28/03/24 - 22:44 pm


Автор Тема: Особенности российских транзитных централов.  (Прочитано 749 раз)

0 Пользователей и 1 Гость просматривают эту тему.

Оффлайн valius5

  • Глобальный модератор
  • Ветеран
  • *****
  • Сообщений: 27470
  • Пол: Мужской
  • Осторожно! ПенЬсионЭр на Перекрёстке!!!
Антон Мухачёв, гражданский журналист.


Ярославский централ

Согласно законодательству, уже осуждённые к отбыванию наказания не могут находиться в одной камере с ещё только ожидающими суда. Возможно и для того, чтобы приобретённым опытом разочарования одних не ломать пока ещё наивную веру в справедливый суд других.

Деление арестантов на «ещё» и «уже» требует и раздельных помещений. В СИЗО для этих целей существуют отдельные камеры, а то и корпуса для этапников — «транзитки», а в исправительных колониях — ТПП (транзитно-пропускные пункты). С особыми условиями проживания и особыми же отношениями к людям «частично поражённых в правах». Это «частичное поражение» означает то, что заключённого теперь можно накормить «неизвестно чем», положить спать «ни на чём», а будет задавать много вопросов, объяснить «кое чем».

Система ФСИН — закрытая система. Закрыта она, конечно же, только для чересчур любопытных адвокатов, докучливых родственников и фанатичных правозащитников.

Отправляясь на этап, осуждённый для всех исчезает. Да, по прибытию в исправительную колонию соответствующие бумаги с уведомлением будут отправлены заинтересованным сторонам, но пока человек в дороге — он невидимка. Он — никто.

Время такого исчезновения разнообразно. Кого-то в лагерь могут доставить за пару дней, другие месяцами путешествуют по всей стране, даже не догадываясь о своём конечном пункте назначения.

Таинственная логистика ФСИН может кидать зека из централа в централ, мариновать его сутками на «сборках» и в «отстойниках», везти в противоположном направлении, потом обратно, чтобы, в конце концов, привезти зека не в тот лагерь, куда его должны были доставить. Возможно и не случайно, а по так называемой «оперативной необходимости». И всё это время его ищут адвокаты с родственниками, а он же, зачастую, и сам не знает где будет через час.

Я к своему этапному путешествию решил относиться как к увлекательному приключению и, даже, завёл путевой дневник.

Мой первый транзитный централ, ставший в последствии чуть ли не родным — Ярославский.

Прокатившись через него туда-сюда аж пять раз, полуразрушенная «транзитка» меня уже не удивляла. На входной двери транзитного корпуса ярославского СИЗО висело уведомление: «капитальный ремонт». В нём мы и жили.

Трещины в стенах, нескончаемая течь с потолка, вечная пыль старой штукатурки и провалившиеся полы — это вполне обыденный антураж для бывалого зека. По дороге в баню нас вели мимо открытых дверей пустых камер, где приваренные к стенам «шконки» висели над пустотой когда-то здесь бывших полов.

Однажды я проявил любопытство и спросил у местного баландёра, что сегодня он привёз нам на обед. Щуплый зек в грязном халате приоткрыл свой бак, посмотрел в чуть тёплое варево и честно ответил: «Да *** его знает!»

В камере два десятка случайных соседей спали на тонких, глянцевых от старого жира матрасах, накрытых такими же грязными одеялами. На мой, опять же, глупый вопрос, выдадут ли нам постельное бельё, сотрудник администрации лишь посмеялся, посмаковав новое для него слово «бельё».

И при всём при этом некоторые зеки настолько полюбили ярославскую «транзитку» за её свободу и вольность, что никак оттуда не хотели уезжать, всяческий оттягивая этапирование. Один пронырливый малолетка каждое утро вызывал врача и жаловался ему на температуру с головной болью. Выданный в «кормушку» градусник он прикладывал к пакету с горячей водой под рубашкой, сетовал на эпидемию гриппа и просил врача не беспокоить его ещё пару дней.

Малолетка жил в камере «транзитки» уже третий месяц и всё никак не «выздоравливал».

— Здесь, — говорил он мне, — при благоприятном стечении обстоятельств я могу бабу себе найти. А в Красноярске, куда меня везут, при неблагоприятном стечении обстоятельств я могу и сам бабой стать. Так куда мне спешить?

Следующий транзитный централ меня приютил в Кирове. Известная своими жёсткими лагерями кировская область была, как всегда, приветлива. Встречали с овчарками. В «столыпинском» вагоне бывалые зеки предупредили этапников, что в кировской «транзитке» посуда «килишёванная».

То есть одни, и те же миски для баланды выдают как обычным зекам, так и низшей тюремной касте — «петухам». Порядочные арестанты при таком раскладе переходят на хлеб с водой. Когда я отказался от еды, меня без всяких бумаг и объяснений посадили в ШИЗО.

Кировский карцер был самым маленьким из всех мною виденных. Откинутая от стены койка почти касалась противоположной стороны. В её изголовье стоял белый унитаз — настоящее чудо для российских тюрем. Сразу же за санузлом — тяжёлая металлическая дверь.

