова легендарного Винни-Пуха: это «дери-бери»; неспроста. Сразу оговоримся: некоторые могут возразить, что-де им слышится вовсе не «дери-бери»;, а «тири-бири»;, а посему припевчик ничего не значит. Но дело в другом: что бы ни пел в фильме Жаров, а соответственно подготовленная часть слушателей воспринимала рефрен именно как «дери-бери»;. То есть как некий призыв рвать и хватать что попало.
Речь не о моих предположениях. «Дери-бери»; встречается еще до «Гаврилы»; и в русском фольклоре, и в русском просторечии. «Драть»; и «брать»; нередко стоят рядом вместе в составе русских поговорок. Например, у Владимира Ивановича Даля: «Лишнее не бери, карман не дери, душу не губи»;, «Рот дерет, а хмель не берет»;.
Выражение «дери-бери»; (имитация призыва) использовалась среди народа как синоним безудержного грабежа и потому чаще всего всплывала в переломные моменты. Так, у Артема Веселого во фрагменте романа «Россия, кровью умытая»; (1924; полностью опубликован в 1932 году) встречаем: «– Какой он партии? – спросил Галаган. – Партия дери-бери… Кадушки-рядушки, ни с чем не расстаются»;.
Так что русский народ был подготовлен к уголовной припевке «дери-бери»; как к определению разбойничьего беспредела, от кого бы он ни исходил. В конце концов, одно только слово «драть»; зафиксировано русским фольклором в поговорках и фразеологизмах однозначного толка – «драть три шкуры»;, «драть как сидорову козу»;... Созвучное «брать»; и вовсе в особом толковании не нуждается.
Мы уже убедились, какой бешеной популярностью пользовался в 1930-е годы фильм «Путевка в жизнь»;, а уж тем более песня «Гаврила»; в интерпретации Фомки Жигана. Так вот: рефрен «дери-бери»; аукнулся особо в послевоенном ГУЛАГе. Во время так называемой «сучьей войны»; – жестокой резни между «честными ворами»; и «суками»;, ярко вспыхнувшей в 1947 году, в рядах «отступников»; от «воровского закона»; («сук»;) стали появляться разнообразные группировки, а затем возникает «третья сила»; из числа арестантов, не желавших прибиваться ни к «честнякам»;, ни к «сучьему племени»;. Это были так называемые «махновцы»;, они же – «беспредел»;, лозунг которых – «Бей сук слева, а честняков – справа!»;. Одной из «махновских»; разновидностей стала группировка «дери-бери»;. В учебнике Ю.А. Дмитриева и Б.Б. Казака «Пенитенциарная психология»; (Ростов-на-Дону: Феникс, 2007) авторы пишут:
«Из “мужиков”, “фраеров” выделились и иные новые «масти»;, например: “зеленые”, “красная шапочка”, “белый клык”, “дери-бери”, “ломом опоясанные”, “лохмачи”»;.
Мы не будем вдаваться в описание каждой из этих «мастей»;, остановимся лишь на интересующей нас – «дери-бери»;. Частично можно согласиться, что эта «масть»; состояла из сидельцев, которые не принадлежали к профессиональному преступному миру. Конечно, там могли быть и бывшие «блатари»;, «отошедшие»; от «правильных воров»;. Но основной костяк составляли крепкие ребята, которые сбивались в дикие стаи по типу «кто попало»;. Особенно приветствовались «вояки»; – бойцы Советской армии, не нашедшие себе места после войны в мирной жизни и ставшие на криминальный путь, а также здоровенные крестьянские ребята, попавшие в арестантский мир после коллективизации (воровской мир, хотя и с удовольствием их использовал, но называл «хлебными ворами»;, то есть случайными в «благородном сообществе»;). Некоторые из особо крепких вояк и крестьян предпочитали держаться сами по себе; их называли «челюскинцами»; (один на льдине»;), «ломом подпоясанными»; (то есть настолько здоровыми, что могут согнуть лом вокруг талии) и проч. Но, повторяю, «конченые отморозки»; объединялись в группировки «дери-бери»;, которые занимались открытым лагерным бандитизмом.
