28/03/24 - 22:13 pm


Автор Тема: Матвеева Вера  (Прочитано 459 раз)

0 Пользователей и 1 Гость просматривают эту тему.

Оффлайн valius5

  • Глобальный модератор
  • Ветеран
  • *****
  • Сообщений: 27470
  • Пол: Мужской
  • Осторожно! ПенЬсионЭр на Перекрёстке!!!
Матвеева Вера
« : 15 Октябрь 2019, 10:47:55 »







Вера Матвеева - Зелёный чай




Матвеева Вера Ильинична.  (род. 23.10.1945, ум. 11.08.1976)
Вера Матвеева родилась 23 октября 1945 года в городе Куйбышевке-Восточной Хабаровского края (сейчас город Белогорск Амурской области) в семье военнослужащего. Она с детства отличалась музыкальной одарённостью и любовью к пению.


Вера была очень деятельным ребенком. Всегда что-нибудь мастерила, рисовала или шила. При этом много пела — у неё был чудесный голос: колоратурное сопрано. Все, кто её слышал, прочили ей артистическое будущее. Она была очень дружна с младшей сестрой Ольгой, с которой в детстве они были неразлучны.


В 1951 году сестры стали учиться игре на фортепиано, поначалу на дома, а с 1954 года в открывшейся в Химках детской музыкальной школе. В 1963 году Вера окончила школу, и с 1963 по 1965 года работала разнорабочим на машиностроительном заводе, корректором в газете "Московский комсомолец" и лаборантом в Артиллерийской академии.


Интересы её были очень разнообразны — математика, физика, ботаника, бионика, кибернетика. Вера много читала, ее любимыми поэтами были Пушкин, Цветаева и Окуджава. Она любила фантастику Жюля Верна и Рэя Брэдбери. Очень любила произведения Александра Грина. В 1965 году она поступила в МИСИ имени В.В.Куйбышева. Окончив его в 1970 году по специальности "Промышленное и гражданское строительство", получила диплом инженера-строителя и была направлена на работу в институт "Гидропроект" в Москве.


Однако, работать в "Гидропроекте" ей не довелось из-за обнаруженной врачами опухоли на твердой оболочке мозга. 16 октября 1970 года в нейрохирургическом институте имени Бурденко профессор С.Н.Фёдоров прооперировал Веру, и удалил опухоль. Медиками было проведено радиологическое лечение, но срок ее жизни был определён врачами в 4-6 лет, и она об этом знала. Из-за этого концентрация и сила чувств в её песнях достигла невозможных вершин, которых не удавалось достигнуть никому, ни до нее, ни после, в авторской песне.


Стихи и песни начала писать очень рано, но самые известные написаны за короткий промежуток с 1970-го по 1974-й годы. Вернувшись после лечения домой, Вера в течение 1971 года окрепла настолько, что смогла включиться в активную жизнь. Она сочиняла стихи, писала песни и пела их ближайшим друзьям.


Были периоды улучшения здоровья, и тогда Вера выступала с концертами со своими друзьями по творчеству: В.Луферовым, В.Бережковым и А.Мирзаяном, публиковала свои работы в журнале "Наука и жизнь", вышла замуж за Абрама Устера и переехала в Одессу.


Кроме своих произведений, она исполняла песни Окуджавы, Кима и Туриянского. Написала семь песен на чужие стихи – Н.Матвеевой, К.Библа, Б.Окуджавы, У.Макдональда, Д.Самойлова и Р.Киплинга.


Успев написать всего около 60-ти песен, Вера Матвеева прочно вошла в первые ряды классиков бардовской песни. Её песни поются и сегодня находятся в репертуаре многих исполнителей, и издаются в сборниках и антологиях авторской песни.


Я так хочу весну! Она мне снится по ночам,


Она похожа на печаль и на веселье.


Я так хочу весну, чтобы себя умчать


Надежд ручьями в океан везенья.


