29/03/24 - 02:36 am


Автор Тема: «ЖИГАНЫ» ПРОТИВ «УРКАГАНОВ»-АЛЕКСАНДР СИДОРОВ(Продолжение)-6  (Прочитано 586 раз)

0 Пользователей и 1 Гость просматривают эту тему.

Оффлайн valius5

  • Глобальный модератор
  • Ветеран
  • *****
  • Сообщений: 27470
  • Пол: Мужской
  • Осторожно! ПенЬсионЭр на Перекрёстке!!!
В это время крупные уголовные «авторитеты» ни в коем случае не враждовали между собой, подчёркивали «братское» отношение друг к другу. Они отличались спокойствием, сдержанностью, «благородством» манер, считая себя «аристократами» преступного общества. Одновременно этих людей характеризовали крайняя жестокость, цинизм, неразборчивость в средствах для достижения своих целей.

По состоянию на 1 января 1929 года в местах заключения России находилось около 37 тысяч профессиональных «авторитетов» — чуть более четырёх процентов от общего числа арестантов. Причём это были не только русские уголовники, но и «урки», этапированные с Кавказа и из Средней Азии (поскольку там было невозможно обеспечить их строгую изоляцию от внешнего мира). Вся эта братия представляла собой серьёзную силу, которая, объединив под своим началом босяков, бродяг, беспризорников, недовольных «жиганами», повела против «белой кости» жестокую и беспощадную войну. Схватка была достаточно кровавой, непродолжительной ввиду явного неравенства сил и неблагоприятных для «жиганов» обстоятельств. Они были вынуждены уступить.

Исправительно-трудовая колония (трудколония) — появились в 1922 году для содержания мужчин и женщин старше 17 лет, осуждённых на срок до трёх лет (с 1934 года — до 5 лет).

Лагерь (также — лагерь принудительных работ; также — концентрационный лагерь) — специальное место изоляции лиц, лишённых свободы с обязательным привлечением к труду: «Во всех губернских городах должны быть открыты лагеря принудительных работ, рассчитанные не менее чем на 300 человек каждый» (Собрание уложений 1919 г.) До 1921 г. свои лагеря имели ВЧК, НКВД И НКЮ. В1921 г. ВЦИК постановляет «сосредоточить все концентрационные лагеря в ведении НКЮ», однако 25 июля 1922 г. СНК решает «сосредоточить все места заключения в НКВД» (Еженедельник советской юстиции № 37–38, 1922 г.). В 1934 г. все лагеря окончательно слились в Главное управление лагерей — печально знаменитый ГУЛАГ.


Рождение «честных воров»

Как раз в это время, в конце 20-х — начале 30х годов, рождается одно из важнейших понятий российского уголовного мира — «вор в законе», «законный вор». Так в противоположность «жиганам», бандитам стали называть себя уголовники старой формации и весь примкнувший к ним преступный мир. Таким образом они стремились подчеркнуть свою лояльность по отношению к Советской власти. Впервые слово «вор» стало не обозначением преступной специализации, а определением уголовной касты. Прежде этого значения у слова не было. Например, профессор М. Гернет, исследуя в начале 20-х годов места заключения Москвы, называл ворами обычных уголовников, занимающихся кражами — взломщиков, «домушников», карманников, конокрадов, майданников и пр.

Вообще же традиционное, исконно русское значение слова «вор» — преступник вообще, законоотступник. Например, в «Скаске, какова сказана у казни вору и богоотступнику и изменнику Стеньке Разину» известный разбойник именуется «вором» чуть ли не в каждой строке, несмотря на то, что в действительности он был грабителем и убийцей:
«Вор и богоотступник и изменник донской казак Стенька Разин!

… Ты ж, вор, сложась в Астрахани с ворами ж, боярина и воеводу князя Семена Ивановича Прозоровского, взяв из соборной церкви, с раскату бросил… как ты, вор, пришел на Саратов и ты государеву казну и хлеб… все пограбил, и воеводу Кузьму Лутохина и детей боярских побил…»).


