28/03/24 - 12:07 pm


Автор Тема: Ланцберг Владимир (Берг)  (Прочитано 581 раз)

0 Пользователей и 1 Гость просматривают эту тему.

Оффлайн valius5

  • Глобальный модератор
  • Ветеран
  • *****
  • Сообщений: 27470
  • Пол: Мужской
  • Осторожно! ПенЬсионЭр на Перекрёстке!!!
Ланцберг Владимир (Берг)
« : 15 Февраль 2020, 09:56:20 »

10 июля 1977.В.Ланцберг на 10-м Грушинском фестивале



1979.Черноголовка. Михаил Володин, Вероника Долина, Владимир Ланцберг



1987- Концерт Владимира Ланцберга в ДК прядильной фабрики в г. Полтава



Лето 1991.Грушинский фестиваль 1991 Исай Фишгойт, Виктор Забашта, Владимир Ланцберг



Июль 1997."Костры", Йошкар-Ола. Линейка открытия. Приветственное слово Владимира Ланцберга. У стульчика - В.Партолога



 30 июня 2003.Московский открытый фестиваль-2003. День третий. Евгений Агранович, Андрей Яновский и Владимир Ланцберг



1997.Владимир Ланцберг, домашний концерт в Иерусалиме.


12 июля 2003.Фестиваль Второго канала (Серпухов) - 2003. Владимир Ланцберг, Димитрий Соколов, Евгений Агранович.



20 мая 2004."Петербургский аккорд - 2004", Владимир Ланцберг


Песенка о голове- Владимир Ланцберг



Владимир Ланцберг ("Берг") родился 22 июня 1948 года в городе Саратове. Жил в Москве, Нюрнберге. Скончался 29 сентября 2005 года.


Окончил Саратовский политехнический институт (1971). Работал инженером-механиком в конструкторском бюро.


В 1979 году переехал в Туапсе, затем — в поселок Тюменский Туапсинского района Краснодарского края.


Был по игровым аппаратам, лаборантом в школе, музыкантом в пансионате, руководителем КСП, педагогом-организатором, заместителем директора детского реабилитационного центра, методистом центра школьного краеведения.


Сферы деятельности – детские коммунарские клубы, проектирование педагогических систем, социальная психология неформальных групп, социотехника.


Основатель "Костров" и "Второго канала".


Участник инициативных групп летних трудовых КСПшных лагерей "Кабачок", слетов "Костры", конкурсов–мастерских "Второй канал", детского бардлагеря "ЛДПР" ("Летучая детская поющая республика") на Грушинских фестивалях, руководитель творческих мастерских, в том числе детских.


Стихи начал писать еще в младенческом возрасте, песни — в первом классе школы.


Лауреат многих фестивалей самодеятельной песни, в том числе четырежды – Грушинского.


Вышли аудиокассеты, компакт-диски и книги стихов и песен.
.........................
Безусловные знаки
(Попытка честного ответа на идиотский вопрос)


Пока остывают трибуны от сильных уверенных слов,


пока остывают валторны от сильных уверенных рук,


пока, в пустоте остывая, душа заперта на засов,


он тихо парит в ожиданье — глухой, неприкаянный звук.


Парит, оттесненный речами и транспорта шумной возней,


В круженье ворон и плакатов, дымов и вчерашних газет,


Во всякие дни — неизменный, как ось мирозданья — сквозной.


В нем отблеск трубы и скрипичный неяркий мерцающий свет.


Владимир Ланцберг, "Песенка об условных знаках"


"За что я люблю песни Ланцберга?" Странный вопрос! Разве любят "за что-то"? Тем более, когда речь идет об, извините, произведении искусства: это всегда необъяснимое чудо, когда оказывается, что плод вымысла какого-то неведомого тебе и не знающего о твоем существовании человека вдруг имеет к тебе самое прямое отношение, да такое, что у тебя в горле — комок, а в душе — радость узнавания "ну да, я же всегда знал, что это так, только выразить это так прекрасно не мог!". Какие тут, к чертям собачьим, могут быть рациональные основания?!


И все-таки...


Я не рос с этими песнями, как это было с Окуджавой — впервые я услышал их где-то во второй половине 70-х, когда мне было уже около 20, и вкус был уже вполне сформирован. С автором их я познакомился лично еще позже — в 1987 году, так что обаяние его личности (действительно немереное) тут ни при чем — ко времени нашего знакомства я уже был в этих песнях "по уши". Так чем же взяли меня эти странные, загадочные, часто совершенно непонятные песенки?


