Во Франции орден Убежища, основанный провидицей Елизаветой де Ранфен*, открывал свои двери для заблудших девиц в Нанси, Авиньоне, Марселе, Лионе и других городах. Во Флоренции ордена конвертитов («обращенных») и мальмаритаток («женщин, несчастных в браке»), а в Севилье монастырь Сладчайшего Имени Иисуса предоставляли кров раскаявшимся (и не до конца раскаявшимся) проституткам. К началу XVIII в. подобные учреждения прекратили выполнять религиозные функции. Хотя их продолжали обслуживать монахини, они превратились в заведения уголовного толка, как правило управлявшиеся и субсидировавшиеся муниципальными властями. В Марселе, например, городской суд, обычно называвшийся «судом Убежища», рассматривал дела проституток и приговаривал их к длительным срокам заключения в монастыре Убежища. Этот город также принимал прошения от возмущенных родителей, желавших отправить в тюрьму своих сбившихся с пути дочерей и спасти тем самым семейную честь.
Страх перед заключением в такое заведение был велик; однако проститутка могла надеяться избежать ареста и наказания, если она задабривала своих соседей — главных доносителей. Протоколы показывают, что около 80% проституток, осужденных в Марселе, были выданы мужчинами и женщинами из рабочей среды, жившими поблизости. Утрата многих протоколов затрудняет сравнение, но кажется, что этот процент был таким же или примерно таким же или даже более высоким в других городах Франции.
Участие соседей в преследовании проституток проливает определенный свет на отношение населения к их профессии. Из судебных протоколов Нанта, Парижа и Марселя следует, что соседи считали своим долгом сообщать полиции о поведении одиноких женщин. Они, похоже, сурово осуждали проституцию, особенно когда она влекла за собой шум, беспорядок и угрозу телесных повреждений. В Марселе и Нанте соседи обращались в полицию, если клиенты той или иной проститутки оскорбляли или, еще хуже, угрожали избить их. Конечно, собственник или управляющий домом был заинтересован в избавлении от проституток, поскольку он подвергался тяжелым штрафам за то, что предоставлял им жилье. Жалобы подавали также и обычные ремесленники, такие же квартиросъемщики, как и проститутки, и даже обслуживавшие элиту «дамы» жили в страхе быть выданными своими соседями. Риски, сопряженные с этой профессией в раннее Новое время, включали определенную изоляцию и отделение от рабочей среды.
----------------------------
* Елизавета де Ранфен (1592-1642 гг.) — деятельница монашеского движения во Франции; в 1627 основала орден Богоматери Убежища. — Примеч. пер.
Проститутке приходилось опасаться своих соседей, поскольку теперь она торговала собой в арендуемой комнате, обычно в респектабельном доме, а не в борделе. Отношение к проституции как к преступлению и порожденная этим необходимость в осторожности обуславливали разбросанность проституток по всему городскому пространству.
Публичные дома, конечно, не исчезли, но теперь они функционировали на самом высоком и на самом низком уровнях этого ремесла. В Париже и Лондоне несколько роскошных заведений предлагали необычный секс в благопристойной обстановке мужчинам, которые могли его себе позволить. Для тех, кто не имел таких средств, существовали порнографические тексты-«зазывалки», якобы точно описывавшие происходящее в этих элитных заведениях, однако на самом деле чрезвычайно преувеличивали их элегантность и размеры. Согласно Папке мадам Гурдан [Portefeuille de madame Gourdan) — небольшому памфлету о самой знаменитой даме легкого поведения в Париже — заведение Гурдан имело много комнат, что-то похожее на плавательный бассейн и огромное количество нимф, готовых удовлетворить любые желания. В действительности же, как показывают полицейские протоколы столицы, большинство борделей располагало тремя-четырьмя комнатами, и в них работало самое большее три девушки, мадам и слуга. Когда Джованни Казанова посетил один из самых известных парижских публичных домов, он нашел его только «подходящим образом устроенным»; мадам же, увиденная им, отличалась уродством и чудовищной жадностью.
На другом конце шкалы бордель для рабочих слоев обычно представлял собой многокомнатное здание, полностью отданное уличным девицам. Двор Гийома, соседствующий с Пале-Руаяль, являлся как раз таким зданием, в котором свыше двухсот проституток арендовало комнаты по непомерным ценам. Их сестры в Марселе занимали целое здание около монастыря кармелиток, а Нант гордился домом терпимости с сорока обитательницами. Проститутки в таких заведениях не подчинялись контролю со стороны мадам. Они приходили и уходили, когда хотели, и завлекали клиентов вне стен дома, либо на улице, либо в тавернах. Однако они платили необычно высокую плату за жилище и зависели от воли его владельца.