Теперь же «авторитеты» преступного сообщества стали именовать себя «честными ворами» (не желая замечать очевидной иронии такого странного словосочетания), «ворами в законе» (в слове «воры» ударение падает обязательно на второй слог: этим как бы сохранялась преемственность от старорежимных «иванов»). Называя себя ворами, профессиональные уголовники подчёркивали, что они сознательно занимаются только «чистым» воровством и не выступают против законов и политики государства. Была специально разработана «воровская идея», построенная на отрицании ценностей «политических уголовников». Краеугольный камень этой «идеи»: «честный вор» ни в коем случае не должен заниматься политикой (этим занимаются «нечестные» уголовники, враги Советской власти). «Законники» специально подчёркивали, что политику Советского государства они признают и уважают, в отличие от «жиганов», не борются против порядка управления. Они просто «трясут фраеров», обкрадывают частных лиц, не замахиваясь на систему.

Низшими категориями преступников стали считаться бандиты, убийцы (вор должен совершать «работу» технично, без пролития крови, «чисто»), хулиганы, насильники.

Впрочем, дело далеко не в «техничности». В первую очередь играли роль сроки наказания. Не случайно «уркаганские» «авторитеты» называли себя именно «ворами». Убийцам всё-таки отвешивали сроки приличные — до «червонца» (десять лет лишения свободы).

А ворам — в самом крайнем случае — два года! И то лишь тогда, когда уголовник проходил по пункту «г» статьи 162 УК РСФСР — «тайное похищение чужого имущества (кража), совершённое из государственных и общественных складов, вагонов, судов и иных хранилищ… путём применения технических средств или по сговору с другими лицами». (Государство прозрачно намекало: моё — не тронь, тебе же дороже будет!)

Негативное отношение к хулиганам выработалось не сразу, а к середине 30-х годов (об этом подробнее — в очерке «Сталинская перековка…»).

Что касается насильников, видимо, огромное впечатление на «уркаганов» произвело то самое «чубаровское дело», о котором мы рассказывали выше (в конце концов, проституток, что ли, мало? А с посторонними «красючками» того и гляди «попадёшь в блудную»: не спрашивать же у каждой комсомольский билет!).

Значительно позже, объясняя странный уголовный титул «вор в законе», совместивший в себе взаимоисключающие понятия, преступный мир стал называть «законами» те жёсткие правила и установления, по которым живёт российское криминальное сообщество традиционного типа. Однако в 30-е годы эти установления пока так просто и назывались — «правила», «понятия». Настоящий «законник» «жил по понятиям». Слово «правила» тоже издавна было знакомо «уркаганам»: ведь и в дореволюционном преступном мире существовали «варнацкие правила», «варнацкая честь», «варнацкое слово»… («Варнаками» поначалу называли в Сибири каторжников, опасных преступников, беглецов. Слово имело явно негативный оттенок. Профессиональные уголовники, напротив, подхватив его, стали использовать в положительном смысле, определяя этим термином наиболее опытных, авторитетных «сидельцев» и главарей преступного мира).

Интересно, что некоторые «воры» и сегодня не любят дополнение к своему титулу слов «в законе»…

В борьбе против «жиганов» власти объективно выступили на стороне «уркаганов», поскольку основные свои силы органы ОГПУ и НКВД бросали именно против «идейных» банд, которые замахивались на устои государства и представляли поэтому повышенную опасность.

Власти, со своей стороны, оценили воровскую лояльность. Именно ворам обеспечивались самые маленькие сроки наказания, наиболее благоприятные условия его отбывания по сравнению с «политическими». Только в советском законодательстве было разграничение на государственную и частную собственность. Разумеется, за покушение на государственную преступников карали значительно суровее. Тем самым преступника как бы подталкивали «бомбить» отдельных граждан, но не замахиваться на социальные институты.

Новоявленные «воры в законе» стали также именовать себя «блатными». С начала 30-х и до середины 50-х годов оба эти понятия были в уголовном мире равнозначны. Они означали одно и то же: принадлежность к касте «избранных».