Первый ответ — да вот именно этим. За каждой из них, за каждой их строчкой — некая история. Неизвестная мне (до поры до времени — позже я узнал кое-какие из этих историй, о них будет разговор ниже), но несомненно существующая — это же чувствуется. Как античная мифология за пушкинской строкой или пласт "Сильмариллиона" за страницами "Властелина колец".


Но это не ответ, а только небольшая, неглавная часть ответа. Почему эта чужая и даже не рассказанная, а только чуть тронутая история становится мне интересна?


Зайдем с другой стороны. С тех пор, как я обнаружил в себе нечто похожее на собственный эстетический вкус, меня всегда особенно привлекало умение сделать фактом поэзии самую обыденную, житейскую, иногда намеренно сниженную или даже пошлую, антиэстетичную деталь, ситуацию, предмет. Подчеркиваю — не просто "воспеть", не наградить какую-нибудь дохлую крысу кучей поэтических тропов, но увидеть (и показать нам) ее собственную поэтичность. Таковы блоковские "пьяницы с глазами кроликов" и голодный шелудивый пес в "Двенадцати", таков окурочек в одноименной песне Юза Алешковского, "Слепой" Заболоцкого, "припортовые царевны" и "синий троллейбус" Окуджавы, "дома без крыш" Новеллы Матвеевой" ("там на ветру волшебном танцевал бумажный сор"!), "гадательный напиток", шуршащий в кофейнике Юнны Мориц и т. д.


Ланцберг — особенно в классических своих песнях — удивительно богат этим видением и щедро тратит его не только на центральные, "программные" темы, но и на мимолетные, эфемерные образы. "Человеческой каши нажравшийся боров — автобус живот волочит", "Вон над кладбищем плачутся галки, как души, которых не приняли в рай" — это "Старый вальс вдоль Новой дороги", весь построенный на такого рода картинках-настроениях. У "Этюда на кухне" уже есть выраженная художественная задача, и строчки "А ночь и стает, и сгорит, — и лишь огарок фонаря в копченый мартовский сугроб воткнет она" работает на нее, хотя вполне хороша и сама по себе (в самом деле — разве мачта уличного освещения не похожа на гигантскую горелую спичку?). Строчка "Рвется на север стая белья на балконном ветру" ("Кошачий вальс") уже крепко привязана к сюжету песни — она ведь о том, как фатально не вытанцовывается вымечтанная поездка на Соловки. А вот образ более развернутый:


"...И, наверно, поэтому, от дневной маеты огрубев, каждый раз на вечерней поверке грешный полк наш стоял и оттаивал, потому что равнялся на ртутное солнце, перекатывающееся по трубе...".


Когда я впервые услышал "Ртутное солнце" и примыкающих к нему "Трубачей" (один из тех редких шедевров русской поэзии, которые обходятся без метафор, "сильных" эпитетов и вообще специальных "поэтических" слов), я был поражен не только прелестью этих песен, но и тем, как светло и пронзительно-чисто автор ухитрился изобразить (и при этом не соврать ни в единой букве!) студенческие военные сборы — квинтессенцию советского милитаристского идиотизма, мероприятие, совершенно бессмысленное по определению и равно мучительное как для самих студентов, так и для приставленных к ним офицеров. А много лет спустя услышал от автора, что для него проведенные там недели были беспросветно-черными и что песни-то написаны отчасти для того, чтобы избыть застрявшие в душе чудовищные впечатления. До сих пор не понимаю, как это может быть. Пожалуй, это самый яркий из известных мне примеров, на какие чудеса способно искусство.


В песне "Я в эту землю сеян..." поэзия обыденности становится не только приемом, но как бы и темой песни:


...Вашего здесь — крытый рынок, все остальное — мое.


Все остальное мечется, плачет, грустит, смеется,


Пыльное и взъерошенное, как тополей чешуя.


Это не покупается, это не продается,


Так что пользуйтесь даром — здесь угощаю я.