Арендуемая меблированная комната в частном доме обеспечивала относительно благоприятную обстановку для покупного секса, но она также ставила дилемму: проститутке нужно было быть достаточно осторожной, чтобы избежать ареста, и в то же время демонстративной, чтобы привлечь клиентов. Некоторые решали эту проблему, используя услуги посредницы — сводни (marcheuse) или «содержательницы дома» (maquerelle). Сводня вербовала клиентов на оживленных улицах, чаще всего на парижских бульварах; «содержательница» вступала в контакт с мужчинами менее открыто. Она также набирала молодых девушек, сдавала им комнаты, заставляла клиентов платить, одалживала своим постоялицам деньги и одежду и обычно забирала значительную часть (иногда половину) всех их доходов. Она не вступала в споры с буйными клиентами; это была роль сводника или сутенера. Но тем не менее она все-таки оказывала услуги проститутке, хотя и за очень высокую плату.
Большинство проституток обходились без «содержательниц дома» и самостоятельно завлекали мужчин в местах с соответствующей репутацией, в неофициальных кварталах красных фонарей. Местоположение этих «горячих улиц» (rues chaudes) было разным в различных городах и зависело от истории и традиции. Но, как правило, проституток можно было найти около крупных рынков, таких как Леаль в центре Парижа, и в заброшенных зонах, таких как стройки. Повсюду, будь то в Англии, во Франции или Германии, проститутки приставали к мужчинам в кабаре, и любая девушка, служившая в таверне, считалась продажной. Некоторые бары имели, «кабинеты» — маленькие комнаты для секса; другие арендовали для частных встреч помещение на первом этаже. Поскольку каждая «шалость» начиналась и заканчивалась едой и питьем, питейное заведение являлось традиционным местом для покупной любви, порой единственным. В Марселе таверны, питейные заведения и табачные магазины Старого порта представляли собой главный очаг проституции.
С возникновением в XVIII в. новых форм отдыха появились и новые места для проституции. Увеселительные сады для богатых — Вокс-холл, Колизей, Ранелаг — славились тем, что там собиралось множество девиц легкого поведения. Пригородные таверны (guinguettes) для рабочей бедноты на окраинах Парижа и по берегам Роны также привлекали проституток. В Париже их было особенно много в сомнительном предместье Поршерон близ Монмартра. Там они стояли около крупных кабаре и продавали себя солдатам и рабочим в парках для танцев на задах этих таверн или на самих монмартрских полях.
Места зрелищ также притягивали проституток. Они заполняли парижские бульвары, когда рабочая беднота приходила посмотреть на популярные уличные представления. Они толпились и вокруг более респектабельных театров, таких как Комеди Франсез в Париже, Ковент-Гарден в Лондоне и театр на Плас де Селестен в Лионе. Когда театр переезжал, переезжали и проститутки. В конце XVIII в., когда в Нанте и Марселе построили новые оперы, девицы легкого поведения обосновались на соседних улицах. Они наводняли вестибюли и коридоры театров. По окончании спектакля они устремлялись на улицы и атаковали мужчин, покидавших Парижскую Оперу или Ковент-Гарден.
Конечно, актрисы и певицы сами считались проститутками, и большинство из них таковыми и являлись. Весьма поучительны протоколы парижских полицейских инспекторов Маре и Менье, относящиеся к 1750-х гг. Типичная парижская куртизанка была юной оперной танцовщицей, ученицей в так называемом «складе» (magasin) оперы, которая попала в королевскую труппу благодаря протекции какого-нибудь старого любовника. Место в одном из королевских театров обеспечивало иммунитет от судебного преследования за распущенность нравов. Девушку, которую приняли в театральную труппу по протекции купеческого судьи (прево) Парижа, нельзя было отправить в заключение за дурное поведение даже по просьбе ее отца. Она могла вести жизнь куртизанки, не опасаясь указа об аресте (lettre de cachet). В обмен за свою благосклонность оперная певица могла надеяться получить от своего любовника, будь он банкиром или принцем крови, платья, комнату в квартале Сен-Жермен и мебель. Ей, однако, не приходилось рассчитывать на большую наличность. Если верить полицейским протоколам, средний парижский покровитель давал своей любовнице от двухсот до пятисот ливров в месяц — царская сумма по стандартам рабочего класса, но совершенно недостаточная для того стиля жизни, который хотела вести содержанка. Чтобы накормить лошадей и иметь приличный выезд, она увеличивала свой доход за счет ужинов в Булонском лесу или же обслуживая от случая к случаю клиентов какого-нибудь шикарного борделя.
