Истории из жизни знаменитостостей

[Helenyarik]

Это даже  не байка , а  очень крошечная  история   о том  ----

"
Зиновия Гердта после ранения оперировала хирург, которую звали, представьте себе, Ксения Максимилиановна Винцентини.
Итальянка по отцу.
Она и сохранила Гердту ногу; было несколько операций, и всякий раз он боялся, что его везут на ампутацию, но она, наклоняясь над каталкой, всякий раз обещала:
- Я буду резать - вдоль...
Потом она приходила к нему в палату; они подружились.
И однажды Ксения Винцентини по секрету сказала Гердту, что ее муж был арестован, а теперь работает в каком-то закрытом месте...

Мужа звали - Сергей Королев.




Неисповедимы пути Господни....

[Helenyarik]

Байка времен ефремовского «Современника»---

/ ее поведала актриса Алла Покровская./

Олег Ефремов, преданный рыцарь Театра, просто заразил своих соратников любовью к Системе Станиславского.
Любые посиделки неизменно сводились к разговорам об элементах Системы: о Внимании, Общении, Оценке факта…
Однажды на гастролях в Румынии актеры собрались в гостинице – отметить окончание рабочего дня.
Отметили, после чего Александр Калягин и Валентин Гафт затеяли спор о Системе, а Евгений Евстигнеев, «отметивший» покруче прочих, завалился на кровать и моментально захрапел.
Он вообще споров об актерском мастерстве не уважал и теорией не интересовался, полагаясь больше на талант и интуицию.

Гафт же с Калягиным сцепились крепко и доспорились до того, что решили тут же в номере, на суд прочих товарищей по профессии, сыграть этюд на Оценку факта – кто лучше!
Фабулу придумали такую: у общественного туалета человек ждет очереди по малой нужде.
Туалет все занят и занят, в конце концов он не выдерживает, дергает дверь, она открывается, а там – повешенный!
Не поленились – соорудили «повешенного» из подушки, прицепили его в стенной шкаф и принялись играть.
Один сыграл неподдельный ужас и бросился с криком за помощью, другой, представив возможные неприятности, тихонько слинял, пока никто не увидел… Актеры-то блистательные, что Гафт, что Калягин – оба сыграли классно, «судьи» затруднились, и тогда кто-то предложил разбудить Евстигнеева – посмотреть, что он сделает!
Долго расталкивали, объясняли наперебой, он отбрыкивался, пытался завалиться обратно, наконец, пробурчал: «Ладно!» – и пошел к шкафу.
Уже через секунду все ржали, глядя, как Евстигнееву невтерпеж, как он приседает и припрыгивает, как он сначала деликатно постукивает, потом барабанит в дверь…
В конце концов, доведенный до полного отчаяния, он рвет на себя дверь «туалета», видит этого «повешенного», ни секунды не сомневаясь, хватает его, сдирает вместе с веревкой, выкидывает вон и, заскочив в туалет, с диким воплем счастья делает свое немудреное дело, даже не закрыв дверь!

Громовой хохот, крики «браво!» и единогласно присужденная победа были наградой гениальному Евстигнееву, который, раскланявшись с аудиторией, тут же рухнул досыпать.

[Helenyarik]

...Я, может, и жив только потому, что верую в Господа. Я через все тяготы войны прошёл, когда со мной ну только смерти не было, она просто случайно мимо прошла. Он, наверное, берег меня для каких-то маленьких моих свершений...
До войны я жил у тётки, мне было шесть лет, в какой-то праздник она дала мне тридцать рублей: „Пойди в церковь, отдай на храм“.
Тридцать рублей!
Я помню, они были такие длинные, красненькие.
А мороженое, которое я так любил, стоило двадцать копеек. На эти деньги года полтора можно есть мороженое! Нет, не отдам я тридцать рублей каким-то тётям и дядям в храме.
Я уже принял решение, что оставлю деньги себе, а тётке скажу, что отнёс.
И тем не менее почему-то всё равно иду к храму.
Сам не понимаю, как с зажатым кулаком я оказался около церкви.