Сам Ланцберг рассказывает, что эта песня была рождена необходимостью восстановить душевное равновесие, поколебленное предложением эмигрировать. Это можно знать, можно не знать — песня вышла далеко за пределы подобной "утилитарно-психотерапевтической" задачи и даже за рамки традиционного для поколения ее автора выяснения непростых отношений с мамашей-Родиной. Это одна из самых сильных известных мне вещей, выражающих ощущение ненапрасности даже самых обыденных и мимолетных проявлений бытия. Дело, конечно, не в самой этой философской идее, но именно в том, что при звучании песни ощущение этой ненапрасности "проходит через сердце", переживается как несомненная и актуальная ценность.


Вот мы и добрались до самого внятного способа ответить на исходный вопрос (а заодно и до ценностной модели восприятия искусства В. Ф. Чесноковой, любезной моему сердцу и позволяющей мне без труда понимать кое-что, перед чем пасуют профессиональные культурологи). Для этого его можно сформулировать так: какие же ценности актуализирует, приводит в контакт с душой слушателей поэзия Ланцберга?


О ненапрасности, оправданности нашего мира, нашей бренной, короткой, пришедшейся не на лучшую историческую эпоху жизни я уже сказал (кроме вышеупомянутых песен мощнейшим выражением этого ощущения служат, на мой взгляд, "Песенка о голове", "Неуверенный монолог", "Три квартала на Вольской", "Зеленый поезд", "Синева", "Трава забвения", не говоря уж о таких песнях, как "Костер у подножья зеленой горы...", "Кривой сучок" или "Правнукам Бам-Грана", в которых это чувство проливается прямо в текст). Но, наверное, если опросить КСПшников (даже только тех, что не знакомы с Ланцбергом лично и видели его только на концертах или не видели вовсе), то чаще всего рядом с его именем будет звучать слово "порядочность". В мире Ланцберга порядочность, моральная щепетильность реальны до осязаемости и выступают одной из мирообразующих сил — при том, что ни в одной его песне таких слов нет, да и глаголы в повелительном наклонении в них весьма нечасты. Такие песни как "Пир. Чума. Упоенье. Нега..." или "Трубач", не говоря уж о моей любимейшей "Песенке наивных упрямцев", — пожалуй, самый сильный ответ на вопросы типа "зачем быть нравственным?". Хотя, разумеется, никакого логического ответа они на него не дают, да такового и быть не может — просто по самой природе этого вопроса.


Точно так же как не имеет ответа и составляющая исходного вопроса, которая относится к тому философскому камню, что позволяет превратить собственный невроз в изумительную "Песенку с той стороны", а самую большую и опасную гроздь сосулек во всем городе Саратове возвести в ранг непредсказуемой и беспощадной Жизни, грозно и неотступно караулящей нас "у аптеки, за углом" — поэтическому таланту. Невозможно же на полном серьезе объяснять "в чем состоит талант Ланцберга?" или "чем именно обеспечивается воздействие его песен на слушателя?" — содержательный ответ на эти вопросы был бы равносилен раскрытию тайны искусства!


Не буду я говорить и о других ценностях, оживающих в песнях Ланцберга — дружбе, коллективизме, бескорыстии, любви, наконец — и о его великолепном юморе, без которого немыслимы даже самые лиричные его песни. О каждом из этих предметов, о неповторимом способе его существования в поэзии Ланцберга толковый искусствовед мог бы написать монографию. Но нельзя объять необъятное, и я сделал свой выбор — хотя бы на основании того, что объясняться в любви или приносить клятву дружбы словами из этих песен мне в жизни не приходилось, а вот отгонять тухлые мысли или черпать решимость для продолжения явно безнадежного дела случалось множество раз.


Но вот о чем надо сказать обязательно — это о ланцберговской ясности, об удивительной в отечественной поэзии точности и четкости формулировок в самых щекотливых вопросах. Казалось бы, человек, поэзия которого вся пронизана силовым полем порядочности и бескорыстия (да к тому же еще и русский поэт — представитель резко антикоммерческой культуры) должен резко отрицательно относиться к самому феномену торговли, денег и т. п. И вероятно, многие любители песен Ланцберга слышат в них именно это — во всяком случае, немалая их часть поражена своего рода антиденежным фетишизмом. А сам он?


"Кто не все продает, тот недешево платит..."


