Родился я почему-то в городе Невельске, что на Сахалине. Может, потому, что там тогда жили мои родители, а может, тяга к странствиям и к Северу уже тогда во мне стучалась. Потом в возрасте почти года меня имплантировали на Чукотку. Там началась великая комсомольская стройка, и мы на семейном совете решили: ехать! Мой голос был решающим, поскольку я громко орал и мочил пеленки. Видимо эти аргументы и перевесили. Раннее детство проходило весело: мороз, маленькие чукчи вместо игрушек. Садиков там еще не было, поэтому в школу отдали с шести лет – как в камеру хранения. Учился я, да не успевал учиться: слишком много интересного вокруг. Верхнего образования так и не достиг. Хотел в космос, да не успел. Дело жизни – поиск и сдача металла. Естественно, не черного. За что в свое время посмотрел на жизнь из-за другой стороны забора. Все это было в исчезнувшем уже Советском Союзе, и мои обвинения, и тарабанящие в меня статьи Уголовного кодекса, тоже из давних уже уложений. Но нравы тюрьмы с тех пор практически не изменились...
Когда за тобой впервые захлопывается дверь камеры, появляется странное ощущение, что все это неправда. Все понарошку и не с тобой! Так, наверное, чувствует себя дикий зверь, когда попадает в ловушку. Поэтому волк и отгрызает себе лапу, чтобы иметь возможность умереть свободным. Хотя в моей охотничьей практике так поступала только росомаха. Вот же странное животное! Помесь собаки и медведя, что ли? По коварству, хитрости и уму ей, вероятно, нет равных среди северного зверья.
Я не мог поверить, что это случилось со мной! Ведь не было же предчувствия или что там должно быть? Хотя я знал, что попал в поле зрения «конторы», но ведь считал себя умным! Осторожным и проницательным. Как же так? Но, судя по всему, я влип основательно, и это было только начало. А все потому, что не умею выбирать окружение, да и сам порой веду себя не лучшим образом, хотя вроде и не лох.
Прокол начался глупо. Впрочем, и здесь я наверняка неоригинален, сколько потом встречал людей по тюрьмам, почти все они попали на нары «случайно». Ну вот, приехали в этот поселок мы вдвоем с не очень близким знакомым, так себе кент, почти случайный пассажир. Дело вроде было простое: заказать лотки. Хороший лоток дорогого стоит, и мастеров таких совсем немного. Дело в том, что изготовление путевого лотка – это очень трудоемкий и длительный процесс. Как говорят сами «хищники»: умный лоток любое золото берет. Там и специальная древесина, и у каждого мастера свой секрет. Выдалбливался он из цельного чурбана, высушенного определенным способом, с хитрой технологией отделки рабочих бортов и канавки. Вроде все просто, но получалось у единиц. Способы изготовления настоящие «лоточники» передавали под большим секретом, очень осторожно и не всякому. Большинство этих виртуозов стамески предпочитали брать за работу металлом. Этакий бродяжий форс. Такая вот предыстория.
Было у меня в той нефартовой поездке с собой граммов триста металла. Особо я его не прятал. Положил куда поближе. Тогда только появились первые японские магнитофоны, которые лишь в комиссионке можно было купить. Такой «Шарп» был и у меня. Он был без батареек, и я ничтоже сумняшеся определил металл в этот отсек. Казалось, очень удобно. По какой-то причине встречу перенесли на три дня позже. Мастер был в отъезде, и мы решили просто отдохнуть и дождаться его, чтобы не наматывать километры по лесным дорогам.
Номер в гостинице тогда не очень просто было получить, даже при наличии денег, система была такая. Пришлось обаять администратора – женщину постарше лет на пять, но вполне в тогдашнем стиле деловой блондинки: перекись, усталый взгляд, яркий макияж и неплохая фигурка. В результате совместного похода в ресторан я получил хороший номер на первом этаже, рядом со стойкой администратора. Ну, два дня мы славно бухали. И вот в момент, когда я уже был сильно навеселе, входит эта мадам и говорит:
– Егор, а ты бы не мог дать мне свой магнитофон на завтра? Мы на природу едем.