И вот в названии этой группировки рефрен из «Гаврилы»; сыграл важную роль. Впрочем, термин «дери-бери»; могли использовать и блатари еще до войны. Как свидетельствуют документы, во время репрессий 1937
1938 годов удар власти был направлен не только на оппозицию и инакомыслящих, но в том числе и на лагерных бандитов. Однако в то время термин «дери-бери»; в лагерном сообществе не зафиксирован.
Наконец, завершая тему рефренов, отметим, что в более поздних вариантах Аркадия Северного и в современных исполнениях актеров Максима Кривошеева и Сергея Степанченко используется уже не «дери-бери»;, а несколько измененная абракадабра из каверинского «Конца хазы»; – « Дра ла фор, дра ла ла!»;.
Разумеется, наш очерк не может обойтись без этой современной версии песни «Два громилы»; (в основном по текстам Аркадия Северного):
Жили-были два громила, дзынь-дзынь-дзынь,
Один я, другой – Гаврила, дзынь-дзынь-дзынь,
А если нравимся мы вам, дралаху-дралая,
Приходите в гости к нам – дзынь-дзара!
Мы вам фокусы устроим, дзынь-дзынь-дзынь,
Без ключа замок откроем, дзынь-дзынь-дзынь,
Хавиру [ Хавира – квартира. ] начисто возьмем, дралаху-дралая,
А потом на ней кирнем [ Кирнуть – выпить спиртного. Словечко известное, но разъясняю для особо рафинированной публики. ] – дзынь-дзара!
Не успели мы кирнуть, дзынь-дзара,
А лягавый тут как тут, дзара;
Забирают в ГПУ, дралаху-дралая,
А потом везут в тюрьму – дзынь-дзара!
Девять месяцев проходит, дзынь-дзынь-дзынь,
Следствие к концу подходит, дзынь-дзынь-дзынь,
Собираются судить, дралаху-драя,
Лет на десять посадить – дзынь-дзара!
Вот мы входим в светлый зал, дзынь-дзынь-дзынь,
Судьи все давно уж там, дзынь-дзынь-дзынь,
А налево прокурор, дралаху-дралая,
Он на морду чистый вор – дзынь-дзара!
Сидит справа заседатель, дзынь-дзынь-дзынь,
Мой старейший был приятель, дзынь-дзынь-дзынь,
А налево заседатель, дралаху-дралая,
Он карманов выгребатель – дзынь-дзара!
Впереди сидит судья, дзынь-дзынь-дзынь,
Рылом – чистая свинья, дзынь-дзынь-дзынь,
Получивши деньги в лапу, дралаху-дралая,
Стал для нас он ро/дным папой – дзынь-дзара!
Тут защитничек встает, дзынь-дзынь-дзынь,
И такую речь ведет, дзынь-дзынь-дзынь,
«Греха на душу не брать, дралаху-дралая,
Я прошу их оправдать – дзынь-дзара!»;
Не проходит тут и час, дзынь-дзынь-дзынь,
Оправдали судьи нас, дзынь-дзынь-дзынь,
Ксивы [ Ксива – документ, паспорт. ] на руки вручают, дралаху-дралая,
И на волю отпускают – дзынь-дзара!
Вот мы заходим в ресторан, дзынь-дзынь-дзынь,
Гаврила – в рыло, я – в карман, дзынь-дзынь-дзынь,
Бочата рыжие [ Рыжие бочата – золотые часы («бочата»;, «бока»; – часы на «старой фене»;). ] срубили, дралаху-дралая,
А потом всю ночь кутили – дзынь-дара!
Жили-были два громилы, дзынь-дзынь-дзынь,
Один я, другой – Гаврила, дзынь-дзынь-дзынь,
А если бабки есть у вас, дралаху-дралая,
Пригласите в гости нас – дзынь-дара!
Эта версия в общем-то отражает именно советскую систему судопроизводства, когда института присяжных не существовало, их заменяли два народных заседателя, занимавшие места рядом с судьей – справа и слева от него. В то же время жаргонное «бока»;, «бочата»; в значении «часы»; смотрится чужеродно, поскольку давно уже заменено термином «котлы»;.
Как мы можем убедиться, история с «громилами»; в современном варианте завершается вполне счастливо. Однако существует и другая версия, куда менее оптимистичная (ради справедливости заметим – и куда менее популярная, хотя и размноженная многочисленными сборниками «уличных песен»;). Она исполняется вовсе без рефрена:
Жили-были два громилы,
Один я, другой – Гаврила,
Жили-были, поживали,
Баб барали [ Барать – совокупляться. ], водку жрали.
