Год подходил к концу. Перемен никаких: ни суда, ни следствия – только ожидание неизвестности и эти дети вокруг. Каждый день тебе надо вставать и бороться с собой, чтобы не сгореть, не убить себя собственным отчаянием. Утро, открываешь глаза, делаешь вдох – значит, ты жива, дыши, дыши. Нельзя себя жалеть. Один очень близкий мне человек напишет мне в письме слова, которые я буду помнить каждый день: «Не жалей себя! Жалость к себе убивает, жалей других, а другие пусть жалеют тебя. Но себя не жалей!»
И так каждый день я начинала жить сначала, надеясь, что сегодня все будет по-другому, все будет иначе, все будет хорошо. После ухода Заремы камера изменилась по составу. Так, вскоре уехала Наташа со своим сроком в 9 лет, за ней уехала Катя, которой тоже всё оставили без изменений, но ее срок уже заканчивался в апреле следующего года. Катю поддерживали бабушка и дедушка, они ей писали, приходили на свидания. Они ждали ее. Кате даже написала мама, которая попросила у нее прощения. Простит ли ее Катя, я не знаю, но мне она говорила, что «никогда». Вместо этих девочек в камеру пришли новенькие.
НАСТЯ
Настя, 16 лет. Получила условный срок, но не отмечалась, не училась, и вот суд, представление комиссии по делам несовершеннолетних, и Настя уже в тюрьме. Она увлекалась лошадьми, работала где-то в конюшне, а была осуждена за какой-то грабеж. Настя была очень доброй девочкой, мне казалось, что она вообще не умеет злиться или долго сердиться на кого-то. Она была токсикоманкой, просто нюхала клей и все, от этого и все ее несчастья. Это Настино увлечение полностью высушило ей мозги, поэтому она производила впечатление слегка помешанной. Настя должна была стать очередной жертвой этого «института благородных девиц». Но ее я уже в обиду не дала. Глядя на Настю, всегда задавала себе вопрос, неужели нельзя как-то по-другому наказывать таких, как она, а не просто бросать их в тюрьму. Ведь тюрьма является последней мерой и фактически говорит о никчемности всех этих аппаратов по делам несовершеннолетних.
После истории с Катей я устроила в камере настоящие репрессии. Я запретила пить чифир, сидеть по ночам. Один раз мне пришлось даже швырнуть чей-то матрац к дверям. При этом я не верила, что я вообще на такое способна. Каждый раз после очередной ссоры с ними меня мучили угрызения совести. Я ругала себя, что сорвалась, что опять не выдержала. Но каждый день я старалась изменить и их, и себя, и вот уже в декабре девочки стали меня слушать. Одно то, что они приходили из школы и рассказывали о том, что кто выучил, приводило меня в восторг. Может быть, они меня боялись? Но, поверьте, их сложно напугать. Мне кажется, что самым главным было видеть в них людей, несмотря ни на что, разговаривать с ними, но ни в коем случае не лицемерить. Я всегда подчеркивала хорошее в них, хвалила, и все это по частицам складывалось в абсолютно другую картину. Я начинала в них видеть свет, они уже не казались мне такими плохими, хотя, может быть, я просто к ним привыкла.
АЛЁНА
А потом к нам завели Алену, она же «Леха». Ей было всего 16 лет, 3 года срок, но у нее это была вторая «ходка». Первый раз Алена избила соседку, а точнее, собутыльницу мамы, да так избила, что Алене дали 1 год и 6 месяцев воспитательной колонии. А потом Алена вернулась домой и просто убила эту женщину, потому что ненавидела. Ко второму сроку она относилась так спокойно, что взяла особый порядок (полное признание вины) и села уже на три года. Алена была якобы мальчиком. Она одевалась как мальчик, вела себя как мальчик. Где она этого набралась, можно было только догадываться.
Нас водили один раз в неделю мыться. Если ты сидишь в камере, где 40 человек, то там есть душ, ну а если ты в 12-ти местной камере или в 4-х, то извините, один раз в неделю вас сопроводят в душ и дадут вам 40 минут на восемь человек. Особенно было здорово, когда приходишь в душ, а там холодная вода. И как хочешь, но сорок минут у тебя есть.
Я мылась первой, при этом со мной в душ ходили все «отбросы» нашей камеры: Настя и Алена. Девочки стеснялись раздеваться при «Лехе», хотя я видела, что многим нравилось внимание с ее стороны. Конечно, со стороны это выглядело странно. Я разговаривала с Аленой и никогда ее не называла «Лехой». Больше всего на меня произвело впечатление поведение Ксюши. Она вообще поощряла такое поведение Алены и, кроме того, с большой охотой отвечала на нелепые любовные заигрывания с ее стороны. Один раз на прогулке я видела, как они целовались, а потом в кровати… Меня это повергало в ужас, ведь это же девочки!