Как раз завтра – суббота. И вот я в полудреме отвечаю:
– Канеш, возьми. Вон, на тумбочке.
Время было часов шесть вечера, и я благополучно заснул опять.
Проснулся из-за того, что с грохотом вылетела дверь и разлетелось вдребезги оконное стекло. «Альфы», «Беты» и прочие ОМОНы в наших краях тогда не водились, но «контора» при желании справлялась на ура, этого у нее не отнять. В общем, в течение трех секунд меня сдернули с теплой кроватки и надежно упаковали. Я не мог не то что думать о том, что происходит, но даже дышать. И только увидев за спинами наряда растерянное лицо администраторши, вспомнил. «Бл...!!! Ну кто я после этого?!» Действительность оказалась еще смешнее. Эта мадам была любовницей местного шерифа, то есть начальника милиции, и на природе она собиралась отдохнуть в теплой компании ментов. Когда захотелось туристам музычки, стали включать маг, а он, оказывается, только от сети работает. Но милиция-то продвинутая оказалась и про батарейки уже кое-что знала. Вот администраторшин «лямур» и открыл отсек для батареек!..
Но все это я узнал уже потом, а сначала был жесткий прессинг. Я тупо стоял на том, что купил этот магнитофон в их же ресторане и ничего в нем не успел посмотреть. Отбив кулаки о мои худые ребра, следаки оттащили меня в ИВС – все ж таки суббота, а они тоже люди, и им отдыхать хочется.
На мое «счастье», они на продолжение отдыха взяли с собой именно мой магнитофон. Почему так? Потому как неистребимая тяга к халяве было присуща ментам во все времена. И еще в одном мне повезло: на тот день там содержались только пьяницы и тунеядцы, то есть пятнадцатисуточники, поэтому в камере я оказался один. Плохо было только то, что меня «приняли» раздетого. Дали, конечно, надеть джинсу и рубаху, но все остальное осталось в номере. А если кто помнит наш тогдашний ИВС, то знает, что из всех спальных мест там только «сцена» – это такой деревянный помост типа лежака. Потом-то, в больших городах, я встречал и шконки (железные кровати в два яруса с железными пластинами вместо пружин), но тогда мне досталась «сцена».
Я долго пристраивал на досках свое бедное тело, лежать было больно, жестко, почки болели. Хорошо еще, что хмель до конца из меня не выбили, и я все же смог уснуть. Проснулся от сильной боли во всех местах. Очень хотелось пить. С недоумением оглядывал свой новый «нумер». Лампочка, закрытая пластиной с просверленными отверстиями, еле освещала эту каморку. Как я потом узнал, ее ласково зовут «солнышком», и в этом что-то есть, ведь другого, настоящего, в этой камере не увидеть – по причине полного отсутствия окон. Тяжелая металлическая дверь с глазком и кормушкой, бак параши в углу – вот и вся меблировка. И вот тут мне стало по-настоящему страшно. Что уж корчить из себя? Это правда страшно, когда понимаешь, что ты отрезан от нормального мира. И это надолго. Что даже солнечный свет теперь – такая непозволительная и недоступная роскошь. А полумрак и спертый воздух – это твои спутники в новой «жизни».
Очень хотелось курить и пить. Я постучал в дверь, кто-то притопал и хриплым басом спросил:
– Какого хера?
Вот так вот, скромно и с достоинством.
Я говорю неизвестно кому:
– Мне бы сигарет и воды.
– А бабу и водку ты позже потребуешь?! – зло хохотнул невидимый шутник. После паузы спросил: – У тебя было курево?
– Да, «Космос», пачка целая.
– Ща посмотрю.
И снова утопал. Его не было долго. Или мне так казалось. Кормушка открылась совсем неожиданно, когда я уже устал ждать.