Кировский централ был известен проезжающим через него зекам не только суровой встречей и килишёванной посудой, но и почти уже легендарной «чёрной комнатой». Но на поверку она оказалась не столь страшной, как о ней рассказывали этапные сплетники.

Обитая плотной чёрной резиной, камера была предназначена, якобы, для буйных осуждённых. Но на деле же туда водили и просто несогласных.

Тусклая лампочка еле-еле светит из-под резины в потолке. Так же глубоко, в резине, спрятан и водопроводный краник. И даже туалет в этой комнате резиновый: в полу просто круглая дырка. Не так уж и больно, когда за руки — за ноги тебя подкидывают, ударяя об потолок, как холодно, когда совершенно голого оставляют на сутки-другие подумать о своём поведении. И, конечно же, всё это обосновывается заботой о личной безопасности осуждённого.

Тем не менее, каждый раз, когда меня выводили из камеры ШИЗО на проверку в коридор я, перекрикивая слюнявую овчарку, требовал объяснить, на каком основании меня водворили в карцер. Так же я требовал бумагу с ручкой и новую миску для еды.

Через неделю меня перевели в обычную камеру к таджику. Туберкулёз сожрал у него полтора лёгкого, но нет худа без добра — как диетчик, он имел свой личный контейнер для еды. Так закончилась моя вынужденная голодовка.

Через неделю, уже в Тюмени, я с удивлением разглядывал очередную камеру ШИЗО в колонии строгого режима. Мне пояснили, что хоть на табличке и написано ШИЗО, но на деле — это ТПП, то есть транзитно-пропускной пункт. Условия пребывания в нём, правда, были совершенно одинаковыми с изолятором. Но это уже никого не волновало.

Камера, в отличии от кировской, была просто огромной и без потолка. Вместо оного была широкая решётка, а над ней балкон. На решётке я подтягивался, а на балконе, время от времени, появлялся охранник. Сверху он мог видеть даже онанистов в туалете. В метре над балконом был уже настоящий потолок. С него пространство освещала огромная газоразрядная лампа. Рядом висела сирена. Утренний подъём она орала так, что первые сутки я подпрыгивал с койки и пытался спастись с «тонущего корабля».

Бумагу с ручкой мне так же не давали, но я, как уже опытный репортёр, доставал спрятанный кусочек карандашного грифеля и о своих приключениях писал им на туалетной бумаге. Следующий по пути централ, мариинский, поразил меня перманентным запахом прорванной канализации. Поначалу я так и предположил, что лопнула труба, однако сокамерники меня разубедили: здесь, дескать, всегда так.


Мариинский централ
Мариинские зеки гордятся тем, что через их централ когда-то в свою шушенскую ссылку проезжал Ленин. Эти же зеки с удовольствием пересказывают местную легенду о том, как сокамерники Владимира Ильича «опустили» его за «крысятничество». И даже уточняли его новое имя — Лена. Когда я эту историю услышал уже от сотрудника администрации, то конечно же уточнил, что именно «скрысятничал» любимец всех октябрят.

— Как что? — удивился инспектор. — Пайку хлеба спёр для своих чернильниц. Ты разве не знаешь, что он писал письма молоком?

Я вспомнил детские книжки.

— А молоко тоже чужое было? — уточнил я, но инспектор отмахнулся.

Я же скрупулёзно занёс в дневник новую запись местного фольклора.

В камере, куда я попал, на стене висели мыши. Перевязанные хвостами, они пищали и теребили лапами воздух, словно перебирали невидимые струны. Я подумал, что здесь ими питаются. Чуть позже ловец мышей — здоровый бурят — их «амнистировал». Спустил живыми в туалет.

Чуть раньше моего приезда в СИЗО Мариинска сменился начальник. Молодой и фанатичный карьерист во всеуслышание заявил, что теперь этот централ раз и навсегда будет красным. Уже через неделю жестяная крыша централа, и правда, была покрашена в ярко красный цвет.

Последним транзитный пунктом у меня было кемеровское СИЗО. В многоэтажном спецкорпусе были не только этапники, но и карцер, школа для малолеток, сами малолетки и женщины. Много женщин. Весь день за решёткой я слышал их разговоры, точнее крики друг с другом. В таком своеобразном межкамерном общении они рассказывали о своём вчерашнем дне, о снах, о планах, о мечтах, о «сучках» в соседних «хатах», ссорились, матерились, проклинали, мирились и, даже, проводили совместное чаепитие. Мне этот централ напомнил птичий базар.

Уже зная, что на днях меня этапируют в знаменитую по области «краснознамённую» колонию, и не предполагая ничего хорошего, свои путевые дневники я отправил «на авось» обычной почтой адвокату. Через полчаса пришла симпатичная женщина в форме и вывела меня в школьный класс на беседу. Мы сидели за партой и она, оказавшись местным оперативником, почти час допытывалась, что за книгу я пишу и много ли у меня ещё подобных записей.

Возможно, она стала моей поклонницей, потому как письмо адвокату всё же дошло.

No comments for this topic.
 

Яндекс.Метрика