Александров
Он работал мастером механического цеха, что по соседству с автопарком. Был искусным слесарем, славился своими золотыми руками, отзывчивостью. Мне приходилось несколько раз обращаться к нему с поломанными деталями моей развалюхи. В убогом приисковом автопарке о запчастях не приходилось даже мечтать; тройной свисток парового экскаватора: «Воду давай!» — неизменно означал для меня реальную угрозу: «Пойдешь на общие работы!»
Александров это отлично понимал; он неизменно выкраивал время и «лепил» вышедшую из строя деталь. Ухитрялся даже восстанавливать хвостовик редуктора с выломанными зубьями.
Он был верующим — баптистом, правда, свое убеждение никому не навязывал. Работая на одном из московских заводов слесарем-лекальщиком, он попал под «кировский набор» 1935 года, ему «припаяли» 58-ю статью, пункты 10—11: контрреволюционная агитация, усугубленная «организацией», в которой состояли двое — он и его «стукач».
У блатарей Александров был «в законе». То ли они уважали его за религиозность, то ли за то, что он не отказывал им в просьбах, когда позарез нужно было «перо» — воровская финка. Финки изготавливал он мастерски. Лезвия ковал из крупных шарикоподшипников, обрабатывал их и калил в масле, ручки делал наборные — из бивней мамонта, найденных в шахтах,— финки получались у него на редкость красивыми. Воры ему ни в чем не отказывали, делились с ним последним.
Никто не смел упрекать его в изготовлении воровских ножей: один-единственный отказ с его стороны — и он поплатился бы жизнью. Это понимали, и он сам, и те немногие, которые знали об этом сомнительном симбиозе.
Летом 1945 года он ожидал освобождения, заканчивался его десятилетний срок.
Его вызвали и объявили ему о повторном десятилетнем сроке...
Зимним утром обнаружили в разрезе уже окоченевший труп начальника смены Котова. Окровавленный забурник, которым ему проломили череп, лежал тут же.
Среди состава горнадзора прииска Котов слыл кровожадным пиратом и садистом. Ему ничего не стоило загнать бригаду в шахту, еще заполненную аммонитными газами после отпалки, при убожестве кустарной маломощной вентиляции; заключенные харкали кровью и теряли сознание: тряпки, пропитанные мочой, через которые они дышали, мало помогали.
Способен был Котов на любую пакость. Было несколько анонимных предупреждений в его адрес, что он приговорен к смерти, но он зверел еще сильнее.
Политотдел горного управления вызвал его в поселок Нексикан. Там он задержался, приисковой машины на перевалке не оказалось. От Нексикана до прииска было 18 километров, и он пошел пешком, на ночь глядя.
Уезжал он с документами. Когда нашли его труп, в карманах было пусто.
Приисковый «кум» развил бурную деятельность. Он пересажал, перемучил кучу подозреваемых, но виновного даже с помощью сексотов так и не нашел.
Вскоре Александров исчез. Его объявили в бегах.
Уже к концу 1947 года я был переведен на автобазу горного-управления в Сусумане, и меня несколько раз посылали с длинномерным лесом на «Октябрьский». Эстакады для промывочных приборов в те годы строили из леса. После скоротечного промсезона отработавшие приборы бросались. Небольшая их часть, правда, использовалась для крепи в шахтах. Остальное за долгую свирепую зиму растаскивали на костры. В 1938 году будущий Сусуман и прииски района были окружены таежными лесами; их быстро истребили. Колымская лиственница растет на вечной мерзлоте только два-три месяца в году, прирост у нее за это время мизерный. К началу 50-х годов круглый лес уже приходилось заготавливать в тайге за 200—300 километров и вывозить его по перевалам горных дорог или же вообще доставлять морем с Сахалина.
Старые друзья на «Октябрьском» мне поведали о недавних событиях, связанных с Александровым.
Весь вольнонаемный состав (как договорники, так и освободившиеся из лагерей и тем более так называемый «опецконтингент») как в военные, так и в послевоенные годы был закреплен за всемогущим Дальстроем и правом увольнения на материк не пользовался.
Единственным в те времена ведомством на Колыме, не подчинявшимся Дальстрою, был Гражданский воздушный флот.