– Держи свой «Космос». Тока там у тебя мало.
На откидной полочке, в которую превращается окно кормушки со стороны камеры, появились пачка сигарет, спички и… – о радость! – большая алюминиевая кружка с водой! Жадно выпив воду, я пересчитал сигареты. В пачке оставалось всего семь штук. «Скрысятничали-таки половину. Ну, ладно хоть так, буду экономить». Но первую я выкурил буквально в три затяжки, не успев даже посмаковать. Тут же решил, что выкурю еще одну и не больше, сколько смогу, буду терпеть.
В коридоре снова затопали, заговорили, судя по всему, несколько человек. Я прислушался, понял, что суточников куда-то отправляли. Проходя мимо моей камеры, каждый из них считал своим долгом заглянуть в глазок и хмыкнуть. Меня это раздражало – ну натуральная обезьяна в зоопарке! Вот только покормить никто не пытался.
Но завтрак все же вскоре принесли. Состоял он из куска хлеба и кружки с чуть теплой водой. Кружку я забрал, а хлеб хотел оставить на кормушке.
– Возьми, потом съешь, – сказал мне небритый портрет в рамке кормушки, и я забрал хлеб. – Курить у тебя есть? – снова заговорил мой кормилец.
Я протянул сигарету.
– Ого, «пшаничныя», – оскалился он улыбкой.
Я как можно добродушнее сказал:
– Да и этих пару штук осталось.
– Ну, ниче! Вижу, ты мужик не жадный, я в обед тебе подогрею. Деньги есть?
Как ни странно звучал этот вопрос, ответ на него был у меня не менее странным – утвердительным. После одного не очень приятного случая я всегда носил в потайном, собственноручно сделанном кармашке, в поясе брюк, пять бумажек по сто рублей. Это был своего рода неразменный капитал, на самый трудный день, который, похоже, наступил.
– А как передать? – спросил я.
– Пойду за обедом, сам заберу. Ты приготовь, – заговорщицки шепнул мне мужичок и захлопнул кормушку.
Я полез в тайничок, вытащил деньги. Отложил одну купюру и, повинуясь какому-то новому, неясному для меня чувству, оглядел камеру. Прятать деньги было абсолютно негде! Осмотрев тщательно «сцену», двери, пол, не обнаружил ничего подходящего. Но нашел три спички и кусок чиркалки от спичечного коробка. В надежде на лучшее, так уж устроен человек, я успел выкурить еще три сигареты и стал ждать. Мне казалось, что время не только обеда, но и ужина давно прошло. Очень пожалел, что по лампочке время не определить.
Вдруг в дверь коротко стукнули, и я приготовился, зажал купюру в кулаке. Кормушка приоткрылась, в нее заглянул мой «подогреватель». Моргнул его напряженный глаз.
– Готово? – просипел он.
Я молча сунул в щель деньги. Глаз удивленно округлился. За дверью что-то хрюкнуло, и кормушка захлопнулась. Повинуясь уже, наверное, инстинкту, я все же достал оставшиеся купюры и, аккуратно расправив, уложил их под днище параши. Вероятно, это и стало зарождением моего волчьего чутья на будущие события.
Минут через десять дверь камеры полностью отворилась, в проеме появился толстый пожилой сержант в измятой форме. Деланно позевывая, приказал:
– Выходи, разговор есть.
Можно подумать, у меня было право выбора. Я молча пошел за ним в дежурку. Там сидели еще два сержанта.
– Тебя вчера не обыскивали? – так же лениво (какие у них одинаковые манеры!) спросил один из ментов.
– Ну да, как же, аж два раза, – бодро доложил я.
– Ну, не знаю… Тут не написано. Что есть ценного: часы, деньги, золотые украшения – сдай сам, целее будут, – нагло предложил он.
– Часы, деньги, цепочку с крестиком у меня вчера здесь же забрали. – Я уже понял, в чем дело.