Часто такие куртизанки прежде стремились попасть в публичный дом: многие актрисы начинали с самой низкой ступени проституции. Мадемуазель Карлье, согласно полицейским данным, поднялась от жалкого положения обычной армейской шлюхи до изысканной мадам, доказав тем самым, что карьера в этом ремесле не всегда представляла собой снижающуюся спираль. Мы привыкли считать, что проститутки находятся на вершине своей карьеры когда они ее начинают и постепенно скатываются вниз вместе с утратой своих прелестей. В Евроце раннего Нового времени так было не всегда: проститутки поднимались и спускались по своей профессиональной лестнице, переходя от стояния на улице до пребывания в публичном доме, снова возвращаясь к уличной самостоятельности, а затем возвышаясь до ранга содержанки. Некоторые проститутки в зрелом возрасте опускались на самой низкий уровень своего ремесла, становясь «каменоломницами» («pierreuses»): так называли тех, кто спал с клиентами в каменоломнях Монмартра или на пустующих строительных площадках вокруг Парижа. Другие же становились сводницами или даже владелицами борделей, ибо все мадам были когда-то обычными проститутками. Бывшие девицы легкого поведения открывали также игорные и питейные заведения.
Мы не располагаем документами, которые сообщали бы нам, что происходило с теми, кто оставлял свою профессию. Мы можем лишь предположить, что они, возможно, возвращались в ряды рабочего класса, откуда и вышли.
Если статистические данные, собранные во Франции, типичны для Европы в целом, очевиден вывод, что большинство проституток в раннее Новое время действительно принадлежало рабочей бедноте. Полиция мало интересовалась происхождением арестованных ею девиц, но выясняла их возраст, место жительства, церковный приход и занятие. Эта информация не проверялась, и, возможно, проститутки лгали и сообщали полицейским то, что те ожидали от них услышать. Однако обнаруживаются определенные модели. Фактически все проститутки находились в возрасте от пятнадцати до тридцати лет. Большинство не состояло в браке и проживало в том городе, где они были задержаны. Многие, несомненно, были недавними мигрантками: их процент в Париже был весьма высоким (ок. 70%), но эта цифра сопоставима с общим числом мигрантов в столицу. В провинциальных городах, таких как Монпелье, фиксируется приблизительно тот же процент10. В Марселе в начале XVIII в., однако, пришлые составляли только 30% девиц легкого поведения, представших перед Судом Убежища.
Являлись ли проститутки неопытными деревенскими девушками, соблазненными порочными сводницами и развращенными городским образом жизни, как пытаются убедить нас полотна Хогарта и произведения Ретифа де Лабретонна? Безусловно, нет, поскольку большинство из них вышло из городов, а не из деревень. Парижские проститутки рекрутировались из таких городов, как Руан, марсельские - из Экса или Обани. В этом отношении проституция отражает знакомые пути миграции в XVIII в., характерные для других профессий, например домашней прислуги. Так что распространенный образ сельской служанки, соблазненной и «ввергнутой» в проституцию, рушится под напором фактов.
Конечно, многие домашние служанки уходили на панель. В Монпелье они составляли около 40% женщин, заключенных в приют Доброго Пастыря, и это число, думается, очень высоко. В Марселе они составляли не более 25% проституток, чьи дела рассматривались Судом Убежища в 1680-1750 гг.11 Еще меньше служанок было вовлечено в это ремесло в Париже; в конце XVIII в. их насчитывалось не более 12% среди девиц, приговоренных к наказанию лейтенантом полиции. Поскольку домашняя служба являлась самым типичным занятием незамужних женщин при старом порядке, служанки, по-видимому, были чрезвычайно слабо представлены среди проституток; при этом надо учитывать и терминологическую неточность — обозначение «служанка» (servante), использовавшееся в Марселе, относилось не только к домашней прислуге, но и к девушкам таверн, особенно к тем из них, кто работал в подобных заведениях, тянувшихся вдоль Старого порта. Поэтому мы можем предположить, что термин «домашняя прислуга» (domestique) обозначал не только служанок самых разных категорий, но и закоренелых проституток. Вопреки литературным клише домашняя служба необязательно вела к проституции.