Я буду плыть и плыть, и где-то синева небес


Окрасит мои воды весенним цветом.


Я буду плыть и плыть в тот океан чудес,


Который где-то есть у края света.


И стану я рекой, и во мне утонет ночь,


И покачнется радостно мирозданье.


И стану я рекой, чтобы умчаться прочь


От горя, бед и разочарованья.


Но что же ты молчишь? Ты поплывешь со мной


Или проводишь равнодушным взглядом?


Наверно, ты молчишь потому, что все равно —


Прольюсь водою я иль буду рядом.


Но я хочу весну, она мне снится по ночам,


Она похожа на печаль и на веселье.


Я так хочу весну, чтобы себя умчать


Надежд ручьями в океан везенья.


Все ее песни, написанные после обнаружения болезни, можно назвать песнями-прощаниями. Как не отшучивалась на концертах Вера, что к ней они не имеет отношения, когда её спрашивали, например, про что "Песенка про черную гуашь и про надежду" — все они тесно переплетены именно с её жизнью. В них и вера "что ничего не случится со мной..." и "надежда машет рукой...". Даже её голос "до и после" болезни сильно отличался. Он приобрёл совершенно уникальную магию и силу воздействия.


Вера уходила мучительно. Последние несколько месяцев она лишь пила минеральную воду и читала Евангелие. Она скончалась 11 августа 1976 года. Похоронена Вера Матвеева на кладбище в Фирсановке.


В 1978 году вышла пластинка-миньон с пятью песнями в её исполнении.


А в 1989 фирмой "Мелодия" был издан альбом из двух пластинок с песнями Матвеевой. В настоящее время вышло несколько компакт-дисков с ее песнями. С 1981 года в Подмосковье проходят туристские слеты памяти Веры Матвеевой.
...................
Ледяная тайна
"Ледяная тайна


В золотых проталинах".


Вера МАТВЕЕВА


Напоминая скорбную пифию, темнеет фигура Веры Матвеевой в рядах её поколения. Даже не "в рядах", а – отдельно. Песни её не "подхватываются". Хором не поются. Приметами исторического времени не обладают. В социально-активные действия не вписываются.


И тем не менее ведущие барды поколения не просто отдают ей должное, но ставят на особое, принципиально важное место, считая её мироощущение едва ли не символическим для людей, чьё детство пришлось – на послевоенную скудость, отрочество и юность – на послесталинское "оттаивание", молодость – на озноб "застоя".


Боевитый Бережков: "Без тебя не получится..."


Что не получится? "Припев песни"? Да, так: "...он прямо из твоих мелодий". А может – сам жизненный маршрут, путь, который Вера не уточняет, зато уточняет сам Бережков: "Россия, как дорога, тянется". И ещё уточняет: "...не растеряться б только пешим". Вера и должна на этой опасной дороге помочь – не дать растеряться.


Эмоциональный Луферов: "Не удержать тогда нам слёз; но только, как себя ни мучай, ответа нет на твой вопрос, но есть невероятный случай".


Какой вопрос поставлен (оставлен) Верой, так что отсутствие ответа мучает её соратников? На другие вопросы, стало быть, у них есть ответы? Что же это за невероятный случай – судьба Веры Матвеевой?


Задумчивый Мирзаян: "На старенькой плёнке вторая струна тебя – утешает, нас – сводит с ума".


Чем утешалась Вера и почему то, чем она утешалась, способно свести с ума её сподвижников?


Пришедшие на смену "шестидесятникам" (то есть и "мальчикам Державы", отвоевавшим Отечественную, и "последним идеалистам", спасённым в Отечественную от гибели) их младшие братья, обретшие голос в 70-е годы, обнаружили себя в принципиально иной, чем те, ситуации. Они не запомнили ни Отечественной войны, ни предвоенного восторга, замешенного на тайном ужасе, они застали страну, в которой не смогли найти своего достойного места, да и не захотели: решили стать маргиналами, наподобие своих западных ровесников. С тою только разницей, что американские отказники, отвалившие в хиппи, позволили себе подобное бегство от общества, потому что были первым безбедным (то есть выросшим в благополучии) поколением в истории США; российские же вышли из поколения материально бедного и бежали не из особняков и квартир, а из бараков и коммуналок...