– Ну, тогда мы еще раз проверим. Костя, давай! – это уже моему конвоиру.
Толстый тут же отреагировал приказом:
– Снимай все с себя.
– В смысле?
– В полном. До без трусов.
Ну, стеснительностью я никогда не страдал, поэтому живо разделся и услышал новое указание:
– Сначала присядь.
– ???
– Просто присядь пять раз, как на уроке физкультуры. – И все трое заржали.
Я быстро присел пять раз.
– А теперь нагнись.
Что ж… Я нагнулся.
– Так, вроде не «торпедирован», – тоном эксперта произнес кто-то за моей спиной.
(Впоследствии я узнал, что торпедой называют что-либо, помещенное в анальное отверстие. И есть такие заслуженные «торпедоносцы», которые якобы бутылку водки свободно в себе проносят.) Остальные ищейки тем временем тщательно ощупывали мои вещи, проверяя каждый шов. Что интересно, потайного кармашка они так и не заметили, может, потому что он сейчас был пуст.
– Все, одевайся! Так значит, у тебя ничего больше нет? – спросил, как я понял, старший, не по возрасту, по «масти».
– А что могло быть? – кося под дурачка, спросил я.
Они снова загоготали. Старшой крикнул:
– Хмырь, иди сюда!
В дверь вошел тот самый заросший мужичок.
– Что он тебе дал?
– Сто рублей! – отрапортовал этот говнюк. – Курево просил купить. Это ж надо, на целую сотку!
– Задыхнись, вали в камеру, – скомандовали ему. – Ну, что скажешь?
Я снова простачком:
– А что говорить-то надо?
– Ну ладно, паренек, теперь слушай сюда. Мы, конечно, можем просто забрать все деньги. Понимаешь?
– Тоже мне, бином Ньютона.
– Гляди-ка, какой вумный, – хихикнул толстяк.
– Хорош, Толик! – снова сказал старшой. – Парень, видимо, впервые у нас и еще ничего не знает. Кто ж нормальный на Хмыря ведется?
– Ну, типа да! – согласился толстяк. – В общем, так, Егор… Ты ведь Егор?
Глупо было бы отрицать, я ответил:
– Каюсь.
Они снова заржали (во бл…, какие юморные).
– Ну вот. Давай так – мы «впополаме». Приносим тебе курить и пожрать, мы в курсе, что надо, а ты молчишь про это, совсем молчишь. Если что, скажешь – суточники принесли, мы Хмыря предупредим.
Во как! Уж чего я не ожидал от милиции, так это вот такого! Но в те времена, как оказалось, работал еще иногда своего рода кодекс негласный: ты – мент, я – урка. Ты ловишь, я убегаю. Поймали – нам вместе надо как-то жить. Вот на такого мента «по понятиям» я и попал, к великой своей радости. Чтобы я дотянул, мне прямо в дежурке была презентована пачка «Беломора». И на следующий день чудеса продолжались. Мне принесли и сигарет (правда, «Приму» по четырнадцать копеек, но там это даже лучше) и колбасы, и сахара, а самое главное – чаю и спичек! Не знаю, было ли там добра хотя бы на пятьдесят рублей? Вряд ли, но стоило для меня все это неизмеримо дороже.
Забегая вперед, скажу, что у нас с этим Петром завязались отношения, основанные на взаимном доверии, и весь срок, который я находился в том ИВС, мы их поддерживали. Вдобавок ко всему мне тогда еще была куплена бутылка водки, та, из раньшего времени: на материке – три шестьдесят две, у нас – три девяносто пять. Хотя водку я пил не один, а на пару с дежурным сержантом, нам все ж хватило чуть расслабиться. И вот под этот расслабон сержантик стал говорить лишнее.