Вот так — спокойно и точно. Дело, мол, не в самом занятии, а в понимании того, что может, а что не может быть его предметом. И в другой песне — столь же спокойно и честно, без всякого обличительного пафоса: "А деньги — денежек мне не жаль, их нету — тем и живу". А чтобы вовсе не оставалось сомнений — уже о любителях "справедливости по справедливости": "Родились по разнарядке — в очереди и помрем!". Вот потому-то и не услышишь от него (напоминаю: я говорю только о художественных "высказываниях" — о стихах и песнях) почти неизбежной в наше время "гражданственной" пошлятины и чернухи — скорее он будет годами молчать, но не опубликует ни одной фальшивой или банальной строки. Просто потому, что не может.


"Тут, куда ни глянь, такая заваруха —


взять бы, жахнуть в духе классовых традиций...


А башка раскалена, а в горле сухо,


и патетикой, убей, не разродиться" —


усмехнулся он сам по этому поводу лет десять назад, когда даже самые рафинированные лирики вымучивали из себя что-то про Сталина да Горбачева.


Может быть, вот это редкое для русской культуры умение не путать коллективизм — со стадностью, политические взгляды — с вдохновением, житейские неурядицы — с концом света, умение наслаждаться жизненными благами — с готовностью на все ради них, а божий дар — с яичницей и есть главное, что привлекает меня (я говорю только о себе) в сочинениях Ланцберга?


Впрочем, я думаю — главное все-таки в том, что он очень хороший поэт.


Туапсе, 01.08.1999 г.


P.S. Он (Жуков) гостил в это время у нас, может потому так разгорячился. Берг.
..........
Владимир Ланцберг: Миссия русского еврея
Владимир Исаакович — наполовину одессит, у него здесь были "двоюродные", но давно разъехались на историческую родину или в другие, более сытные ареалы диаспоры. Сам Берг (так называли его друзья) практически всю жизнь провел в России: родился и учился в Саратове, жил в Краснодарском крае, потом в Москве. Стихи начал писать еще в младенческом возрасте, песни — в первом классе школы.


Он — один из тех евреев, которые внесли свой неповторимый вклад в русскую культуру. А может, точнее, в субкультуру, каковой является бардовская песня на протяжении последних нескольких десятилетий. Неподцензурная, самиздатская, не допускаемая к теле— и радиоканалам (хотя и не политизированная) самоорганизующаяся в лесах, на квартирах, на полулегальных концертах.


В середине 90-х Владимир Ланцберг стал членом Союза писателей России. Нелегальное раньше хобби — петь песенки — превратилось в достойную профессию, обеспечивающую уровень жизни московского среднего класса. Его гастроли, кроме России, не раз проходили в Израиле, Германии, США — там их организовывали русскоязычные еврейские общины. Число концертов и городов в каждой поездке исчислялось десятками (особенно в такой большой стране, как Штаты).


У него было редчайшее свойство личности — овеществляющаяся харизма. Вокруг него возникали неформальные сообщества. Полезнейший бы инструмент для политики, которой Берг никогда не грешил. Люди собирались вокруг его песен, стихов, педагогических идей, но вокруг ЕГО, а поэзия, музыка и идеи являлись не более чем носителями человеческого феномена. Если бы Берг занимался выращиванием картошки, то вокруг него происходило бы то же самое. Может, часть людей была бы другой, но не такая уж большая часть. Без сослагательного наклонения: в истории уже так было, в начале 80-х, когда Берг стал вместо песенок и поэтического самиздата (во всяком случае, в значительный ущерб им) заниматься педагогической деятельностью. В его детском "Клубе маленьких фонарщиков" были фотолаборатория, туристский кружок, отделение филателистов и нумизматов, радиотехники (по образованию Берг инженер-электронщик). Был ВИА — так тогда осторожно именовали рок-группы, впрочем, у Берга и его учеников стандартный комплект "ритм-бас-соло-ионика" ухитрялся звучать джазом. Были и использовались по назначению инструменты слесарные, столярные, малярные. И книги, конечно, много книг, свободно даваемых почитать с самозаписью в тетрадке, из Берговского дома, который для воспитанников клуба был не менее законной территорией, чем для его собственных детей.


И чему можно научить без утвержденных Минпросом планов и программ? Со свободным посещением — когда хочешь, тогда и приходи учиться. С перебеганием от электрогитары к фотобачку с проявляемой из похода пленкой. Этим детям сейчас по 30-35 лет. Самые яркие и типичные, составлявшие ядро бывшего клуба, работают в... местном спасотряде МЧС, плотно занимая командные и технические должности. Когда поступает вызов — кто-то в беде! — а в баках нет бензина, они скидываются из своей зарплаты и едут. Вторая по плотности генерация в разных "альпстроях" — высотные и монтажные работы. Третья — в учителях. Никто их ЭТОМУ в клубе не учил. Как говаривал Берг: "Невозможно воспитать слесаря, как невозможно выучиться на подлеца".