Куда бежали?


В котельные, в бойлерные, в избушки лесников. Минимум удобств и максимум независимости. "Поколение сторожей и дворников", созерцающих звёздное небо над нами и нравственный закон внутри нас, знало одно: реальности для них – нет.


Для поколения Анчарова и Окуджавы реальность была. Страшная, гибельная, унёсшая девяносто девять из каждой сотни новобранцев сорок первого года, – она была. И для поколения Визбора и Городницкого была: грубая, обманчивая, искажённая ложью – была.


Для следующего поколения, родившегося в 40-е годы, её не оказалось. Хороша ли, плоха ли реальность, не очень ясно. Потому что её нет. Провал.


Кто-то красное солнце замазал чёрной гуашью


и белый день замазал чёрной гуашью,


а чёрная ночь и без того черна.


Кто-то всё нечёрное чёрной гуашью мажет.


Вера Матвеева рождается в год Великой Победы. В семье военного инженера – из тех, что вынесли войну на своих горбах, а потом мотались по стране "из казармы в казарму".


Детство – на Дальнем Востоке ("...играет на камнях возле настоящих китайских пагод", – живописует её детство Бережков, словно завидуя тому, что – настоящее). Потом – Москва. После школы – машиностроительный завод, потом – редакция газеты "Московский комсомолец", потом – Артиллерийская академия. Что вынесла Вера в свои песни из этой реальности – разнорабочая, корректор, лаборант? А из студенчества в МИСИ – что? Из "Гидропроекта", куда была направлена с дипломом инженера-строителя?


Ничего. Разве что эпоксидку. "Я разбитое сердце залью эпоксидкой, затяну на разорванных нервах узлы". И ничего такого, что можно было бы связать с "социальной активностью", хоть ортодоксальной, хоть бунтарской. "Ни призывов, ни обвинений, ни крика, ни надрыва", – констатировали друзья, склонные именно к бунту. Наверное, это и есть "невероятный случай".


Впрочем, вот четыре строчки:


Большое государство,


Где я живу и царствую,


Закованное льдами


Январскими лежит...


Но если вы думаете, что это метафора "заморозков" брежневской эпохи, то ошибаетесь. Вера Матвеева имеет в виду совершенно другое. Она строит на другом "фундаменте".


По фактуре её страна – романтическая сказка, доставшаяся в наследство от предшественников гриновской школы. Непогода, царство грёз, ветер с моря, шелест пальмовых листьев, паруса, туман, свет звезды, безбрежность лазури, травы в хрустальной росе, золотые озёра, золотистые проталины, чудесный табак в табакерке, вино в запотевшем кувшине... "Гавань в ярко-жёлтых листьях и чешуйках рыбьих; чайки с криком гневным бьют по водным гребням чёрными концами крыльев..."


Ближе всего эта фактура – к Новелле Матвеевой, чью "Рыбачью песню" (которую я только что процитировал) Вера положила на музыку, после чего обе Матвеевы встретились, познакомились, спели друг другу и убедились, что это "очень разные песни".


Мне трудно уложить в "слова" разность этих мелодий, этих манер исполнения, но если всё-таки укладывать, то... Новелла, прищурясь добрыми глазами, рассказывает сказку, а Вера, раскрыв широко бесстрашные глаза, выкрикивает правду.


Потому что миражи Новеллы Матвеевой – это восполнение реальности, излечение реальности, вытеснение ложной реальности, то есть эмпирической, – реальностью подлинной, то есть сказочной.