Так я узнал, что начальник УГРО сильно орал за то, что вещдок увезли на природу, теперь экспертиза ничего не даст, все залапали сами менты. Что упустили моего соседа – не оставили наряд на входе, а тот, не будь дураком, увидел разбитые окна, двери и ментов в холле, ушел по-английски, не прощаясь. А жили мы в гостинице не по паспортам, а за деньги, поэтому, кто мой подельник, установить не удалось. Любовницу свою подставлять шерифу, видимо, не с руки было, ее оставили в покое.
Водка делала свое дело, сержант разглагольствовал, а я, хоть и с трудом веря, что все это говорится просто болтуном, который находка для шпиона, все же жадно запоминал информацию. Под следствием любая мелочь дорогого стоила. Вот поэтому я считаю, что те сто рублей были одним из самых удачных моих капиталовложений. Оставив сержанту остатки водки, я попросился в камеру, мол, устал. Осчастливленный дежурный с радостью сопроводил меня, по пути снабдив кружкой воды безвозвратно. «Ну вот, уже и имуществом обрастаю!»
Ночью мне не спалось. Я судорожно листал в памяти все, что знал и читал о тюрьмах. Побеги в стиле замка Иф, влюбленные женщины, отдающиеся сатрапу-следователю за свободу возлюбленного… Помечтал даже о том, как мент забыл бы закрыть двери камеры. Ничего умнее в голову не пришло, но на свободу хотелось очень.
Утром меня вызвали на первый допрос. Все было уже «по форме», хотя следак был в «гражданке». Постепенно в кабинет их набилось еще штук пять, и все, вращая глазами, размахивая руками, убеждали меня написать им явку с повинной. Мимоходом мне подбили глаз и вывернули руки. Где-то во второй половине этой «душевной» беседы в голову все же пришла мыслишка: а вдруг правда лучше самому написать? Но как пришла, так и ушла. Следователя интересовали пока всего три вещи: откуда золото, к кому и зачем приехали и кто был со мной? На что я однообразно нудил: «Дядя, приехал я просто так, посмотреть на людей. Магнитофон купил в ресторане. Кто жил со мной, не знаю, вроде Васей зовут, но не уверен, был пьян. В гостиницу поселила женщина за пятьдесят рублей. Я ее не знаю. Нет, не администратор…»
Вот так вот мы проговорили, наверное, часа два. Следователь что-то записывал, потом давал мне на подпись. Я говорил, что не буду ничего подписывать, за это он бил меня какой-то книгой по голове. Между прочим, когда много раз и сильно, то очень больно. Устав убеждать и отбив об меня кулаки, дал расписаться в бумажке, что я арестован на пятнадцать суток якобы за дебош в гостинице. Как я узнал позже, это был старый трюк: чтобы не брать сразу санкции у прокурора и не заводить официального уголовного дела, и тогда появлялось время «на раскрутку». Поэтому в процессе агитации мне и по морде нахлестали от души: за пятнадцать суток все заживет, и на санкцию я буду уже как огурчик! Такой же зелененький и в пупырышку.
Поразвлекшись, они мне вызвали сопровождение и отправили в камеру, подумать. Я забрал из дежурки свою колбасу, хлеб и чай с сахаром и вместо раздумий стал подкрепляться.
В этот день меня больше не вызывали. А на другой день у меня появилось сразу два соседа, с разницей по времени прибытия примерно в пару часов. И это опять Судьба меня хранила! Первым, почти сразу после завтрака, в камеру вошел мужичок лет сорока – этакий живчик. Он так как-то лихо... что-то выговорил менту, который его привел, поздоровался со мной. Короче, наш человек в Палермо.
– Привет, за что чалимся? Давно здесь? Как зовут? Чаек есть? – посыпал он вопросами, затем посетовал: – Меня, блин, козлы, по непонятке взяли! Ниче! Завтра разберутся, отпустят, нет у них ничего на меня. Я сам-то местный, а тя чет не видал. Залетный? Давай закуривай, я с воли. – Он протянул мне пачку. – «Стюардесса», взлетно-подмахивающий состав! Или взлетно-вспомогательный, ты не помнишь? – заржал весельчак. Потом захлопотал: – Так, говоришь, есть чаек? Ща чифирку организуем! «Барбосячка» (кружка), вижу, есть, а «дрова»?