Кто снабдил Александрова документами, кто искусно переделал для него паспорт убитого Котова — это осталось тайной.
Он был принят на работу в качестве механика по наземному оборудованию в небольшом аэропорту Куйдусун — недалеко от Оймякона.
Одной из первых авиалиний, связывавших Колыму с материком, была линия Берелех — Якутск. Транспортные «Ли-2» увозили золото, намытое на приисках, совершали промежуточную посадку в Куйдусуне, где они дозаправлялись и догружались касситеритом. Взлетев, они преодолевали опасный Верхоянский хребет и садились в Якутске.
Здесь Александров на протяжении года показал себя весьма ценным работником. Ему пообещали перевод через некоторое, время на аэродром Якутска.
Но — человек предполагает, судьба располагает...
Как-то он обедал в маленькой столовой работников аэропорта. За соседний стол сел незнакомый приезжий человек в форме бойца ВОХР. Он был вооружен. Незадолго до этого он сдал спецпакет местному «куму» и, прежде чем ловить попутку, зашел перекусить. Он пристально посмотрел на своего соседа.
— Здорово, Александров! Давно освободился?
Александров узнал его. Еще перед войной тот конвоировал бригаду на прииске «Большевик» и запомнил своего подопечного.
И тут Александров совершил роковую, непоправимую ошибку. Ответил бы он коротко, что-нибудь вроде: «Да, уже больше года. Работаю здесь механиком...» — инцидент был бы исчерпан. Однако его застали врасплох: все-таки он же был в бегах и фигурировал под чужой фамилией.
— Вы ошиблись. Я не Александров, Моя фамилия — ...
Вохровец недоуменно пожал плечами. Александров понял свой промах, но было уже поздно. Слово не воробей, вылетело — не поймаешь.
Вохровец быстро пообедал и вернулся к «куму». Александрова тут же арестовали.
Привезли его согласно инструкции на прииск «Октябрьский», в ОЛП.
Он был еще живой.
Окровавленного, умирающего беглеца привязали к вкопанному возле вахты столбу, чтобы он был на виду у всех лагерников, выводимых на работу и приходивших с работы. На третьи сутки отвязали его — «сняли со креста» - бросили на санки и отвезли на сопку за лагерем.
НЕТ ЧЕЛОВЕКА — НЕТ ПРОБЛЕМЫ.
Федоров
Первый участок прииска был расположен в узком распадке. До вторжения человека тут протекала быстрая горная речушка. Потом пошли шахты, полигоны, появился характерный для приисков лунный ландшафт.
Речка исчезла.
Из населения первого участка всему прииску были известны двое. Обоих бог не обидел ростом.
Начальник участка, долговязый абхазец Па пава, говорящий гортанным пулеметом, слыл знающим свое дело горняком. В 50-х годах он стал начальником одного из приисков Тенькинского района. От большинства себе подобных он отличался
тем, что, в пределах правил рабовладельчества, старался относиться к заключенным в какой-то мере по-человечески.
Вторым известным на прииске человеком был кузнец участка зэка Федоров. Почти двухметрового роста широкоплечий богатырь, он обладал незаурядной физической силой. На участке были две шахты, в которых работали перфораторами «Вортлигтон» вольнонаемные бурильщики, верные кандидаты в силикозники. Федоров обеспечивал их ромбической сталью для буров и забурников. Он делал свое дело превосходно. Работал один, без молотобойца, закаливал буры.
Кузница находилась сразу за вахтой, небольшой запас угля зорко охранялся. Федоров был потомственным старателем из Бодайбо. Срок ему припаяли соответственно его росту, на всю катушку, 25 лет, с букетом пунктов 58-й статьи.
После долгих хлопот Папава добился для него расконвоирования: наметанный, опытный глаз старателя Федорова с первого беглого взгляда безошибочно находил «спай» хоть в шахте, хоть на поверхности. Так на приисках называли вожделенный пограничный слой на переходе от торфов, глухой породы, к золотоносным пескам. Содержание россыпей по спаю было особенно богатым; вероятность нахождения самородков там также часто была реальной. Но ведь этот спай нужно было ухитряться находить, как и «кочки» за контурами отработанных забоев. Федоров их находил своим природным нюхом, интуицией.