А у Веры Матвеевой миражи – это правда исчезновения реальности, умирания её..


Она входит в мир Александра Грина с тем, чтобы задать ему вопрос, на который не ждёт ответа:


Зачем же, мой нежный, в лазури безбрежной


ты парус свой снежный на алый сменил,


мечтой невозможной так неосторожно


меня поманил?


Ответа нет, потому что нет реальности: всё "нарисовано", а есть лишь магия "имени":


...Зовусь Мери-Анной, а ищешь Ассоль –


но звонкое имя придумано Грином.


Иль в имени всё?


Она подхватывает мотив, навечно вписанный когда-то в русскую поэзию Надсоном ("пусть арфа сломана, аккорд ещё рыдает"), чтобы задать тот же невозможный вопрос: зачем?


Окончен бал, а вы ещё танцуете,


умолк оркестр, и свечи не горят,


а вы танцуете, ногами вальс рисуете,


рисуете который день подряд...


"Рисуете"...


Она вживается в судьбу ибсеновской Сольвейг, чтобы спросить, ради чего та страдает, и становится ясно, что та не знает, ради чего. Ни зло, ни добро определить невозможно, а если что-то и определишь, то это опять-таки будет – "слово".


Невозможно написать про любовь, можно написать только про слово "любовь".


Жизнь – "нарисована".


Уедем на мной нарисованном велосипеде


по этой манящей дороге...


Так, может, вся эта романтическая декорация: ветры, волны, пальмы, звёзды, – для того и возводится, чтобы осознать, что – декорация. А на самом деле – "ни травы и ни воды и ни звезды". Любимому говорится: "...стань водою и травой", – но это лишь испытание на исчезновение.


Ты говоришь, что это звёзды,


но подойди поближе –


всё сразу станет очень просто:


то угли на траве.


Они угаснут на рассвете...


И Пер Гюнт – "угаснет". На его месте окажется какой-нибудь "пустячок"... пуговица.


Что потрясает у Веры Матвеевой – так это спокойная готовность идти навстречу абсурду. Мужество отчаяния. Ледяная решимость вынести то, что невозможно ни "обрисовать", ни "назвать", ни "узнать".


В итоговом сборнике Веры Матвеевой "Обращение к душе" некоторым песням предпосланы авторские монологи. Скорее всего, они сняты с магнитозаписей, сделанных во время выступлений, и представляют собой импровизации на публике (или в узких компаниях). Однако слаженность этих монологов такова, что читаются они как стихотворения в прозе, и у них есть общая мелодия.


Вот она:


"Собственно, я даже не знаю, почему мне показалось, что это акварель..."


"Я ничего не хотела. Я поначалу даже не знала, ЧТО будет..."


"Я в детстве читала эту сказку... но, видимо, не совсем усвоила её..."


"Это, в общем, никакая не прогулка – её так назвали..."


"Один раз прислали записочку: "Скажите, пожалуйста, не вы ли написали про миражи?" Я говорю: "Про какие миражи?" – а они и сами не знают..."


Они "не знают", она "не знает". Никто – ничего. Это не вариация на сократовскую тему: я знаю только то, что я ничего не знаю. Это тайна души, для которой всё сущее эфемерно и потому не может быть названо, а если оно будет названо (нарисовано), то это и окажется самая большая, "сказочная ложь".


Лейтмотивы песен Веры Матвеевой необъяснимы вне этого состояния; они не рационального, а чисто интуитивного толка.


Эти лейтмотивы: холод, сон и бесследность.


Там деревья одеты в сверкающий иней,


И тот иней не тает...


Это написано в 1957 году, двенадцатилетней девочкой, ещё "до песен", до болезни, до смертного приговора медиков. Нетающий иней сторожит обманчивую весну, хрустальными осколками прячется под летней травой, пережидает осенние ливни...


...И заснуть, чтоб никто не будил,


чтоб никто не будил,


заснуть...