Я молча сидел на краю «сцены» и наблюдал за Сергеем – так он представился. Что такое чифир, я знал, все-таки круг общения у меня был специфический, но остальное для меня был темный лес.
– Да ты, я вижу, первый раз? – спросил хлопотун. – Ща организуем чаек и будем знакомиться.
– Кипяток-то теперь только в обед дадут.
– Да ну? Непорядок тут какой! – он подмигнул и, подскочив к двери, постучал. Кормушка тут же открылась. – Слышь, Санек, мы тут с братаном чайку решили организовать, подкинь нам дровишек по дружбе, ну и водички.
Через пару минут кормушка открылась, и в нее впихнули кипу газет, журналов и еще одну сильно закопченную, практически черную кружку.
– Аха, вот и родной «чифирбак» (кружка, в которой постоянно заваривается чифир, мыть ее нельзя: плохая примета)! А ты говорил… – Сергей ловко пристроил кружку на уголок «сцены» и стал как-то по-хитрому сворачивать газетный лист. – Поджигай!
Я чиркнул спичкой и, на удивление, через пару минут вода в этом чифирбаке закипела!
– Ну, чай давай! – прикрикнул умелец, сидя на корточках перед кипящей кружкой.
Я протянул пачку «индюхи», индийского чая, или попросту – «слона». Засыпав жменьку в чифирбак, Сергей притоптал газетку. Конечно, дымом в камере пахло, но не сильно.
– Ща запарится, поднимем и поговорим под чифирок, – подмигнул он мне. – Учись, пригодится!
Шапка чая в кружке медленно оседала. Подождав, пока она утонет полностью, Сергей снова поджег газетную трубочку и довел воду почти до кипения.
– Все! Можно употреблять.
Серега осторожно перелил содержимое в чистую кружку и, смешно вытянув губы трубочкой, шумно отхлебнул пару глотков, затем передал кружку мне. Ну, процесс чифирения мне приходилось уже наблюдать. Не колеблясь, я тоже сделал пару глотков и вернул ему кружку.
– Хорошо сидим! – Допив и закурив, Серега блаженно закатил глаза.
А я что-то ничего приятного в этом не словил. Меня просто замутило от крепкого чая. Про себя решил, что эту гадость пить больше не буду! Но… Пропускать свою очередь «хлебова» было как-то неудобно, и я глотал, с каждым разом все свободнее. (Кто мог знать, что эта дурная привычка останется на всю жизнь!)
Тем временем Сергей разливался соловьем. Сыпал именами, фамилиями, кличками, названиями зон, тюрем. «Нифигассе, бывалый какой!» – думал я, слушая его рассказы. Как-то незаметно разговор перешел на меня. Сначала вроде все по теме: кто, откуда, как здесь оказался? Ну, я в общих чертах рассказал, что, мол, попал с чужим магнитофоном и сам пока не пойму за что.
– Че ты меня-то лечишь? Я те че, мент? Мне-то горбатого не лепи, я в курсах, что ты к лоточнику приехал. Не гони, чем смогу, помогу. Мне завтра реально на свободу, мож, че организовать?
Я молча курил и думал: «А может, действительно попросить его Сашку найти? Ведь тот наверняка пока не уехал, у кого-нибудь из тех телок, что мы снимали в эти дни, загасился. Хоть и не очень пацан, но с него же спросят, если что». И я уже почти решился.
В это время за дверью снова раздался шум, многоголосье, топот, возня какая-то.
– О, этап с областной тюрьмы пригнали, – почему-то взволновался Сергей, – ну ниче, к нам, может, не подсадят. – Он снова закурил, прислушиваясь.
Между тем за стеной разгорался какой-то скандал, кто-то орал:
– А я те говорю, они подельники! Их в разные определяй! А мне насрать, что там тебе говорили! У меня наряд! И давай шевели колготками, машина стоит. Отправлять кого будешь? Нет? Хорошо. Все... Этого отдельно!