В летние месяцы промывочного сезона Федоров еще светлой ночью впрок заготавливал заправленные буры, складывал их возле шахты. Потом рано утром, еще перед разводом, брал в руки кайло, лопату, лоток и скребок и отправлялся бродить по (брошенным забоям прииска. Людей старался избегать.
В удачный день — таких у него было немало — он вечером высыпал Папаве на стол больше золота, чем намывал весь участок!
Он даже зимой ухитрялся сдавать металл: делал в «своих» забоях пожоги, промывал лотки с песками в кузне, в большом стальном корыте.
Папава выписывал ему двойной «рекордистский» паек и сверх того, по возможности, кое-какие продукты. Получал он даже спирт. На курево не претендовал — не курил. Он был едва ли не единственным зэком на прииске, которому выписывалось обмундирование первого срока.
Блатарей на подлагпункте не было, Папава лично следил за тем, чтобы их там не было. Мелкое жулье соваться к Федорову боялось — он умел за себя постоять.
В марте 1946 года, когда колымские морозы еще свирепствовали вовсю, Федоров исчез. Неделю его разыскивали по всему прииску, целая бригада была выделена для розысков, она
тщательно обшарила забои. Тщетно, он как в воду канул. Наконец по настоянию «кума» его объявили в побеге.
«Во льдах» он побыл месяца два. В мае его привели на сюдлагпункт, разумеется, избитого до полусмерти.
Двое суток продержали Федорова в карцере. Потом выволокли его, обмороженного, и отправили в центральный штрафной изолятор на «Линьковый».
С «Линькового» даже крепкие, здоровые — не возвращались.
Спустя некоторое время мы кое-что узнали о его судьбе по неофициальному каналу.
Приисковый «кум» дружил с главным инженером. Тот рассказал историю поимки Федорова своей жене, заведующей медсанчастью лагеря. Разговор подслушал наш парень, бывший у них дом работником.
Казалось бы, расчет Федорова был верный. Идти «во льды» в марте было на пределе человеческих возможностей, это по зубам только опытному таежнику, обладающему незаурядной силой, опытом и... золотом.
Зато искать сбежавшего было еще труднее, по крайней мере, ближайшие два месяца, до весенней оттепели. По-видимому, он за это время надеялся добраться до своих родных мест.
Взяли Федорова аж за Якутском, где-то на Алданском тракте. Наткнулись на него совершенно случайно.
Он ночевал на какой-то маленькой командировке дорожников, в хибарке, где жили десятка полтора зэков. Спал он на верхних нарах, чтобы не бросаться в глаза своим ростом.
Ночью неожиданно нагрянула облава оперативников. Искали какого-то мелкого воришку, у которого пальцы ног были ампутированы после обморожения. Несмотря на заверения дневального, что чужих нет, они при свете самодельной коптилки осмотрели ноги лежащих — у всех пальцы были целые. Оперативники уже собирались уходить.
И тут один из них вытащил из кармана фонарик, батарейку которого, по-видимому, экономил на всякий пожарный. Он нагнулся и посветил под нары... И там он вдруг обнаружил нечто из ряда вон выходящее. Он увидел пару отличных, крепких, сочти новых коричневых ботинок большого размера с толстыми подметками.
Незадолго до этого он побывал в командировке на Колыме. Он узнал эту обувь! Это были армейские башмаки из США, присланные по ленд-лизу. Некоторое их количество подало в колымские лагеря, где их выдавали лучшим работягам в виде особого поощрения. В Восточной Сибири, в Якутии их не было. Получил их и Федоров; башмаки были слишком хороши, чтобы их не брать с собой, он ими пользовался, когда просушивал валенки.
Оперативники сразу подняли всех на ноги. Федорову со своим богатырским ростом деваться стало некуда. Таких там не было; его арестовали. Потом связались с Колымой по радио — его идентифицировали.
Федорова отвезли в Якутск, оттуда самолетом в Сусумай. Били его, связанного, чем хотели и сколько хотели.
Участок Папавы лишился золотого кадра.