Работа прачкой, швеей и торговкой, возможно, способствовала вовлечению женщин в это ремесло. Согласно данным, касающимся и Парижа, и Марселя, число представительниц швейного дела среди проституток было чрезвычайно велико. В Париже более половины падших женщин являлось вышивальщицами, швеями, изготовительницами лент или штопальщицами, занятыми в обширной и разнообразной городской индустрии одежды. Большинство остальных продавало различные товары на улицах или в маленьких лавках; особое место среди проституток занимали торговки подержанными вещами (reven-deuses). При всех местных различиях данные для Марселя сходны с парижскими. На Средиземноморском побережье швеи и торговки вразнос занимали очень значительное место среди проституток, как и женщины, изготовлявшие канаты, вязавшие шапки и поставлявшие провизию и напитки.
Эти сведения трудно интерпретировать. Среди проституток были представлены все женские профессии, но какие в первую очередь? Так как у нас нет точных данных о соотношении разных видов занятий в мире женского труда, нелегко сказать, какие из них в наибольшей степени способствовали вовлечению в проституцию.
Тем не менее можно сформулировать несколько предположительных выводов.
Работа прислугой и платный секс, вероятно, были по сути несовместимы. Условия труда служанки - необходимость постоянного присутствия, строгий надзор со стороны хозяина и проживание в его доме — ограничивали возможность подработать в качестве уличной девицы. С другой стороны, уличная торговля и починка одежды могли легко сочетаться или приводить к проституции. Действительно, эти занятия оказывались хорошим прикрытием для завлечения мужчин. Уличные торговки часто приносили свои товары в дома покупателей; прачки и штопальщицы заходили в жилища своих потребителей, чтобы взять или вернуть белье. Писатели того времени постоянно утверждали, что женщины, продававшие еду, напитки или одежду на улицах, также торговали и своим телом, а многие бутики, особенно те, где работали модистки (marchandes de modes), являлись на самом деле фасадом публичных домов (boutiques pretextes).
Большая часть добропорядочных женских занятий, таких как стирка и торговля, обладали потенциально многими чертами ремесла проститутки: личные контакты, приставание на улицах и посещения домов потребителей. Таким образом, в Европе раннего Нового времени продажный секс был совместим, по сути дела, с любым видом женского труда, за исключением домашней службы. Что было несопоставимым, так это оплата, хотя точные размеры сумм невозможно определить. Показательно, что данные о заработной плате в этот период трудно выяснить даже относительно легальных профессий. Дополнительные сложности связаны с тем обстоятельством, что содержанки и обитательницы борделей получали часть своих доходов натурой (жилье и стол), тогда как другим проституткам приходилось отдавать часть своей прибыли сводницам, владельцам таверн и сутенерам. Более того, размеры вознаграждения со стороны клиентов по большей части зависели от их желания. Доходы чрезвычайно варьировались даже внутри одного и того же заведения; патрон борделя в Марселе мог платить от десяти ливров до двадцати пяти су за одни и те же сексуальные услуги. Тем не менее очевидно, что проститутки обычно получали больше денег, чем представительницы других рабочих профессий. В Марселе, например, квалифицированной работнице в городском Арсенале платили в 1690-х гг. двадцать пять су в день. В то же время девица из публичного дома зарабатывала почти столько же за один сеанс. В Париже литературные источники и судебные протоколы дают наиболее качественную информацию о среднем доходе проститутки. Множество памфлетов, опубликованных накануне Революции, говорят, что средняя сумма за услуги уличной девицы составляла двенадцать су. Эта цифра столь часто повторяется в свидетельствах самих проституток, что начинает вызывать доверие. При двенадцати су за сеанс девица могла получить за два сеанса больше, чем женщина, занятая в ремесле, зарабатывала в среднем за полный день. Как и ныне, проституция оплачивалась лучше, чем большинство видов женского труда, и обладала одним преимуществом, которого были лишены другие профессии, — относительной автономией. Не удивительно, что так много женщин вовлекалось в наемный секс. Ясно, почему женщины становились проститутками, но не ясно, как.
Считалось, что девушек либо соблазняли, либо вовлекали, либо продавали их матери. И действительно, известны случаи, когда женщины продавали своих дочерей или по крайней мере, побуждали их к этому ремеслу. В Марселе существовали целые династии женщин, которые владели и составляли штат борделей при молчаливом согласии мужчин своей семьи. Большинство проституток, однако, вступали на эту стезю не с помощью матерей, но вопреки им. Полицейские протоколы показывают, что многие из них начинали как сбившиеся с пути девушки, восставшие против родительской власти и бежавшие из дома. Некоторых девушек родители заключали в один из приютов ордена Убежища или приютов Доброго Пастыря. Однако у основной массы оступившихся не было родителей, достаточно состоятельных, чтобы оплатить их пребывание там. Эта девушки постепенно вовлекались в проституцию не потому, что потерпели неудачу на любовном фронте, а потому, что они имели подругу, которая торговала собой на стороне. Подобные дружеские связи обычно сохранялись среди девиц легкого поведения, ибо они часто работали парами и делили расходы или просто место на бульварах.