Лязгнул замок камеры. Дверь открылась, вошел невысокий щуплый мужичок, какой-то весь серый, измятый, с огромной торбой, чуть не больше его роста. Встал на пороге.
– Привет всем в хате!
Глаза какие-то неопределенные, не поймешь, куда смотрит, и цвета вроде у них нет. Разве бывают бесцветные глаза?
Дверь захлопнулась, и он, поставив свой сидор на «сцену», сел как-то боком, голову повернул к нам. Но смотрел он только на Сергея. Вроде как-то так нехорошо смотрел. Тот начал ерзать, покашливать… Наконец пришелец заговорил:
– Ну, бродяги, знакомиться будем? Я – Толик, Жирный.
Тут я не удержался и захохотал. «Жи-и-ирный! Да он весит, наверно, килограммов тридцать!»
– Ну-ну, пацан, правильно. Значит, меня не знаешь. Ну а ты? – Толик повернулся к Сергею.
Тот закивал головой:
– Слышал… Как же ж… «Полосатик»… Правильно? (Полосатиками называют тех, кто сидел на особом режиме.)
– Куришь тему, – не выказал чувств Жирный. – Ну, а сам? Обзовись.
– Да я это… я с Сусумана, с «пятерки» (там была колония общего режима). Весной откинулся, вот живу здесь.
– Здесь? Прям в камере? – На лице новенького мелькнула кривая усмешка.
– Да нет, в смысле в поселке. Ну, не в поселке, на руднике, – почему-то оправдывался Сергей.
– А здесь по каким делам? – Тон Жирного уже почти прокурорский.
– Да в непонятной я! Тут хату кто-то зашкерил, а меня подобрали, но я не при делах. Думаю, завтра спрыгну. – Мой «бывалый» ну если только не взвизгивал уже.
Я вслушивался в диалог, не очень понимая его, но ясно видел, что Сергей явно чего-то боится.
– Хорошо. – Толик уже повернулся ко мне: – Ну а ты, молодой, за что страдаешь? Или тоже, – он ухмыльнулся, – живешь здесь?
– Да не, – почему-то вклинился в разговор Сергей, – он по металлу тут попух. Крутят его…
Не обращая на реплику внимания, Толик в упор смотрел на меня. Произнес почти по буквам:
– Я спросил.
Вот теперь я точно понял, у него были не странные, у него были пустые глаза! Страшно неуютно было, когда он смотрел, хотелось отвернуться, отвести взгляд. Холод шел от его зрачков – вот правильное слово.
Я неохотно ответил:
– Да не знаю я ничего! Вот арестовали. Говорят, там в магнитофоне что-то нашли… А я его просто купил. Вот они меня и колотят, как грушу.
– Колотят, говоришь. Это хорошо! – услышал в ответ.
Это меня разозлило.
– Ага, блин, обалденно!
Но этот Жирный (вот же посмеялся кто-то над человеком) уже повернулся к Сергею:
– А не ты ли, мил человек, два месяца назад со Стрелком сидел здесь же, в ментуре?
– Да принимали меня пару раз… Я уж и не помню, – глаза ответчика забегали, слова еще быстрее…
– А вот мы ща вспомним. Его со мной этапом везли, подкричу, – и тут Жирный так нехорошо заулыбался...
Сергей побледнел, замолк, но, как будто спохватившись, снова засуетился:
– Давай чифирнем, бродяга, у малого «индюха» знатная, ща опять организую костерок.
Жирный сидел и молча смотрел, как вертится Сергей.
– А ну-ка сними клифт, – вдруг сказал он.
– Зачем? – оторопел Сергей. Он был в джинсовой курточке, по-моему, «Levi's».
– Да так, прикину.
– А, ну да… Да на, посмотри, тебе в этапе нужнее. – Он стащил куртку и протянул ее Толику.