УЧЁБА
Наступил Новый год. Был чифир, слезы и рассказы о тюрьме. Я легла спать в час ночи, так как привычка ложиться рано давала о себе знать. Девочки смотрели какой-то концерт. И опять выходные! Я посвятила все свое свободное время им. Я разговаривала с ними, рассказывала им о том, что есть жизнь, есть любовь, что у каждого из них есть семья. Мы даже ходили в церковь, кто-то исповедовался, а кто-то даже причастился. И дело не в религии, дело в их сознании. Я никого из них не могу назвать плохой, потому что у них у всех есть душа. На Новый год они мне сделали подарок. На кафеле красками они написали: «Мы тебя любим!» За такие слова от этих девочек можно полжизни отдать.
А потом всё как-то само собой получилось. Уже в январе мы сидели вечерами и учили немецкий язык. На прогулках я им читала курс истории, а потом устраивала экзамены. Писала с ними диктанты по русскому, и у нас даже появилась группа изучающих английский. Мы устраивали литературные вечера, то есть они учили стихи, а потом громко, с выражением, как на конкурсе, рассказывали их. Я провела два года в камере несовершеннолетних и могу сказать, что таких благодарных людей нельзя встретить нигде. Они учились у меня, а я училась у них.
СТЕЛЛА
Сразу после праздников к нам в камеру пришла Стелла. По делу Стелла проходила вместе с подругой, которую поместили в соседнюю камеру, а Стеллу – соответственно, к нам. Они и еще двое ребят просто забили до смерти какого-то бомжа, которого приняли за пьяного гастарбайтера. За пять месяцев до этого преступления подругу Стеллы изнасиловали трое каких-то приезжих на работу подонков, и только одного осудили на пять лет, а остальных просто не нашли. Вот они и совершили «правосудие». Только этот «бомж» оказался обычным русским мужиком, который уснул на лавке, так как много выпил. Их всех арестовали почти сразу – по статье «убийство на национальной почве» и с особой жестокостью. Когда Стелла зашла в камеру, она была очень напугана. Дело в том, что кто-то из милиции ей сказал, что ее в тюрьме убьют, потому что на «малолетке» убивают всех убийц.
В камеру ее привели вечером. Я сразу к ней подошла, а ее трясло. Я сразу поняла, что она волнуется и что все дело в том, что она совершила. Я сразу же при всех спросила статью, она ответила. И тут я задала самый важный вопрос, который должен был сразу определить положение Стеллы перед девочками. Кто был потерпевший? Несмотря на то, что в камере был уже установлен почти полный порядок, я все равно очень внимательно следила за поведением каждой, почти по крупицам составляла их портрет – для того, чтобы не потерять нить в нашем с ними общении. Я смотрела на Стеллу и с ужасом думала, что она сейчас скажет. На «малолетке» закон суров в отношении тех, кто совершает преступления против детей. Так вот, когда Стелла все-таки произнесла, что это был взрослый мужчина, не только я, а все вздохнули с облегчением. С этой минуты Стелла стала своя.
Со Стелой я проведу в камере 10 месяцев. Мы станем настоящими друзьями. Ее осудят почти через год на 8 лет лишения свободы. За неделю до приговора ей исполнится 18 лет, и она так и не доедет до воспитательной колонии, а поедет на взрослую зону. Ее мама умрет через две недели после приговора дочери. После ее ухода мы с ней встретимся в тюремном храме, где она мне и скажет, что у нее умерла мама. Она будет шепотом мне рассказывать о том, как она живет теперь в другой камере, о своем доме, о маме. А потом мы с ней расстанемся, и больше я никогда ее не увижу. Но все это будет потом, еще почти год спустя, когда несколько раз поменяется камера, будут приезжать и уезжать девочки.
КСЮША
Так, весной уехала Ксюша назад в Барнаул, и ей тоже Верховный суд все оставит без изменений. Я как-то с ней начала спорить и тут просто спросила:
– Нет, ответь мне, зачем ты зарезала это несчастного?
Ксюша немного смутилась, но потом быстро взяла себя в руки и как всегда своим звонким голосом выпалила:
– Ну, а что он начал на меня орать. Да и вообще у него прописки барнаульской не было!!!
Мне нечего было сказать. Но каждый раз, когда я слышала такие слова или ответы, от которых волосы вставали дыбом, я день за днем продолжала в них верить, я меняла к ним свое отношение, пытаясь не обвинить их в преступлении, а понять истинную причину совершенного поступка, потому что ничего так просто не бывает.
Когда Ксюша уезжала, то забрала все конспекты по немецкому языку, которые написала за четыре месяца. Она улыбалась и говорила, что будет все учить, пока будет мытарствовать по пересылкам, да по этапам. Она была моей лучшей ученицей в группе немецкого. Это было очень хорошее время. Буквально за две недели до ее отъезда Алена попросила всех внимания и сказала:
– Значит, с этого дня никакой я вам больше не «Леха». Я Алена, и прошу запомнить мое настоящее имя.
С ними я стала настолько сентиментальной, что все их изменения переживала вдвойне. Я благодарила Бога, что он дал мне разум и терпение, чтобы хоть как-то изменить весь этот кошмар, который могут создать себе сами люди.
Я смотрела на них с любовью, радовалась, что стала для них другом, а они, в свою очередь, стали для меня частью моей жизни.