История слов «блатной» и «блат» не менее любопытна, чем история метаморфозы слова «вор». Разумеется, «блатной» происходит от «блат». Но откуда взялось само слово «блат»?

Как известно, общепринятое значение слова «блат» — полезные связи, знакомства, благодаря которым можно достать что-либо в обход общепринятых правил, установлений, законов. «По блату» — благодаря выгодному знакомству, через «нужных» людей.

Существует множество версий происхождения слова «блат», у каждой из которых есть свои сильные и слабые стороны.

Одно из самых остроумных предположений исходит из того, что русский «блат» берёт начало ещё во времена Петра Первого и происходит от голландского blat или немецкого Blatt — лист бумаги. В такой «блат» вносили имена бояр, откупившихся от «позорных» (с их точки зрения) процедур и повинностей: ношения «немецкой» одежды без длинных рукавов, бритья бород, необходимости отдавать своих «недорослей» для обучения ремеслу за границей и т. д. Помещённых в сей «блат» именовали «блатными», то есть избранными. А уже к концу XIX века слово перенял преступный мир.

С одной стороны, версия правдоподобная. Более того: она как бы косвенно подтверждается и любопытным свидетельством более поздней эпохи — рассказом Николая Бухарина. Бухарин вспоминал, что, услышав в первый раз от одного из иностранцев — членов Коминтерна выражение «Я получил костюм по блату», он не мог сначала понять, о чём идёт речь. Потом ему объяснили, что коминтерновцам выписываются мандаты для получения продуктов и предметов первой необходимости в спецраспределителе, куда они приходят с листком и получают положенное. Таким образом, по мнению Бухарина, выражение «по блату» создали немцы-коминтерновцы от родного немецкого «блат» — лист бумаги.

Разумеется, толкование это забавно, но неубедительно, поскольку в уголовном жаргоне «блат» существовал значительно раньше (что не исключает словотворчества зарубежных коммунистов — но оно было уже вторично по отношению к российскому). Однако рассказ Бухарина показывает, что слово «блат» могло возникнуть при Петре и иметь немецко-голландские корни.

Правда, есть у этой версии один недостаток. Она не объясняет провала длиною в два столетия, когда слово «блат» практически не было известно ни в просторечии, ни в уголовном арго. Если слово возникло ещё в начале XVIII века, куда оно потом исчезло и почему вдруг воскресло в конце XIX-го? Неувязочка получается…

Некоторые исследователи дают другую этимологию слова «блат», утверждая, что оно попало в русский язык из польского, где означало «укрыватель»; сами же поляки заимствовали его из еврейского, где blat означает «посвящённый, согласный». Некоторые, впрочем, польское воровское «блат» толкуют как «взятка», производя его от немецкого Blatt — бумажные деньги.

Наконец, необходимо отметить, что на идише одесских уголовников «блат» означал ладонь, «дай блат» соответственно — «по рукам, договорились»; «по блату» — по договору с глазу на глаз, по взаимному согласию.

Однако и у «одесской» версии есть существенный недостаток. Дело в том, что слово «блат», как уже отмечалось выше, существовало в преступной среде в конце XIX — начале XX веков и означало любое преступление, а также группу, компанию, содружество уголовников (то же, что «кодло», «малина», «бражка» и пр.). В 20-е годы добавилось ещё несколько значений — например, подкуп, а также — тайный воровской жаргон («он по блату понимает», «он кумекает по-блатски»).

Безусловно одно: слово «блат» действительно имеет корни в немецком языке, а в русский попало, скорее всего, через идиш или польский, причём, конечно же, первоначально термин этот использовал исключительно преступный мир.

Что касается «блатного», здесь всё немного проще. Поначалу это производное от «блат» существовало в несколько иной форме: в XIX веке, например, «блатырями» называли конокрадов. В начале XX века появляются другие варианты. «Блатным», «блатским», «блатяком», «блатняком» стали называть либо скупщиков краденого, либо людей, близких к преступному миру, но не профессиональных уголовников. То есть не «уркаганов», но тех, кто имеет «блат» в криминальной среде. «Блатоватыми» именовали и сотрудников угро, милиционеров, тюремщиков, берущих взятки.