Зашёл внутрь, там было так красиво, я стоял весь разомлевший, а потом легко подошёл к служителю и сказал: „Возьмите на храм, возьмите, пожалуйста...“
И вот сейчас я убеждён, что это Господь меня испытывал.
С той поры я понял, что Кто-то на Небе поверил в меня.
Если бы тогда я не отдал эти деньги, я не смог бы пройти войну, плен, тюрьму...»
Однажды я рассказал эту историю Олегу Табакову. Он удивился и сказал, что с ним была почти такая же история.
Он с бабушкой жил на окраине Саратова. Недалеко был лагерь немецких военнопленных. В 1944 году в нескольких городах прошли прогоны немецких военнопленных по улицам. Шла репетиция такого прогона и в Саратове. Немцев построили, прогнали к замёрзшей Волге. Там они помёрзли с часик, и потом их погнали обратно в бараки.
«И моя бабушка, — говорит Табаков, — почему-то сжалилась над ними. Это странно, потому что у неё к этому времени один сын пропал без вести на войне с немцами, другой сын вернулся с неё калекой.
А она, увидев, как они мёрзнут, отрезала им от своего пайково-карточного хлебушка половину и говорит: „Олежек, отнеси“.
Мне было так страшно — я боялся наших конвоиров, я боялся овчарок, я боялся этих немцев...
Но я пошёл и отнёс им этот хлеб и — бегом назад.
И я убеждён, что Господь за этот хлеб меня отблагодарил: в 1992 году, когда гайдаровские реформы довели до голода, было впору закрывать театр.
И вдруг, в самую трудную минуту, звонок из Ленинградского морского порта: „Вам пришёл контейнер с гуманитарной помощью из Германии“.
Оказывается, какие-то театры в Германии решили собрать помощь театру Олега Табакова.
Несколько раз в году они присылали эти контейнеры, и это помогло выжить артистам, не закрыть театр...
Я убеждён, что так вот та горбушка мне вернулась от Бога...»

Иннокентий Смоктуновский

[Helenyarik]

Про празднование  в 60-е, Нового года..
А Вознесенский

"…Мы жили рядом с Таганкой, пока аллергия не выгнала меня из города.
Там, на Котельнической, мы встречали Новый год под его <Высоцкого> гитару.
Володя Высоцкий был с Люсей Абрамовой.
Заходите, читатель, ищите стул, а то располагайтесь на полу. Хватайте объятые паром картофелины и ускользающие жирные ломти селедки. Наливайте что Бог послал!
Пахнет хвоей, разомлевшей от свечек. Эту елку неожиданно пару дней назад завез Владимир с какими-то из своих полууголовных персонажей.
Гости, сметя все со стола — никто не был богат тогда, — жаждут пищи духовной.
Будущий Воланд, а пока Веня Смехов, каламбурит в тосте.
Когда сквозь года я вглядываюсь в эти силуэты, на них набегают гости других ночей той квартиры, и уже не разобрать, кто в какой раз забредал.
Вот Олег Табаков с ядовитой усмешкой на капризном личике купидона еще только прищуривается к своим великим ролям в „Обыкновенной истории“ и „Обломове“. Он — Моцарт плеяды, рожденной „Современником“.
Тяжелая дума, как недуг, тяготит голову Юрия Трифонова с опущенными ноздрями и губами, как у ассирийского буйвола. Увы, он уже не забредет к нам больше, летописец тягот, темных времен и быта, асфальтовой Москвы.
Читает Белла. Читая, она так высоко закидывает свой хрустальный подбородок, что не видно ни губ, ни лица, все лицо оказывается в тени, видна только беззащитно открытая шея с пульсирующим неземным знобящим звуком судорожного дыхания.
Снежинки, залетая, таяли на плечах головокружительно красивой Людмилы Максаковой.
Безбородый Боря Хмельницкий, Бемби, как его звали тогда, что-то травит безусому еще Валерию Золотухину.
Тот похохатывает, как откашливается, будто горло прочищает перед своей бескрайней песней „Ой, мороз, мороз…“.
И каждый выпукло светится, оттененный бездной судьбы за спиной.
В проем двери, затягивая, глядела великая тьма колодца двора. Двор пел голосом Высоцкого.
Когда он рванул струну, дрожь пробежала. Он пел „Эх, раз, еще раз…“, потом „Коней“. Он пел хрипло и эпохально:



„Чуть помедленнее, кони, чуть помедленнее“…......."

[Helenyarik]

Малюсенькая  история   про Александру  Николаевну.

/ рассказывает Градский/



Середина 80-х, наверно.
Я агитирую Макаревича  в Росконцерт.
А он отказывался, упирался. *Не хочу я работать в *Росконцерте*, меня заставят там какое-то дерьмо играть*.
И доля правды в этом была. Я всем сказал: если вы хотите, чтобы «Машина времени» ездила и делала сборы, то как она будет играть песни советских авторов? Они должны играть свои вещи. Иначе просто на концерт никто не придет. Их освищут.
И Макар жутко упирался. Он не хотел идти на профессиональную работу, хотел остаться в клубах, со своей аудиторией.

Наконец-то я его уболтал. Мы с ним по телефону на эту тему разговаривали.
Он выражал очень серьезные опасения.
Я говорил: «Ну я же пою? Я же езжу. Что тебе мешает?» –
«Вот мне скажут...». Кстати, сказали и раз, и другой, и третий… была эта хрень.
И я на худсоветы ездил, отбивал его,
и Пахмутова по моей просьбе приезжала.