Педагогическое кредо Владимира Ланцберга изложено в лучшей его статье в "Русском журнале":


Любите детей долго и нудно!


А я их ненавижу. Всю свою псевдо-, квази— и просто педагогическую деятельность посвятил истреблению их как вида.


Я из-за них плохо живу. Они ничего не знают, не умеют, не могут, ни за что не отвечают, но хорошо плодятся и быстро растут. Я все время утыкаюсь в них и от них завишу. Один (в униформе крысиного цвета) меня шмонает как лицо зулусской национальности и знать не желает, что этого делать нельзя. Другой (в кабинете крысиного цвета) не хочет мне что-то разрешить, потому что какой-то папа не сказал ему, что это можно.


Поэтому, пока дети еще маленькие, их надо изводить. Потом поздно будет: им понравится быть детьми. А пока что большинство из них мечтает стать взрослыми. И тут появляюсь я.


Я ему скажу: пойдем со мной, и ты станешь взрослым.


Пассионарность Берга, зашкаливая за ранги теории Гумилева, распространялась не только на контактную группу — он был заразен через посредников. Созданные Бергом группы саморазмножаются, движения ветвятся, образуя сложную переплетенную сеть сетей, последователей продолжателей. Иногда часть их съезжается вместе на несколько дней, чтобы потом разнести по миру вирус Берга, и на следующий год привозят с собой новых, или вообще приезжают совсем другие люди, еще не видевшие Берга... И те, что теперь уже никогда его не увидят.


Личность Берга притягивала к педагогическому сообществу энтузиастов-альтруистов. Казенного слова "волонтер" тогда еще не было, и теперь оно в берговских сообществах не в ходу. Берг сумел обеспечить детей общением не только с собой, хотя и это уже немало, но и с кругом талантливых, неравнодушных и, главное, бескорыстных взрослых. Число его близких друзей исчисляется тысячами, за десятилетия его общественной деятельности вокруг него произошло несколько сотен лагерей и слетов (не считая концертов), количество их участников — не близких, а просто друзей, составляет десятки тысяч. С его смертью сообщества продолжают жить: слеты и "Детская поющая республика" состоялись в 2005 году, время их подготовки и самих действ Берг провел в больницах, не всегда в сознательном состоянии. Сколько они, сообщества, проживут? Это уж сколько на роду написано, в статистических пределах от уже минувших средних лет до долгожителей. У них теперь есть другие лидеры: онкологический финал биографии Берга подготовил их к смене поколений.


Платные московские врачи два год лечили Берга не от того. Когда стал известен настоящий диагноз, друзья и почитатели творчества Берга (в том числе из Израиля и США) за две недели собрали 50000 долларов на запоздавшую уже операцию.


Почти четверть века назад точно такой же диагноз поставил моему отцу молодой одесский врач Леня Мендельсон, безо всяких УЗИ, томографов и хренографов, на рентгеновском аппарате советского производства. Но вовремя! Отцу сделали операцию в том же московском онкоцентре на Каширке в Москве, что и Бергу. Обошлась она нам в 200 рублей — на билеты и "благодарность" врачам, после этого отец прожил еще больше 20 лет.


... я — ветеран, а ты — инвалид


распада гнилой державы,


за что сподобились


высшей из льгот —


воли валять дурака.


Умирать Берг поехал в Германию, уже с метастазами. Тамошняя бесплатная медицина — подарила ему лишних полтора года полужизни.


— Какой я немец? Такой же, как еврей. Я русский бард, — сказал, нехотя уезжая, Берг. Он и умер, как русский, в возрасте 58 лет — ровно такова сейчас средняя продолжительность жизни в России и в Украине. Свое еврейство он не нес над собой, как знамя, но и не стеснялся его, пел, легко и блестяще шутил по этому поводу.


Еврей в России хуже,


чем масон.


Совсем один в процентном


отношеньи,


для сотни коренного


населенья


он превращает жизнь


в кошмарный сон.


Он вездесущ.


Он за любым плечом.


Он в банке, на нехоженом


газоне,


в курятнике,


в правительстве, на зоне,


и все ему, прохвосту, нипочем.