Кажется, что это усталость, и только. Но вслушайтесь:


Страшно ночью заснуть, а если засну, –


Пробуждением сон испугать – страшно...


Реальность – сон, пробуждение – провал в ирреальность. Поэтому колыбельная – не ко сну песенка, а к успению.


Без тумана мне не жить ни дня –


солнце дня ослепит, опалит меня;


в нём растают сказочные лжи,


опадут, как цветы, счастья миражи...


Опадут миражи, отцветут видения. Синяя вода всё смоет. Говорится: "море", говорится: "волны", а чуются – воды Летейские. Говорится: "цветы", "семена". А запоминается:


Облетаю, облетаю,


и моя надежда тает;


одуванчиком на ветру


от отчаянья я умру...


Одуванчик – символ этого бытия, подставленного ветру:


Из детства одуванчики


в меня пускали стрелы,


и каждая казалась мне


хрупка и хороша.


И лишь теперь узнала я,


что ранена смертельно –


по самые по пёрышки


стрела в меня вошла.


Вот и всё


Соратники удивлялись: почему Вера не клеймит зло? Ведь "ей многое не нравилось в нашей жизни. И о том, что ей не нравилось, она говорила прямо, безо всяких штучек, и потому некоторые считали её слишком резкой".


"Всякие штучки", к которым Вера, наверное, относилась с презрением, и та "прямота", которую она явно ценила, – в песню почему-то не шли. Не только потому, что в песне кристаллизовалось что-то более чистое и высокое, чем в "штучках" и "прямых" действиях. В песне было что-то, в свете чего всё, "нарисованное" об этом мире, казалось не более чем чёрной гуашью.


Сокровенное нельзя ни назвать, ни заклясть, его можно только вынести. Не оттого боль, что "зло" сильней "добра", а оттого, что ни того, ни другого не постичь, и нужна запредельная, ледяная решимость смотреть в глаза непостижимому, и так, чтобы оно не разорвало тебе сразу душу.


Друзья знали диагноз трагедии: это болезнь, которая поразила Веру в двадцать пять лет и через шесть свела её в могилу.


Но один из них, Валерий Абрамкин, публицист, выдвинутый тем же поколением, догадался перевернуть историю болезни.


– А что, если не потому измучилась эта душа, что тело было ужалено саркомой, а страшный недуг реализовался в теле потому, что душа была уязвлена изначально?


Посоветуй, скажи, что мне делать, приятель? –


Никуда мне не деться от крепких объятий


одиночества,


одиночества.


Даже эхо в товарищи взять я согласна –


без меня оно так безгранично несчастно,


что не хочет жить –


умирает.


Но ответил приятель: "Одно лишь я знаю –


от дождя за окошком лекарств не бывает.


Понимаешь?" –


Понимаю...


Пауза, рассёкшая последнюю строку, достаточна для того, чтобы ледяная тайна обнажилась в золотых проталинах.
.............
Любовь, моя птица, крыла не сломай...


