Сулейман и Халед Ансари предполагали, что миномётная атака на наши позиции была связана с боем, унесшим жизнь Абдель Кадера. Возможно, отряд афганской армии перегруппировался и шёл по следам Назира или воспользовался информацией, выбитой из пленных. Сулейман допускал, что последуют новые атаки, но сомневался в возможности полномасштабного фронтального штурма наших позиций. Подобное нападение могло стоить многих жизней и не достичь поставленной цели. Если афганское армейское подразделение поддерживали русские, то при достаточно хорошей видимости могла последовать атака вертолётов. Так или иначе, потери у нас были неизбежны, а в конечном счёте мы могли потерять и весь свой лагерь.
После долгого обсуждения всех немногих оставшихся у нас вариантов, Сулейман решил предпринять две контратаки с использованием наших собственных миномётов. Для этого нам требовалась достоверная информация о вражеских позициях и их боеспособности. Сулейман уже давал инструкции молодому кочевнику-хазарейцу по имени Джалалад, собираясь отправить его в разведку, но вдруг застыл, как вкопанный, глядя на вход в пещеру. Мы повернулись и замерли, разинув рты: в отверстии входа, в овальной рамке света возник силуэт какого-то дикого, одетого в лохмотья человека. Это был Хабиб. Он загадочным образом проскользнул в лагерь, не замеченный часовыми, что было нелёгкой задачей, и теперь стоял в паре шагов от нас. Я схватился за оружие и, к моей радости, не только я один.
Халед рванулся к нему с такой широкой радостной улыбкой, что я вознегодовал на него и Хабиба, эту улыбку вызвавшего. Втащив безумца в пещеру, Халед усадил его рядом с ошарашенным Сулейманом. А потом Хабиб заговорил, совершенно спокойно и внятно.
Он сказал, что видел вражеские позиции и оценил их надёжность. Хабиб наблюдал миномётный обстрел нашего лагеря, а затем подполз к расположению неприятеля так близко, что слышал, как они обсуждали, что готовить на обед. Он брался показать нам места с хорошим обзором, откуда мы могли бы нанести удар из миномётов по вражескому лагерю и уничтожить его. Хабиб дал нам понять, что тех, кто не будет убит сразу, придётся отдать ему. Такова была его цена.
Предложение Хабиба обсуждалось открыто, в его присутствии. Одних беспокоило, что мы отдаём себя в руки того самого безумца, чьи чудовищные злодеяния привели войну в нашу пещеру. Если мы свяжемся с Хабибом, говорили они, это не принесёт удачу: зло, воплощённое в нём, сулит нам несчастье. Других волновало, что мы убьём так много афганцев, солдат регулярной армии.
Одним из странных противоречий этой войны было явное нежелание афганцев воевать друг с другом и искреннее сожаление о каждом погибшем. История разделения и вражды кланов и этнических группировок в Афганистане насчитывала так много лет, что, наверно, никто, кроме Хабиба, не питал особой ненависти к афганцам, воевавшим на стороне русских. Подлинную ненависть, если она вообще существовала, вызывала только афганская разновидность КГБ, известная как ХАД. Предавший свой народ Наджибулла (Наджибулла, Мохаммад (1947–1996) – афганский военный чиновник, президент Афганистана в 1986–1992 годах.) , который в конечном счёте захватил власть и назначил себя правителем страны, долгие годы возглавлял эту пользующуюся дурной славой полицию, ответственную за многие неописуемые злодеяния. Не было в Афганистане такого бойца сопротивления, который не мечтал бы протащить Наджибуллу на верёвке и вздёрнуть на виселицу. К солдатам и офицерам афганской армии было иное отношение: многие из них состояли в родстве с моджахедами или были мобилизованы и вынуждены подчиняться приказу, чтобы выжить. Кроме того партизаны часто получали от военнослужащих афганской регулярной армии жизненно важную информацию о передвижениях русских войск и о целях предстоящих ударов. В этой войне, по существу, невозможно было победить без их тайной помощи. И конечно же, неожиданный миномётный обстрел двух позиций афганской армии, разведанных Хабибом, привёл бы к многочисленным жертвам.
В результате долгой дискуссии пришли к решению вступить в бой. Наша ситуация была столь опасной, что мы не имели другого выбора: следовало контратаковать противника и сбросить его с возвышенности.