Она говорила: «Тебе нравится «Машина времени»?».

Я отвечал: «Мне – да» –
«А мне что-то не очень».
Я говорю: «Александра Николаевна, я вас очень прошу».
Она: «Поняла».

Аля вставала первой и говорила:
«Это замечательный музыкальный коллектив со своим ярко выраженным художественным лицом!».

И после этого все затыкались, и худсоветы проходили на ура.

Она спрашивала: «Ну, я все правильно сказала?»;
я говорю: «Конечно, правильно, Александра Николаевна».

[Helenyarik]

В одном из небольших гоpодов театp пpоездом давал "Гpозy" Остpовского. Как многие, наверно, помнят, там есть сцена самобpосания тела в pекy. Для смягчения последствий падения обычно использовались маты. И обычно их с собой не возили, а искали на месте (в школах, споpтзалах). А здесь вышел облом: нет, не дают, никого нет и т. п. В одном месте им пpедложили батyт. Делать нечего, взяли, но в сyматохе (или намеpенно) забыли пpедyпpедить актpисy. И вот пpедставьте себе сценy: геpоиня с кpиком бpосается в pекy... и вылетает обpатно. С кpиком... И так несколько pаз... Актеpы с тpyдом сдеpживаются (сцена тpагическая), зpители в тpансе... В этот момент один из стоящих на сцене с пpоизносит:
– Да... Hе пpинимает матyшка-Волга...
Актеpы, коpчась, падают, актpиса визжит, зpители сползают с кpесел...

[Helenyarik]

Рассказывает Н Цискаридзе-

"Однажды в одном из интервью, кто-то рассказал об одной моей однокласснице, которая потом стала критиком. Но она не моя одноклассница. Когда я учился, то эта дама была легендой среди педагогов, образец бездарности и блата. И о ней тогда все говорили, впрочем и сейчас говорят!

Я ее увидел первый раз, когда уже стал артистом, а она стала критикессой. Она была вопиющим примером убожества, потому что для того чтобы ее удержать в школе, а она была настолько бездарна, что это нельзя было сделать никак, то придумали специализацию.

Для тех кого нельзя выпустить в балет, но есть очень много коллективов с народными танцами, с какими-то пританцульками. Вот их набрали целый класс, и все знали, что это - специализация!

Придумано это было специально для нее, для того чтобы не выгонять из школы. Родители ее были артистами Большого театра, а папа был, как говорят, очень красивым мужчиной и на тот момент известным педагогом по характерному танцу. Они для нее все это придумали, пробили, и эта специализация была не только в Москве, но и в Петербурге, в Перми и так далее

Московское хореографическое училище было главным учебным заведением страны, потому что там учились внучки генсеков. До меня, постарше, училась Таня Андропова, царство ей небесное, необыкновенной красоты девочка, ума, образования.

И чуть-чуть младше училась Ксюша Вирганская, она же Горбачева, которая сейчас редактор одного из журналов. Девочка оказалась не только красавицей, но еще и большой умницей, потому что она очень вовремя поняла, что ей надо пойти другой дорогой, и очень правильное образование получила.

Было несколько слоев. Был слой Политбюро, номенклатурные дети, были дети простые - мы, то есть самый низ, и были так называемые "дети Большого театра".

Вы не представляете, как они себя с нами вели, как они нас оскорбляли. Потому что это был "их дом". Да, да... это их дом, вообще, все это для них. Они очень некрасиво себя с нами вели. Нам все время объясняли: "я-то тут по праву, а ты кто, ты чернь, ты никто".

Сейчас мы все одеты примерно одинаково, потому что есть возможность хотя бы купить паленые джинсы, но очень похожие на настоящие, а тогда дети номенклатурные были одеты очень шикарно. Дети Большого Театра были одеты модно. Родители же выезжали заграницу. А мы были одеты во все это тряпье советское...

Вот эта дамочка как раз была из этих "детей Большого Театра", в какой-то момент стала писать статьи и постоянно эту чернь закатывать в асфальт, и особенно отыгрываться на людях, которые все-таки, сволочи, попали в Большой Театр.

Один раз она написала какую-то очередную гадость обо мне, какую-то несусветную. Я был очень расстроен, честно скажу. Было лето. Я бежал по лестнице Большого Театра, и так падал свет… Знаете, когда очень жарко в городе, то люди одеваются в сарафаны, потому что жарко, и стояла кучка этих пишущих людей, и так падал свет, что эти сарафаны были практически просвечивающимися, ты видишь силуэты. И тут я сверху увидел в свете этом их фигуры, и мне стало так легко, я вам описать не могу..