Однажды в 1989-м, сидя за чашкой чая у своих знакомых, я услышала доносившийся из-за стены гитарный перебор в сопровождении... колокольчика? Нет, пожалуй, все-таки голоса. "Ой, магнитофон забыли выключить!" – спохватилась хозяйка. "А кто это?" – спросила я, заворожено прислушиваясь к тихим тающим звукам. На кассете были записаны десятка два имен, и среди них – Вера Матвеева. Уже тринадцать лет этот чудесный голос жил только на магнитных лентах... В сборнике, изданном Вериными друзьями в 1990 году, чуть больше пятидесяти песен, и ни одна из них не похожа на другую. Ее песни хочется слушать без конца, перелистывать, словно акварели. В них бьется живая поэзия: как пульс, как ветка на мартовском ветру, как чистый ключ в густом сумраке леса. Они скорее явление природы, чем словесности. Поэтому слушать их надо в тишине. В детстве Вера вместе со своей младшей сестрой Ольгой училась играть на фортепиано, сначала на дому у старенькой учительницы, потом – в Химкинской музыкальной школе. Считается, что фортепиано – трудный инструмент, и тому, кто его освоил, гитара нипочем, а посему многие дипломированные дарования впоследствии относятся к шестиструнке без особого пиетета. Мало кому дано превратить аккомпанемент в беседу, и лишь единицам – в волшебство. Вере это удавалось. "Снять" ее мелодию несложно, аккорды простые, но сделать так, чтобы она звучала, очень трудно. Куда-то исчезает легкость, звуки становятся тяжеловесными, теряется прозрачность. Получается самая обыкновенная музыка. Б-г знает, в чем тут загвоздка. Может, в особом, обостренном восприятии бытия, свойственном поэтам по рождению. Может быть, в предчувствии, в той самой интуиции судьбы, которая почти каждую Верину песню превращает в последнюю, то есть в такую, после которой дальше можно уже ничего не говорить. Эта отточенная завершенность образа пришла к ней после того, как был объявлен приговор. ...Вере было всего двадцать пять, когда врачи обнаружили у нее рак. Впереди было еще шесть лет – жизни, надежды, любви. Она так хотела ее, так ждала, вместе с героинями песен: Золушкой, Ассоль, Сольвейг; вместе со всеми своими рыбачками и танцовщицами... Любовь – это огонь, который не греет, на нем ни ухи не сварить, ни одежды не высушить. Он иной по определению: священный. Его назначение – только светить, в потемках мира, в глухой черноте одиночества указывая единственно возможную дорогу.


Любовь, моя лодочка, не утони –


Море часто штормит.


Любовь, моя птица, крыла не сломай –


Где-то гроза гремит...


Хоть я ничего и не жду от тебя,


Но мне без тебя и земля – не земля...


Смотри, не погасни же, мой огонек, –


Быстро время летит.


За год до смерти Вера вышла замуж. ...А вообще-то времена были веселые. Оттепель еще не кончилась, застой не начался. Вечером в Политехе яблоку упасть было негде. Однажды после концерта к Вере подошла интеллигентная старушка, сказала, что плакала, слушая ее: "У вас голосок прямо серебряный, только юбочка уж очень коротенькая". Мини, клеши, туфли на платформе – вольная, слегка эпатажная мода второй половины 60-х – начала 70-х. Все, кого мы нынче зовем мэтрами, были тогда чертовски молоды... Как тесно было Вериной молодости в заколоченной, хоть и позолоченной, клетке, как хотелось вырваться, пролететь над всем миром – над далеким Мандалеем, над северными морями, над Кентукки и Аппалачами! Но – не вышло.


Тебя земля ревниво привязала,


Не улетишь, зеленый огонечек...