В его руках — почтамт и


телеграф,


заводы, казино, аэродромы,


на совести — славянские


погромы


и что-то там насчет


гражданских прав.


И, в чью б ты родословную


ни вник, —


у каждого прабабушка —


из них.


Процент евреев на Берговских слетах, конечно, выше среднего по СССР (впоследствии бывшему), но все равно 90% там составляли русские, украинцы, молдаване, татары, да, кто угодно.


В 1982 году в детскую поющую республику — летний лагерь Берга — вместе с группой одесситов попала школьница Света Евкович. Ее двусмысленно звучащая фамилия — белорусская, в роду, насколько хватает документов и памяти, все славяне. Света прикипела душой к новому миру и стала ездить каждый год. После школы — надо было куда-то — поступила в мукомольный техникум.


— Да что ты?! — сказали ей Володя и его жена Ирина. — Ты же прирожденный педагог! Вон как у тебя получается с нашими и наших друзей детьми нянчиться!


Света бросила техникум и пошла в педучилище. От одного из новых друзей в компании вокруг Берга Света узнала про еврейскую культуру, в доме Берга получила первые уроки иврита. В первом в Одессе дошкольном еврейском учреждении — детском саду "Хабад" — Света работает со дня его основания, с 1994-года. Старшим дошколятам она преподает иврит и еврейскую традицию, которые освоила на разных курсах и глубоким самообразованием.


Следует понимать, что "специально" у Берга еврейством не занимались. Другие люди находят там что-то другое свое. В сообществах Берга (теперь уже — его имени) специально и успешно занимаются другим: поиском себя.


И я утверждаю, что Берг был лучшим евреем, чем многие, увы, очень многие примазывающиеся сейчас к милостыне американских общин. Миссия таких, как Берг, людей в еврействе — уничтожать антисемитизм. Точнее — не допускать его возникновения. Не войнами и даже не акциями протеста, а лучшим, добрейшим и мирным средством, которое придумало человечество, — воспитанием. На это работала фамилия, демонстрируемая внешность его, жены и троих детей, которые с младенчества, буквально с грудного возраста, приезжали на слеты вместе с ним и получали не заслуженную еще, а наследственную часть уважения и любви.


Еще одно удивительнейшее свойство Берга — у него не было врагов! Ну, скажем так, почти не было. Один умный, известный и авторитетный человек назвал созданное Бергом сообщество "тоталитарной сектой". Этот титул дорогого стоит! Он давно потерял первоначальное словарное значение. Им сплошь и рядом называют сообщества, не имеющие никакого отношения к религии, а официозная церковь утратила прерогативу присвоения этого звания: это делает любой журналист по своему разумению, и никто его не клеймит и не наказывает — нет на то ни закона, ни практики. Употребляется он и просто в быту, чаще — среди образованной части населения, но все шире идет в массы. Кроме негативного звучания ярлыка, клейма, у него есть вполне определенный смысл. Так называют любое неформальное сообщество или организацию, которая создает реальную конкуренцию властям всех ветвей и мастей (государственной, криминальной, финансовой, феодальной) в области владения людьми, подавления людей, управления людьми. Даже если сообщество по численности мало, претендующие на монополию медиакраты его боятся.


Самиздат, в объеме которого Берг был на порядок больше редактором и издателем, чем автором, превратился в легальные поэтические и нотные издания узкого спроса. Их не признают ни консерваторские эстеты, ни широкие массы. Но в детских и молодежных лагерях, когда не случается под рукой киловаттных колонок, а есть только звуки леса, прибоя, реки и уют огня, тогда в торчащих на роке подростках просыпается дремучее человеческое. Они на чуть-чуть подзабывают "Гражданскую оборону", которая вообще рулез, но хором ее неудобно, и поют нечто, не помня где услышанное, не зная автора, не зная жанра, не зная, толком, себя: "Послушай, парень, ты берешь нелегкий груз!"


Дата публикации : 21.01.2006
....................
Волшебный фонарщик


Знаете, откуда берутся звезды? Их зажигает маленький фонарщик, который бродит по небу, и в каждую звезду вкладывает частицу себя. Первым его разглядел бард Владимир Ланцберг.


— Владимир Исаакович, каким качеством в людях вы особенно дорожите?