План казался хорошим и должен был сработать, но как часто случалось на этой войне, принёс только хаос и смерть. Четверо часовых должны были охранять лагерь, а я остался ухаживать за ранеными. Четырнадцать человек из ударной группы были разделены на две команды: Халед и Хабиб вели первую, Сулейман – вторую. Следуя указаниям Хабиба, миномёты были установлены примерно в километре от вражеского лагеря – расстоянии, намного меньшем максимального диапазона эффективного поражения. Обстрел начался сразу после рассвета и продолжался в течение получаса. Войдя в разрушенный лагерь, ударная группа обнаружила тела восьми афганских солдат – некоторые из них были ещё живы. Хабиб занялся выжившими. Не в силах смотреть на то, что позволено было ему делать, наши люди вернулись в свой лагерь, надеясь никогда больше не видеть этого безумца.
Не прошло и часа после их возвращения, как на наш лагерь обрушился ответный удар, сопровождаемый воем, свистом и глухими разрывами. Когда смертоносная атака стихла, мы выползли из своих укрытий и услышали странный вибрирующий гул. Халед находился в нескольких метрах от меня. Я видел, как страх исказил его и без того изуродованное шрамом лицо. Он побежал к расщелине в каменной стене напротив пещеры, размахивая руками и призывая меня последовать его примеру. Я сделал было шаг в его сторону, но тут же застыл на месте: над лагерем, подобно гигантскому, чудовищному насекомому поднялся русский вертолёт. Невозможно описать, какими огромными и хищными кажутся эти машины, когда ты попадаешь под их огонь. Этот монстр – единственное, что ты видишь и осознаёшь: несколько долгих мгновений кажется, что в мире нет ничего, кроме металла, шума и ужаса.
Появившись, вертолёт открыл огонь по нам и сделал круг, словно сокол, высматривающий добычу. Две ракеты прочертили воздух, промчавшись в направлении пещеры. Они неслись с невероятной скоростью, гораздо быстрее, чем могли проследить их траекторию мои глаза. Я обернулся и увидел, как одна из ракет врезалась в скалу над входом в пещеру и взорвалась ливнем камня дыма, огня и осколков металла. И сразу же вслед за ней вторая ракета влетела в отверстие пещеры и разорвалась внутри.
Всем телом я ощутил ударную волну: словно стоишь на краю бассейна и кто-то толкает тебя, упираясь ладонями. Я упал на спину, задыхаясь, хватая ртом воздух. Вход в пещеру находился как раз передо мной: там были раненые, там же прятались и все остальные. И они начали выбегать и выползать наружу, продираясь сквозь чёрный дым и пламя. Одним из этих людей был торговец-пуштун по имени Алеф. Кадербхай любил его за непочтительные, язвительные шутки, высмеивающие напыщенных мулл и афганских политиков. У него была вырвана спина от головы до бёдер, одежда горела, обжигая голое вывороченное мясо. Отчётливо были видны тазовая кость и лопатка: они двигались в открытой ране, пока он полз.
Алеф кричал, взывал о помощи. Стиснув зубы, я собирался кинуться к нему, но вертолёт появился вновь и дважды с рёвом на большой скорости пронёсся мимо, сужая круги, чтобы выбрать более удобный угол атаки. Затем с какой-то надменной беспечностью бесстрашно завис у края плато, служившего нам убежищем. Как только я шагнул вперёд, вертолёт выпустил в сторону пещеры ещё две ракеты, а потом ещё две. На мгновение вся внутренность пещеры оказалась освещённой взрывом, снег расплавился от катящегося по нему шара из пламени и раскалённых добела кусков металла. Один из осколков упал на расстоянии вытянутой руки от меня. Он шумно врезался в снег и несколько секунд сердито шипел. Я пополз туда, где прятался Халед, и, добравшись до скалы, втиснулся в узкую расщелину.
С вертолёта начали вести пулемётный огонь: пули вздымали снег на открытой площадке, и, попадая в тела убитых и раненых, подбрасывали их. Потом я услышал звук иной тональности и понял, что кто-то из наших людей ведёт ответный огонь по вертолёту из ПК, одного из имевшихся у нас русских пулемётов. Вскоре последовал второй продолжительный чан-чан-чан-чан из другого ПК. Уже двое наших людей вели огонь по вертолёту. Моим единственным побуждением было спрятаться от этой эффективной машины для убийства, а эти двое не только раскрыли своё местонахождение безжалостному зверю, подставляя себя под его огонь, но и бросили ему вызов.
Где-то за моей спиной раздался крик, и мимо расщелины в скале, где я прятался, в сторону вертолёта с шипеньем пронеслась ракета. Её выпустил один из наших бойцов. Хотя она и не попала в вертолёт, как и две последовавшие за ней ракеты, но ответный огонь уже нащупывал цель и убедил пилота: лучше убраться подобру-поздорову.