Так и остался Верин размах лишь в песнях. Вера никогда не писала "социалку", у нее нет ни одной строчки на злобу дня, но ее "Обращение к душе" – реквием по связанным крыльям, лучше любых разоблачительных очерков повествующий о том, каково это – жить взаперти. Она обладала невероятной чуткостью к слову, утонченным слухом, позволяющим творить музыку из всего: из настроения, из погоды, из чужих стихов. Вера пела стихи Окуджавы, Заболоцкого, Самойлова, Библа, Киплинга, с камертонной точностью улавливая их внутреннюю мелодию. Раза два ей довелось переложить на свою музыку тексты песен другой Матвеевой – Новеллы, которая к тому времени была уже известным, зрелым автором. Обычно такой шаг вызывает бурю негодования, но Новелле Николаевне Верина "Рыбачья песня" понравилась даже больше, чем своя. Вера была, наверно, единственная, кому удалось преодолеть границу, делящую бардовскую лирику на мужскую и женскую. Ожидание, любовь, разлука, надежда – все эти традиционно "женские" темы в песнях Веры оказались вынесены так далеко за рамки бытового контекста, что стали восприниматься как явления судьбы, общие для всего живого. От женственности осталась только Душа – существительное женского рода. Душа-странница, душа-печальница и утешительница. Да и что, в конце концов, есть у человека, кроме души? Песни Веры Матвеевой были сложены у края жизни, возле той кромки, за которой плещет волна неведомого. Фрейдист объяснит, что они были порождены естественным страхом перед смертью. Философ увидит в них попытку осознать и принять неизбежное. Поэты и музыканты промолчат, не желая солгать, потому что к этой грани каждый подходит в одиночку, без свидетелей. Родные, друзья, любимые – все остаются позади. Тот, кто оказался у края, обречен на одиночество. Веру Матвееву невозможно ни петь, ни слушать хором. Есть вещи, которые не открываются простым смертным иначе, как вместе с роковым знанием о собственной смерти. Одна из них – вкус к жизни. Не к радостям, не к удовольствиям, а к мгновениям, которых, кажется, так много в запасе у любого из нас, что и считать не стоит. К мелочам, вроде бегущей воды, облетающих одуванчиков, тающего снега. К череде случайных образов, ежедневно мелькающих перед глазами. Вера собирала все эти случайности, складывала – получались песни. Ни отчаянию, ни безысходности в них места не оставалось. У Веры была сильная воля. Сорваться в депрессию означало бы предать себя, отречься от музыки. Она очень хотела жить. "Вот придет август, и я поправлюсь", – говорила она, хотя уже несколько месяцев не поднималась с постели, руки переставали слушаться, и кроме чашки с минеральной водой она уже ни до чего не могла дотянуться. Это не было бессмысленным самовнушением. Вера не цеплялась за жизнь – просто жила, каждый отпущенный миг принимая с благодарностью, как драгоценный дар. Кажется, именно такое отношение к жизни все религии считают подобающим человеку.


Хватит плакать, распахни глаза пошире,


Посмотри, какая в небе синева!


Солнце сыплет разноцветные смешинки,


И от них у всех кружится голова.


Все на свете пройдет, отболит, отомрет,


Отзвенит, как струна, где-то оборвется...


Надо очень хотеть все на свете уметь,


Надо очень стараться успеть.


Ни о чем не грустить, все забыть, всех простить,


Мало дней нам дано, чтобы обижаться.


Надо много хотеть, все на свете уметь,


Надо очень стараться успеть...


Вера успела прожить на свете тридцать один год. "...Есть логика земная, житейская. У нее свои крепкие основы и измерения: живи, пока можешь, а не можешь, – стало быть, смерть помиловала. И есть логика эстетическая, логика законченного художественного образа. Именем ее мы скорее соглашаемся с гибелью Ромео и Джульетты, чем представляем их любовь пропущенной через годы бытования. Любим-то мы тех Ромео и Джульетту, которые погибли в наивысшей точке любви. В Вериной судьбе все эти логики согласились" (Из воспоминаний Натальи Кирилловой, подруги Веры). ...Потрепанный зеленый томик с хрупкой женской фигуркой на обложке пятнадцать лет кочует со мной по всем моим адресам вместе с двумя кассетами, купленными когда-то в Центре авторской песни. Время бежит, дети мои растут с прямо-таки пугающей быстротой, друзей, словно ветром, разносит по свету, – и только высокий голос-колокольчик на пленке все тот же. Хрустальный голос Веры.


Я ушла гулять по городу, –


Просто вышла и бесшумно


За собой закрыла дверь...

Оффлайн valius5

  • Глобальный модератор
  • Ветеран
  • *****
  • Сообщений: 27470
  • Пол: Мужской
  • Осторожно! ПенЬсионЭр на Перекрёстке!!!
Re: Матвеева Вера
« Ответ #1 : 26 Сентябрь 2020, 20:12:14 »
Занесено в каталог.

 

Яндекс.Метрика