Мне в школе всегда говорили педагоги, что это пример бездарности и блата, и вот это смеет что-то сказать обо мне, о человеке, который своим трудом, своими способностями поступил в эту школу, закончил с красным дипломом, попал в Большой театр, не имея на это шансов в отличие от этого, и я буду расстраиваться? Нет... И это стало для меня большим уроком..

[Helenyarik]

У меня очень тяжелая зарядка утром.
Лежа я сначала сучу ножками для поясницы. 30 раз.
Потом с трудом, кряхтя, сажусь на кровати и делаю вращательное движение на скрипучей шее пять раз туда, пять раз назад.
И потом плечиками 10 раз.
Меня кто-то когда-то научил, и я привык.
И чувствую, что сделал зарядку.

Придумал название книги. Так как большинству московских худруков театров от 70 до 90 лет, то новая книга должна называться «Климакс-контроль»…

Смерти я не боюсь…
Боюсь выглядеть старым.
Боюсь умирания постепенного, когда придется хвататься за что-то и за кого-то…
Я красивый старик, боящийся стать беспомощным.
В общем, диагноз – «старость средней тяжести»."

[Helenyarik]

Из воспоминаний А Вертинской

"У нас с сестрой были две бонны. Мы чинно гуляли с ними поочередно в Пушкинском сквере и были воспитанными барышнями.
Но однажды, внимательно глядя на нас за обедом, папа сказал маме: «У меня такое впечатление, что мы воспитываем наших двух сте-е-гв не как советских гражданок».
Это была роковая фраза, потому что нас отослали в пионерский лагерь.
У нас с Марианной было два чемодана — немецкие, из светлой кожи. Туда нам положили гамаши, рейтузы, боты, платья, фуфаечки...
Я ничего не помню в этом лагере, кроме страшного чувства голода и странной неловкости, когда на линейке пели «взвейтесь кострами синие ночи, мы пионеры дети рабочих».

Как было бы хорошо, думала я, если бы мой папа писал такие песни, вместо песен про каких-то балерин, клоунов, пахнувших псиной, рафинированных женщин... Вот написал бы эту, про детей рабочих, я была бы горда...

Когда мы приехали обратно, у нас был один фибровый чемодан на двоих, и там было два предмета. Марианне принадлежала голубая застиранная майка, на которой было вышито «Коля К», а мне — черные сатиновые шаровары с надписью «второй отряд».

Мы ввалились в дом, шмыгая носом, ругаясь матом, а перед нами в шеренгу папа в праздничном костюме и бабочке, мама, две бонны, бабушка с пирогами.
Не поздоровавшись, не поцеловавшись, мы сказали: «Ну че стоите? Как обосравшийся отряд! Жрать давайте». Потом прошли на кухню, открыли крышку кастрюли и руками съели полкастрюли котлет.

Папа, как глава этого... отряда, тихо прошел в кабинет и стыдливо закрыл за собой дверь, долго не выходил, потом впустил туда маму, и мы слышали мамины всхлипывания и папины строгие бормотания. Но было поздно.
Советская власть вошла в нас с сестрой с полной неотвратимостью.
Мы стали полными бандитками.
И мы чесались. Бабушка обнаружила вшей. Нас замотали в керосиновые полотенца, но лагерные вши были на редкость живучи. Тогда нас обрили налысо и волосы сожгли. Вшей вывели, но мы остались неуправляемыми оторвами.
Когда нам купили велосипед, мы на даче ездили, держась за борт грузовика, без рук.
Когда папе об этом доложили, у него чуть не случился сердечный приступ.
Нас невозможно было остановить. Так на нас подействовал лагерь."

[Helenyarik]

На третий день после своего 70 -летия Константин Сергеевич Станиславский на листке бумаги  по просьбе артистки Нины Васильевны Тихомировой быстро написал ей на память:
«Долго жил.
Много видел.
Был богат. Потом обеднел. Видел свет. Имел хорошую семью, детей.
Жизнь раскидала всех по миру.
Искал славы. Нашёл.
Видел почести. Был молод. Состарился.
Скоро надо умирать.
Теперь спросите меня: в чём счастье на земле?
В познании.
В искусстве и в работе в постигновении его.
Познавая искусство в себе, познаёшь природу, жизнь мира, смысл жизни, познаешь душу — талант!
Выше этого счастья нет.
А успех?
Бренность.
Какая скука принимать поздравления, отвечать на приветствия, писать благодарственные письма, диктовать интервью.
Нет, лучше сидеть дома и следить, как внутри создаётся новый художественный образ.
1933 – 20 – 1.
70 лет жизни».