Наши люди громко закричали: «Аллах у Акбар! Аллах у Акбар! Аллах у Акбар!» (Аллах у Акбар! (араб.) – Аллах велик!) Выбравшись из тисков каменной щели, мы с Халедом обнаружили, что уже четверо бойцов бегут вслед за вертолётом, стреляя в него. Вертолёт стремительно удалялся, но тоненькая струйка ржаво-чёрного дыма тянулась из точки примерно в двух третях его длины к издающему металлическое дребезжание бешено работающему двигателю.
Молодого человека, первым ответившего на огонь вертолёта, звали Джалалад, он был кочевником-хазарейцем. Передав тяжёлый ПК своему другу и схватив АК-74 с двойным магазином, он помчался на поиски вражеских солдат, возможно переползавших под прикрытием вертолёта. Ещё двое юношей побежали за ним, прыгая и поскальзываясь на покрытом снегом склоне.
Мы осмотрели лагерь, чтобы посчитать оставшихся в живых. Перед нападением нас было двадцать, включая двух раненых, после этой атаки – одиннадцать: Джалалад и ещё двое юношей – Джума и Ханиф, занятые поисками русских или солдат афганской регулярной армии внутри нашего оборонительного периметра; Халед, Назир, очень молодой боец по имени Ала-уд-Дин, трое раненых, Сулейман и я. Мы потеряли девять человек – на одного больше, чем убили афганских солдат, обстреляв их из миномётов.
Наши раненые были совсем плохи. Один из них получил такие тяжёлые ожоги, что его пальцы слиплись вместе, подобно клешне краба, а лицо мало чем напоминало человеческое. Он дышал сквозь отверстие в красной коже лица. Возможно, эта дрожащая дыра была ртом, но полной уверенности в этом не было. Я прислушивался к его затруднённому дыханию, к этим царапающим постепенно слабеющим звукам. Дав ему морфий, я перешёл к следующему раненому – крестьянину из Газни по имени Захер Расул. Он часто приносил мне зелёный чай, когда я читал книгу или делал записи в своём дневнике. Доброжелательный скромный человек сорока двух лет, уже немолодой для страны, где средняя продолжительность жизни для мужчин составляла сорок пять лет. Снаряд оторвал ему руку и рассёк грудь до бедра с правой стороны. Невозможно было выяснить, какие осколки металла или камня в его ранах. Он неустанно повторял зиккр – зачин молитвы:
Аллах велик.
Аллах, прости меня.
Аллах милосерден.
Аллах, прости меня.
Махмуд Мелбаф затягивал жгут на рваном обрубке руки, немного ниже плеча. Когда он отпустил его, кровь брызнула на нас сильной тёплой струёй. Махмуд вновь затянул жгут. Я посмотрел ему в глаза.
– Артерия, – сказал я, раздавленный тяжестью предстоящей мне задачи.
– Под рукой. Ты видел?
– Да. Её нужно зашить, зажать, что-то с ней сделать. Мы должны остановить кровь. Он и без того потерял её слишком много.
Почерневшие, покрытые золой остатки полевой аптечки были сложены в кучку у моих коленей на кусок брезента. Я нашёл иглу для зашивания ран, ржавые плоскогубцы и немного шёлковой нити. Замёрзший на покрытой снегом земле, закоченевшими голыми руками я принялся накладывать швы на артерию и участок вокруг неё, отчаянно пытаясь остановить струю горячей красной крови. Нить рвалась несколько раз. Мои оцепеневшие пальцы дрожали. Раненый был в сознании и испытывал ужасную боль. Он непрерывно кричал и стонал, но снова и снова возвращался к своей молитве.
Несмотря на пронизывающий холод, мои глаза заливал пот. Я сделал знак Махмуду убрать жгут. Кровь сочилась из-под швов. Её поток намного ослабел, но я знал, что эта струйка всё равно в конце концов убьёт его. Я начал засовывать в рану комки бинта, чтобы потом наложить на неё давящую повязку, но Махмуд сильно сжал мои запястья своими испачканными кровью руками. Я поднял глаза и увидел, что Захер Расул перестал молиться. Кровь уже не текла – он был мёртв.
Я выбился из сил и никак не мог отдышаться. Внезапно я осознал, что не ел уже много часов и очень голоден. Подумав о голоде, еде, я впервые ощутил тошноту: её тёплая волна нахлынула на меня, и я потряс головой, чтобы от неё избавиться.
Возвратившись к обожжённому, мы обнаружили, что он тоже умер. Я накрыл неподвижное тело, словно саваном, куском камуфляжного брезента. Мой последний взгляд на его обугленное, лишённое черт, почти расплавленное лицо был и благодарственной молитвой. Одно из мучительных откровений для военного медика – приходится молиться о смерти человека столь же горячо и почти так же часто, как и о его жизни. Третьим раненым был сам Махмуд Мелбаф. В его спине, шее и затылке застряли крошечные серо-чёрные осколки металла и чего-то похожего на расплавленную пластмассу. К счастью, брызги её, как занозы, проникли лишь в верхние слои кожи. Тем не менее, потребовалось около часа, чтобы избавиться от них. Я промыл ранки и присыпал их порошком антибиотика, перевязывая там, где это было возможно.