— Умением дарить. Это очень важная черта. Представьте себе: живут на свете два дяди, Вася и Миша. Дядя Вася – правильный такой, не пьет, честно работает, получает приличные деньги и тратит их на углубление своего благополучия. У него не две пары джинсов, а четыре, ездит он не на "Москвиче", а на мерсе и отдыхает в Анталии, а не на огороде. Дарить кому попало нажитое усердным трудом дядя Вася не любит — с какого еще бодуна?! А его сосед дядя Миша – человек странный. Его любимое занятие — то и дело щупать границу привычного мира: не изменилась ли? Крепко ли держится, и что будет, если ее чуть-чуть подвинуть? Таких чудаков не много, но они всегда и всюду есть и будут: общество постоянно их порождает. Дядя Миша тоже честно работает и иногда даже вполне прилично зарабатывает, но довольствуется малым. Ему нужно две пары штанов – он их и носит, пока не порвутся. Надо как-то передвигаться – покупает велосипед. Он живет так, как ему нравится, а излишки от трудов своих... дарит — друзьям, родным, а то и вовсе незнакомым людям. Как все странные существа на свете, дядя Миша тянется к себе подобным. Он почти не бывает один – вокруг него постоянно вертятся несколько таких же чокнутых. Иногда они все вместе забираются подальше в лес и распевают там песни под гитару. В один печальный день дядя Вася наворачивается со стропил, ломает спину и становится инвалидом. Родных и друзей у него нет – а если есть, то им не до него, потому что они такие же Васи. В результате он остается один-одинешенек, с жалким пособием в кармане. А когда наворачивается дядя Миша, то еще несколько десятков Миш разом устремляются к нему на помощь.


— Неужели?


— Лично проверял! В конце прошлого года, когда подтвердился мой диагноз и выяснилось, сколько мне нужно, чтобы остаться в живых, я получил фантастических размеров помощь от людей, часть из которых я толком не знал, но при встрече оказывалось, что все они – настоящие Миши. Вообще-то психология дяди Миши противоречит инстинкту выживания. С какой стати пропускать в шлюпки других, если сам того гляди утонешь? Сильные Васи, выхватывая спасательные жилеты, расталкивают женщин, детей, стариков. Но дети – это будущий род, женщины – его производительницы, а старики, носители опыта, – залог могущества. Сильный Миша детей в шлюпки посадит, а сам за доску ухватится и тоже выплывет. Ура! Все спасены. Выходит, что в кризисных ситуациях эта парадоксальная модель оказывается самой эффективной.


— Авторская песня – преемница Серебряного века, текст в ней всегда преобладал над музыкой. Откуда же тогда берется несметное количество слабых, примитивных песен?


— Дело в том, что существует не один, а несколько жанров, условно называемых авторской песней. Они расслаиваются не по манере исполнения, а по системе ценностей зрителя. Если посмотреть, что за публика ходит на бардов и на "смежных" с ними шансонье, станет видно, что одни пришли попереживать, понапрягаться, а другие — расслабиться. Есть два типа публики с разным способом восприятия информации. Одни — "академики": для них любая информация служит к размышлению, их кайф – думать. А другие – "пэтэушники" — ценят сиюминутное переживание, которое можно поймать, отряхнуть с ушей и ехать дальше. Музыка "пэтэушников" – это простая мелодия при четком ритме, свет, мелькание, девочки на подпевке. "Пэтэушник" любит смотреть клипы, а "академику" нужны слова, над которыми он мог бы потом размышлять, желательно подольше (в идеале – всю жизнь). Между этими крайностями происходит постоянное движение: иногда ведь и "академику" хочется расслабиться. Но на музыкальном рынке "пэтэушный" спрос всегда будет преобладать. "Пэтэушников" больше, и их песен тоже. У "академической" песни есть свои хитрости. Она бывает эстетской, а бывает исполнительской: первой важна оригинальность замысла, второй – подачи, причем человек может петь полную туфту, лишь бы это было зрелищно. Бард-актер, завязанный на толпу, на игру, должен прогибаться под требования публики, бард-эстет ни под кого не обязан прогибаться, он поет, что хочет, и если ему продюсер скажет: "Извини, старик, ты не то делаешь" – он скорее всего пошлет того подальше. Где-то посередине двух крайностей, как всегда, возникает третье направление: песня как творческая задача. В этом русле есть свои лидеры – тот же Ким, который уже давно не пишет "от себя", а исходит из сценария; или Щербаков, чьи песни – гениальные экзерсисы хладного ума. Мне это не очень интересно: жонглировать образами я тоже умею. А так, как Кукин, который рубит песню из цельного куска; так, как ранний Окуджава или лучший Визбор, – нет, не могу! Я люблю песни, исходящие из глубины личности, за которыми есть внутренний опыт. "Авторская" для меня антоним к "типовой": есть "хрущобы" и есть замок Тюильри.