Но постепенно, уже к середине 20-х годов, «авторитет», значимость слова «блатной» стали возрастать. А в начале 30-х новорожденные «воры» придают слову новый смысл.

Теперь «блатными» стали именовать настоящих преступников, избранных в особую касту путём строгого отбора — «крещения», во время которого претендент подвергался всестороннему изучению и проверке. И только тот, кто выдерживал экзамен «достойно», принимался в ряды «блатных» и становился настоящим «вором». С подобной процедурой — ставшей обязательной для всего российского «воровского братства»! — профессиональный уголовный мир до сих пор не сталкивался, но вынужден был пойти на такой жёсткий отбор под давлением обстоятельств, чтобы оградить себя в дальнейшем от вторжения нежелательных чужаков. Подробнее об этом — в очерке «Сталинская перековка».

Смешные сказки о «ворах»

В последнее время у некоторых авторов, которые в своих произведениях касаются истории «воровского» движения, появилась тенденция совершенно удивительным образом объяснять как происхождение термина «вор в законе», так и появление самих «воров». Что любопытно: в этом смысле и «честняки», и «менты» неожиданно заняли одинаковую позицию!

«Воровское» толкование появления «законников» ярко отражено в книге журналиста Виталия Ерёменко «Воровской орден». Оговоримся сразу: это вовсе не «официальная точка зрения» «воровского братства». Но, во всяком случае, это попытка некоторых «честняков» задним числом отделить себя от неблаговидного прошлого, связанного с тем, что «воры» не всегда были «защитниками арестантов»; долгое время они грабили их и паразитировали за их счёт.

Мы не будем обсуждать подлинность «Письма прошляка» (то есть бывшего «вора»), которое приводит в своей книге Ерёмин. Во всяком случае, некоторые приведённые там легенды действительно бытуют в уркаганском мире. Одна из них — о появлении понятия «вор в законе»:

Вором мог назваться только оголец, то есть беспризорный, голый, у которого не было ничего: ни дома, ни родителей, ни еды. Воров, у которых всё было, мы презирали, называли их домашняками. О них говорили: «Не украдёт — его мама накормит».

Были ещё блаторилы — взрослые парни, которые собирали вокруг себя домашняков и недопонимающих огольцов, обыгрывали их в карты, всячески использовали, тем и жили. Это они, объявив себя ворами в законе, придумали коронацию. Как только они это сделали, воры из числа беспризорников стали называть себя «честными ворами». Звучит смешно, но мы не хотели, чтобы нас смешивали с блаторилами. Кодекс поведения (в любых ситуациях найти самое честное, самое справедливое решение), который у нас сложился, мы потому и назвали «законом», что его нужно было выполнять неукоснительно. Но сами себя ворами в законе не называли. Это слово пошло от ментов. Это они спрашивали на допросах: «Что, законник?», когда мы отказывались колоться, стучать или давать показания в роли потерпевшего…


Честно говоря, все эти «воспоминания и размышления» не могут не вызвать саркастическую улыбку у человека, знакомого с истинным положением дел. Почему? Разберёмся по пунктам.

Во-первых, с кем мы имеем дело? По его собственным признаниям, автор письма родился в 1927 году. Первый срок получил в 12-летнем возрасте (когда «воровское» движение было уже в расцвете). Завершилась его «воровская» эпопея в 1958 году. Другими словами, основная уголовная деятельность «мемуариста» приходится на послевоенные годы. К этому времени уже давно сложились «воровские законы», обряды и традиции… Поэтому совершенно дико читать тирады типа «кодекс поведения, который у нас сложился, мы потому и назвали «законом»… Помилуйте! Да этот кодекс сложился — и «законом» его назвали — ещё до того, как вы перестали пешком под стол ходить!