Раз заходим в ресторан,
Гаврила – в рыло, я – в карман,
Бока рыжие срубили,
А потом на них кутили.
Но недолго мы гуляли,
Лягаши нас повязали,
Быстро дело создают,
И ведут в народный суд.
Нам судья попался строгий,
Мы ему с Гаврилой – в ноги,
Нас подняли чин по чину,
Дали в рыло, дали в спину!
А налево – прокурор,
Он на морду – чистый вор,
Он ведет такую речь,
«Лет на десять их упечь!»; [ Вариант: «Он не хочет нас понять, Хочет срок нам припаять»;. ]
Вот защитничек встает
И такую речь ведет:
«Чтоб на душу грех не брать,
Я прошу их оправдать»;.
Но не тут-то, братцы, было,
Намотали нам с Гаврилой,
Не ходить нам в ресторан,
Не шмонать [ Шмонать – шарить, обыскивать (от «шмон»; – обыск). ]чужой карман.
О братьях-громилах и их вкладе в историю песенного блатного фольклора можно говорить долго. Однако в завершение очерка хотелось бы обратить внимание читателя на то, что «Громилы»; оказали влияние и на авторскую песню Владимира Высоцкого. Я имею в виду шутливую балладу «Про двух громилов – братьев Прова и Николая»;:
Как в селе Большие Вилы,
Где еще сгорел сарай,
Жили-были два громилы
Огромадной жуткой силы
Братья Пров и Николай.
Влияние очевидное – «Жили-были два громилы»;... Правда, Владимир Семенович расщедрился и назвал по имени обоих братьев. Далее, правда, сюжеты расходятся: в «Громилах»; блатного фольклора подельники крадут и грабят из корысти, чтобы на «барыши»; пить-гулять, для того и бьют (лишь в одной версии – насилуют с убийством). У Высоцкого братья просто, что называется, дурью маются, от большой силы крушат-ломают все, что попадется:
Николай – что понахальней
По ошибке лес скосил,
Ну а Пров – в опочивальни
Рушил стены – и входил.
В песне Высоцкого все кончается просто:
...к нам в селенье
Напросился на ночлег
И остался до Успенья,
А потом – на поселенье
Никчемушный человек.
И вот этот блаженный, когда братья уже собрались перебить в драке всех сельских мужиков,
Этот самый горемыка
Чтой-то братьям приказал...
Братьев как бы подкосило
Стали братья отступать
Будто вмиг лишились силы...
Мужичье их попросило
Больше бед не сотворять.
Мужики не расслышали слов «блаженного»;
И решили: он заклятьем
Обладает, видно...
Ну а он сказал лишь: «Братья,
Как же вам не стыдно!»;
Песня эта была написана и впервые исполнена в 1970 году. Однако, видимо, она не очень удовлетворяла Высоцкого «морализаторским финалом»;. Не хватало «изюминки»;, неожиданного поворота... И в 1971 году он создает новую версию «Громил»;. В ней он лишает братьев имен, зато, как и в уголовной песне, речь идет от первого лица – одного из братьев:
Мы живем в большом селе Большие Вилы,
Нас два брата, два громилы.
Я ошибочно скосил дубову рощу,
Брату – это даже проще.
Нас все любят, но боятся жутко
Вдвоем мы
Не жидки!
Мы с понятьем, конечно, не шутка
Убьем по ошибке.
Братьев посылают из села к чертям собачьим, они долго живут среди этих чертей, возвращаются уже умиротворенными, лишь один время от времени гнет дула на танке, чтобы хоть к чему-то приложить дурную силу. Однако в родное село братьев не пускают, да и на всей планете им места нету. Тогда они находят своеобразный выход:
И задумали мы с братом думку
Вдвоем мы
В три смены...
Брат все двери искусал – и все ж додумкал:
Пойдем мы
В спортсмены!
Как говорится, иные времена – иные нравы. Знал бы покойный Владимир Семенович, что на переломе 80–90-х годов ХХ века в России многие спортсмены как раз и подались в громилы, в бандиты! Даже появился специальный термин – «организованная спортивность»;. Так что дело Гаврилы живет и побеждает...
Автор: Александр Сидоров