— А вам не кажется, что одинаковые, как матрешки, песни неизбежно возникают из-за тесноты круга? Ведь ни для кого не секрет, что КСП – не только творческая лаборатория, но и реабилитационный центр для "белых ворон". Когда очередной нескладный очкарик попадает в бард-тусовку, он себя не помнит от счастья: никто не обращает внимания на его очки, заикание, отсутствие мобильника и машины, все кругом добры и внимательны, девушки ему улыбаются! Вот он походит-походит по лесам, пропитается как следует Городницким с Визбором, а там и сам гитару в руки возьмет. Голоса нет, стихи корявые – зато про костер, про лес, про любовь...


— КСП, как любой клуб, притягивает людей с дефицитом общения, востребованности и положительной самооценки. Аутсайдерам здесь хорошо. Да и сама песня дает им ряд преимуществ: консерваторию заканчивать не надо, в ноты попадать необязательно. Полная демократия! Кстати, на этом очень грамотно сыграли авторы проекта "Песни нашего века". Когда неповторимый Никитин, неповторимый Берковский, Сергеев и Мищуки поют вместе, получается нормальный застольный хор. В итоге бардовская песня, спетая хорошими голосами, сильными исполнителями, без лишнего выпендрежа и при этом пристегнутая к народной традиции, идет на ура: уже четвертый альбом вышел. А "Песни о главном", прекрасные старые советские песни, сошедшие на нет из-за моды и оставившие после себя острую ностальгию, выдохлись на втором. Наша пластиковая эстрада их просто не потянула.


— Ваши песни настолько пронзительны, что со слушателя мгновенно слетает любая шелуха. Они для тонкокожих, уязвимых, беззащитных. Но стоит ли быть таким в нашем жестком мире, где постоянно требуются сила и твердость?


— Как бывший инженер, изучавший в свое время металловедение, я уверяю, что сложные динамические нагрузки лучше выдерживают не твердые материалы, а пластичные и упругие. Мои песни — подспорье к выживанию при наличии собственной гибкости, которая позволяет человеку быть толерантным, не предавая себя, и сохраняет душу от окаменения.


— Если бы к вам на Второй канал (альтернативный Грушинскому фестиваль бардовской песни. — Ред.) забрел волшебник, что бы вы у него попросили?


— Чтобы не мешал своим волшебством. Впрочем, если бы у него с собой оказалась пара-тройка тысяч долларов, я бы попросил оплатить дорогу тем, кому не по карману до нас добраться. А еще – чтобы тучи разогнал. Хотя у нас и с тучами пока все неплохо получается. На Втором канале собирается команда профессионалов, занимающих по жизни очень серьезные посты. Пьянствовать на природе, как обычно бывает на слетах, им неинтересно, слет для них – работа, и они ее делают легко, свободно и естественно, на привычном для себя уровне.


— Выходит, профессионалу волшебник ни к чему?


— Да он сам — волшебник.


"Послушайте! Ведь, если звезды зажигают — Значит — это кому-нибудь нужно?" Но не только в этом дело, а еще и в том, Что по небу ходит кто-то, Эти звезды зажигая, Чтоб до самого рассвета Им гореть, едва мигая. Кто — не знаю, Но предполагаю, ЧТО Бродит маленький фонарщик От звезды к звезде. Вот он лесенку приставит, Вот оконце голубое Отворит и чиркнет спичкой, Огонек зажжет зеленый И заторопится дальше, Дальше, Дальше...


Владимир Ланцберг, из "Песенки про маленького фонарщика"

Оффлайн valius5

  • Глобальный модератор
  • Ветеран
  • *****
  • Сообщений: 27470
  • Пол: Мужской
  • Осторожно! ПенЬсионЭр на Перекрёстке!!!
Re: Ланцберг Владимир (Берг)
« Ответ #1 : 13 Июнь 2020, 15:31:40 »
Занесено в каталог.

 

Яндекс.Метрика