Далее. Нелепо звучит утверждение о том, что якобы нехорошие «блаторилы» объявили себя «ворами в законе» и «придумали коронацию». Она придумана была, когда анонимному автору письма было года три-четыре! К тому же из объяснения совершенно непонятно, почему же эти самые «блаторилы» назвали себя не просто «ворами», а именно «в законе». И почему «менты» называли «честных воров» «законниками»?

К слову, о «честных ворах». Это словосочетание появилось задолго до того, как его «придумали» послевоенные «огольцы». О смысле и происхождении понятий «вор в законе» и «честный вор» мы уже говорили в предыдущей главе. И чтобы уж последним штрихом довершить картину: с первых лет появления верхушка «советского» уголовного мира именовала себя не только «ворами в законе» (или просто «ворами», или «законниками», или «честными ворами», или «честняками» — всё это синонимы), но часто рекомендовалась просто — «Я — в законе!». Считая, что этого вполне достаточно для обозначения своего статуса. Вовсе не чураясь дополнения «в законе», а как бы даже подчёркивая его.

Есть немало и других возражений, однако, думается, вполне достаточно сказанного выше.

Чекистскую версию возникновения «воровского ордена» подробно развили Георгий Подлесских и Андрей Терешонок в своей книге «Воры в законе: бросок к власти». По их мнению, каста «воров» вообще была создана… органами ОГПУ!

Эта теория настолько экзотична, что лучше всего предоставить слово самим авторам:

Приказ ОГПУ № 108/65 от 8 марта 1931 года предписывал органам ОГПУ проводить мероприятия по чистке личного состава милиции и УГРО (уголовный розыск), предупреждать проникновение в агентурный аппарат милиции и УГРО преступного элемента и вести наблюдение за проведением этих директив в жизнь.

И вот что интересно. В этом же приказе рекомендовалось привлекать классово близких пролетариату и крестьянству людей для выявления чуждых элементов, проникающих в органы милиции и УГРО. Практики совершенно однозначно трактовали данное положение как возможность использовать уголовников (!) в борьбе с врагами народа…

Подобного рода операции относились к прерогативе ОГПУ-НКВД. В частности, ими занимался так называемый отдел Уголовного Розыска Главной Инспекции ОГПУ, который разрабатывал методы борьбы с уголовной преступностью и внедрял их в практику.

…Разумеется, ОГПУ осознавало опасность того, что огромные массы людей, содержащиеся в ужасных условиях советских концлагерей, восстанут. Чтобы устранить эту опасность, в лагерях началась активная вербовка в качестве агентов ОГПУ уголовных авторитетов из числа так называемых «уркаганов», профессиональных уголовников. Были выработаны соответствующие инструкции для оперативной работы с этой категорией уголовников. В частности, рекомендовалось создавать контролируемые ОГПУ группировки во главе с завербованным уголовным авторитетом, который с помощью своих «соратников» мог бы обеспечивать необходимую дисциплину среди «троцкистов» (так называли осуждённых по статье 58). Эти группировки не должны были «лезть в политику», завербованным авторитетам запрещалось самим участвовать в насилии над осуждёнными; запрещалось иметь собственность сверх того, что положено было рядовому осуждённому. Однако были и существенные послабления в режиме содержания: завербованные уголовники не работали и имели возможность свободного передвижения по лагерю для встреч с подобными людьми и сбора информации; администрация же лагерей обязана была всячески поддерживать авторитет этих агентов. К подобной уголовной аристократии привилась кличка «блатные», на жаргоне — «блатари».

Однако довольно скоро они сами стали называть себя «ворами в законе». Спроси сегодня у подобного деятеля о значении этого выражения, и последует гордый ответ, что «в законе» — значит, авторитет признан «по закону» преступного мира и сам соблюдает воровские «законы». Пусть так. Но не следует забывать, кто позволил этим «баронам» выделиться из остальной массы заключённых и с какой целью использовал их авторитет.Для начальника лагеря слова «в законе» означали, что авторитет завербован ОГПУ в качестве агента… Кроме того, каждый лагерный начальник был одновременно и старшим оперативным начальником, предоставляя регулярные отчёты об агентурной работе среди заключённых. Воры в законе находились у них на оперативном контакте. Такова, как говорится, правда жизни.