В целом проститутки не являлись жертвами. Они отнюдь не «пали» в греховную жизнь и не были обмануты сводницей или неблагодарным любовником. Большинство составляли девушки из рабочего класса, бросившие сначала вызов своим родителям, а затем обществу, решив свободно распоряжаться своим телом. Они не были порабощены сводниками и не зависели от «мамок». Как правило, они были самостоятельными предпринимательницами, сохранявшими контроль над своей деятельностью. Такая независимость, такая освободившаяся от пут женская сексуальная энергия беспокоила моралистов конца XVIII в. Романисты и социологи рассматривали это явление с двух точек зрения. Романисты изображали проститутку как жертву, как дитя, чья невинность и скромность подтверждали руссоистские представления о фемининности. Социологи рассматривали ее как носительницу болезни, как заразную девушку из рабочей среды, стремящуюся распространить свою порчу по всему обществу, не подозревающему об опасности.
К концу XVIII в. сифилис стал доминирующим мотивом в разговорах о проституции, и беспокойство по поводу биологических последствий продажной любви постепенно вытеснило страх перед ее моральными последствиями. Бернард Мандевиль еще в 1724 г. доказывал, что проституция сама по себе не является преступлением и опасна лишь тогда, когда оказывается вне контроля. В Скромной апологии публичных домов (A Modest Defense of Public Stews) он связал самые разные социальные бедствия — от женщин-прелюбодеек до незаконнорожденных детей — с нерегулируемой проституцией и предложил легализовать ее и поставить под строжайший надзор. Позже, в 1770 г., Ретиф дё Лабретонн также выступил за то, чтобы собрать проституток в нескольких парижских домах терпимости и таким образом контролировать их деятельность. Множество менее известных авторов присоединилось к хору, призывавшему к легализации проституции и ее регулированию ради защиты семьи и спасения армии.
Подобные выступления оказались пророческими. В 1792 г. Берлин учредил систему регулирования проституции, согласно которой для открытия борделей требовалось разрешение полиции и определялись специальные улицы для проживания проституток. В 1796 г. Коммуна Парижа поручила своим полицейским чиновникам выявить и зарегистрировать девиц легкого поведения, которые получали особые удостоверения. В 1798 г. двум врачам предписали провести обследование парижских путан. В 1802 г. некий врач учредил амбулаторию, где проституток подвергали принудительному осмотру. Наполеоновские префекты продолжили борьбу за сдерживание и контролирование этого ремесла. В Лионе, Нанте, Марселе и других городах местные власти провели перепись проституток и домов терпимости. Они также попытались удержать проституцию в границах нескольких предварительно отобранных улиц и потребовали регистрации всех борделей. К концу правления Наполеона I был уже создан фундамент всеобъемлющей системы регулирования, хотя окончательно она утвердилась только много лет спустя.
С возвращением легального публичного дома европейцы как бы прошли полный крут, восстановив положение, существовавшее до конца Средних веков. Но, несмотря на видимое сходство, эти две системы регулирования опирались на совершенно разные основания. В Париже времен Наполеона I проститутка не принадлежала к общине. Она по определению являлась носительницей болезни и поэтому существовала вне социального порядка. Разрешение ни в коей мере не означало одобрения. Моралисты конца XVIII в. поддерживали идею регистрации домов терпимости не ради того, чтобы их использовала городская молодежь, а ради контроля над ними, чтобы они не функционировали подпольно и находились под бдительным оком полиции.
Отвечая на вопрос, поставленный в начале этой главы, скажем, что для авторов XVIII в. проститутка представляла собой мятежницу. Если она не была опасной, разве удостоилась бы она такого большого внимания, таких суровых репрессий? Поскольку она бросала вызов социальным нормам, за ней необходимо было следить и ее контролировать. Болезнь являлась лишь метафорой той действительной угрозы, которую она несла: ниспровержение патриархального порядка, то есть порядка как такового. Не случайно консерваторы XIX в. приравнивали деятельность проституток к рабочим бунтам. Столь осуждаемая женская сексуальность таила опасность, и проститутка раннего Нового времени, будь она куртизанкой или служанкой в таверне, содержанкой или уличной девицей, подвергала сомнению установленный порядок. Или разрушала его.