Мы проверили запасы провианта. Раньше у нас было две козы. Одна из них во время обстрела убежала, и мы никогда больше её не видели, другую нашли забившейся в оканчивающееся тупиком углубление, образованное высокими скалистыми откосами.
Кроме этой козы у нас не было никакой другой пищи. Мука сгорела вместе с рисом, перетопленным жидким маслом и сахаром – от них осталась одна сажа. Запасы топлива были полностью израсходованы. Стальные медицинские инструменты пострадали от прямого попадания: большая их часть превратилась в бесполезную груду металла. Порывшись в обломках, я извлёк оттуда некоторое количество антибиотиков, дезинфицирующих средств, мазей, бинтов, игл для зашивания ран, ниток, шприцев и ампул с морфием. У нас оставались патроны и немного лекарств, мы могли растопить снег и получить из него воду, но отсутствие еды вызывало серьёзную тревогу.
Нас было девять человек. Сулейман и Халед решили, что надо покинуть лагерь. В другой горе, примерно в двенадцати часах хода на восток, была другая пещера, которая, как мы надеялись, даст нам надёжную защиту. Несомненно, русские поднимут в воздух новый вертолёт – не позднее чем через несколько часов. Да и их солдаты где-то неподалёку.
– Каждый заполнит снегом две фляги и будет держать их на теле под одеждой во время перехода, – перевёл для меня Халед распоряжение Сулеймана. – Мы возьмём с собой оружие, патроны, лекарства, одеяла, немного топлива, дров и козу. Ничего больше. В путь!
Мы вышли на пустой желудок и пребывали в этом состоянии ещё четыре недели, сидя на корточках в новой горной пещере. Ханиф, один из юных друзей Джалалада, был мясником в своей родной деревне. Когда мы прибыли на место, он забил козу, освежевал её, выпотрошил и разделил на четыре части. Из дров, которые мы захватили из разрушенного лагеря, разожгли костёр, добавив немного спирта из лампы. Ни один кусочек мяса не пропал даром, за исключением таких частей тела животного, как ноги ниже коленного сустава, что считаются харам, то есть запрещёнными для использования в пищу мусульманами. Тщательно прожаренное мясо было затем распределено на скудные суточные рационы. Мы хранили большую часть мяса в импровизированном холодильнике, выдолбленном во льду на дне снежной ямы. А затем мы четыре недели грызли сухое мясо и, перекручиваемые изнутри голодом, мечтали о добавке.
Только за счет нашей дисциплины и дружеской взаимной поддержки мясо одной козы четыре недели не давало девяти мужчинам умереть с голоду. Много раз мы пытались, выскользнув из лагеря, добраться до какой-нибудь из ближайших деревень, чтобы раздобыть немного дополнительной еды, но все они были заняты вражескими войсками – целая горная гряда была окружена патрулями афганской армии под командованием русских. К зверствам Хабиба добавился повреждённый нами вертолёт – всё это вызвало яростную решимость русских и солдат афганской регулярной армии покончить с нами. Отправившись однажды на поиски продовольствия, наши разведчики услышали объявление, эхом доносившееся из соседней деревни. Русский военный джип был оборудован громкоговорителем. Афганец говорил на пушту о нас как о бандитах и преступниках, уверяя, что создана специальная боевая группа для нашей поимки. За наши головы была назначена награда. Разведчики хотели было обстрелять джип, но подумали, что, возможно, это ловушка, чтобы выманить нас из укрытия, и речи охотников продолжали эхом отдаваться среди отвесных скал ущелья, как вой рыщущих стаей волков.
Очевидно, имея ложную информацию или идя по кровавому следу, тянувшемуся за Хабибом, русские, базирующиеся в окрестных деревнях, сосредоточили своё внимание на другой горной гряде к северу от нас, где и вели поиски. Казалось, мы были в безопасности в своей отдалённой пещере, и нам ничего не оставалось, как ждать все эти четыре самые холодные в году недели. Нас загнали в капкан, и мы умирали от страха и голода, прятались, передвигаясь ползком по затенённым участкам в дневное время и жались друг к другу ночью, лишённые света и тепла. И так, невыносимо медленно, проходил один ледяной час за другим. Нож войны вырезал из наших душ все желания и надежды, единственное, что поддерживало нас, когда мы обхватывали себя руками, чтобы хоть как-то согреться, была воля к жизни.