Мы, со своей стороны, уточним: такова, как говорится, ложь и нелепая легенда сочинителей, густо замешанная на невежестве. Но отмахнуться от неё мы не можем. Всесторонне проанализируем «теорию» бойких авторов.

Названный выше приказ ОГПУ по времени действительно совпадает с периодом становления «воровского ордена» — началом 30-х годов. Но только на этом его «связь» с возникновением «воровской» касты и заканчивается. Объясняем, почему.

Приказ, на который ссылаются «исследователи», — отражение глухой и долгой борьбы органов ГПУ и милиции. Борьба эта велась с 1924 года, когда заместитель председателя ГПУ Генрих Ягода подписал секретный циркуляр, где ставился вопрос о передаче в ведение ОГПУ органов милиции и уголовного сыска. В то время против этого резко высказался нарком внутренних дел Александр Белобородов. Он дал резкую отповедь Ягоде, заявив, что надо улучшать милицию, а не менять её подчинённость. И вопрос был снят с повестки дня.

Однако, выждав, Ягода всё же добился в конце концов своего: с его подачи 31 декабря 1930 года ВЦИК и СНК РСФСР упразднили своим постановлением НКВД РСФСР, а функции руководства милицией и уголовным розыском передали ОГПУ.

Чекисты победили. Но им необходимо было показать, что передача милиции в их ведение была совершенно необходима. Вот тогда в марте 1931 года появляется знаменитый приказ ОГПУ, который предписывал всем чекистам в центре и на местах заняться активной чисткой аппарата милиции и уголовного розыска. Проще говоря, необходимо было доказать бездарность, непрофессионализм, коррумпированность и другие грехи работников милиции и «принципиальность», «боевитость» чекистов в разоблачении этих фактов.

Разумеется, не последнюю роль играли и обвинения в сращивании сотрудников милиции с преступным элементом. Поэтому в приказе милиционерам запрещалось входить в близкий контакт с уголовниками и заключать с ними какие-либо негласные соглашения. То есть всю оперативную работу чекисты оставляли за собой.

Все эти «интриги мадридского двора» и являются тайной подоплёкой знаменитого приказа. Отсюда и всяческое нагнетание обстановки, призывы использовать все средства для «разоблачения» «продажных» «ментов» (чекисты в этом контексте, разумеется, выглядят идеально чистыми и благородными «борцами за правое дело»).

Впрочем, при любых раскладах направленность приказа — узко специальная: борьба за чистоту рядов милиции и УГРО. Поэтому никакой связи с поддержанием порядка в советских концлагерях и предотвращением «восстаний» он не имел и иметь не мог. Это — совершенно разные области оперативной работы.

Далее. Терешонок и Подлесских обращают внимание на рекомендацию использовать при разоблачении чуждых (преступных) элементов в милиции и УГРО «классово близких» пролетариату и крестьянству людей. При этом авторы подчёркивают, что имелись в виду уголовники.

Действительно, имелись в виду уголовники. Но далеко не всякие уголовники! Более того: в то время из категории «классово близких» исключались профессиональные «урки». Не случайно в исправительно-трудовом кодексе 1924 года, например, было чёткое разделение между заключёнными «из трудящихся» и «не принадлежащими к классу трудящихся». Профессиональные преступники, рецидивисты наряду с «буржуями» относились к последним…

Было существенное различие между терминами «социально близкий» и «классово близкий». Если «социально близкими» Советская власть могла считать профессиональных уголовников и «босяков» (особенно этот термин стал популярен в период «перековки» преступников на «великих стройках социализма» 30-х годов), то под «классово близкими» имелся в виду совершенно другой контингент.

No comments for this topic.
 

Яндекс.Метрика