Так, по легенде, начался Великий чикагский пожар
9
Утром 10 октября 1871 года В.Д. Керфут, известный как торговец недвижимостью и управляющий, пошел к развалинам своего офиса на Вашингтон-стрит между Кларк– и Дирборн-стрит. С помощью своего служащего и его отца он очистил территорию от горячего пепла и воздвиг на его месте постройку шестнадцати футов длиной и двенадцати футов шириной. На верху этой конструкции было написано «Квартал Керфута», а на фасаде висела вывеска:
В.Д. Керфут
ПОТЕРЯЛ ВСЕ, КРОМЕ ЖЕНЫ, ДЕТЕЙ И ЭНЕРГИИ
Это было первое здание, воздвигнутое в Чикаго после пожара. Но к 18 октября, через десять дней после начала пожара, жизнь продолжалась уже в 5497 временных постройках, а через год сотни тысяч людей воздвигли десять тысяч основательных зданий общей стоимостью 46 миллионов долларов. К концу следующего десятилетия Чикаго был больше и величественнее, чем могли представить себе даже самые оптимистично настроенные сторонники города; численность населения составляла 600 тысяч и стремительно двигалась к миллионной отметке, которую достигла в 1890 году.
10
Изо всех зданий Чикаго наиболее быстрыми темпами шло восстановление салунов, борделей, игорных домов и других притонов. Не прошло и года после пожара, как ситуация стала даже хуже, чем в 1857 году или в первые годы Гражданской войны. За первые восемь месяцев 1872 года город выдал 2218 лицензий на салуны, что составляет примерно по одной лицензии на сто пятьдесят жителей, и, как писал Джон Дж. Флинн, «концертные залы, бордели, кабаки и игорные дома расцветали» в бесчисленном количестве. «Каждый полный пассажиров поезд, – писал Флинн, – привозил множество людей с подмоченной репутацией. Игроки, шулеры, мошенники, головорезы и просто бандиты приезжали сюда грабить беззащитных людей». Управление полиции наскоро организовало отряды для патрулирования районов, пострадавших от огня, и охраны новых и недостроенных зданий от вандалов и грабителей, но все было напрасно. Жизнь и имущество людей находились под угрозой, и тот, кто оказывался ночью на улице, становился жертвой грабителей, газеты пестрели сообщениями о преступлениях, об арестах и наказаниях преступников. «Таймс» опубликовала список убийств, совершенных в Чикаго за семь лет, с патетическим комментарием: «Начиная с 1865 года в городе совершено около сотни убийств, и ни один убийца не был повешен!» Многие из душегубов, по сведениям полиции, скрывались в районе, известном как Маленький Ад на Кросби– и Ларраби-стрит в Вест-Сайде. Сердцем Маленького Ада, как написано в старом чикагском справочнике – «центром всех значимых событий, из-за которых Маленький Ад вошел в историю», было длинное, невысокое здание, которое называли «Барак». Оно было построено благотворительными организациями в 1871 году для семей, потерявших кров во время пожара. Но порядочные жители вскоре покинули дом, и его заполонили бандиты, которые проводили время в пьянках и драках. «Каждую ночь, – писалось дальше в справочнике, – сюда приезжал патруль на подавление мятежа. Маленький Ад был самым страшным районом на протяжении нескольких лет, и множество кровавых убийств было совершено именно там».
11
В начале 1872 года «уважаемые люди и множество священников» организовали «комиссию семидесяти» по борьбе с преступностью и развитию реформ. Действия комиссии, пришедшей к выводу, что причина широкого распространения преступности и беззакония кроется в неограниченной продаже спиртного, и предлагавшей в качестве меры борьбы с преступностью закрытие салунов по воскресеньям, были явно неадекватными. В сложившейся ситуации требовались более энергичные и решительные действия. И вот 10 сентября 1872 года газеты опубликовали приглашение на массовую встречу, на которой планировалось разработать способы и средства, которыми можно было бы помочь полиции в борьбе с преступностью. Приглашение это подписали шестьдесят два бизнесмена во главе с президентом Немецкого сберегательного банка Генри С. Гринбаумом. В нем говорилось: «За все время существования Чикаго не было еще такого периода, когда человек чувствовал бы себя таким беззащитным, как сейчас... Каждый день мы сталкиваемся с убийцами на улицах, задевая их локтем, а закон кажется бессильным по отношению к этим злодеям. Полиция слаба, и ее начальники бездействуют; судьи ненадежны и не всегда неподкупны. Едва ли пройдет хоть один день, чтобы из реки не выловили труп с зияющими ранами, как у убитого Дункана, и каждая рана громко призывает к отмщению. Постоянно совершающиеся в нашем обществе хладнокровные убийства не могут больше оставаться без внимания. Нужно обеспечить спокойную жизнь в городе. Народ Чикаго должен добиться того, чтобы убийцы попадали на виселицу».
На массовой встрече, проведенной на кафедре Торговой палаты 12 сентября, присутствовали несколько сотен жителей города, которые поддержали утверждение Генри Гринбаума о том, что убийц не следует приговаривать к тюремному заключению. «Единственный способ защитить общество от таких преступников, – сказал Гринбаум, – это вешать их». Была учреждена «комиссия двадцати пяти», с целью помочь полиции «в незамедлительных арестах, быстрых судах и безошибочном наказании преступников», и спустя две недели комиссия завершила свое формирование, выбрав постоянным председателем Гринбаума, и приняла резолюцию, которая гласила: «К сожалению, город наводнили в огромном количестве профессиональные воры, взломщики, шулера, проститутки и убийцы. Великий город Чикаго оказался заманчивым полем деятельности для таких «джентльменов удачи»; они приезжают сюда, чтобы свободно заниматься своим низменным ремеслом».
Комиссия двадцати пяти при поддержке крупных бизнесменов Чикаго могла бы стать поддержкой полиции, выполняя те функции, ради которых она задумывалась. Но вместо этого комиссия поддалась льстивым речам умеренных реформаторов. В знак протеста банкир Гринбаум сразу же ушел в отставку. Через несколько месяцев вопрос об ужесточении законов перерос в ожесточенный спор по вопросу о закрытии салунов по воскресеньям. Мэр Джозеф Медил, один из владельцев чикагской «Трибюн», уступил давлению и в начале 1873 года приказал, чтобы закон о закрытии салунов по воскресеньям вступил в силу. Но попытка претворить это положение в жизнь потерпела неудачу – к тому времени в Чикаго было три тысячи салунов, а свободных от других дел полицейских, которые могли бы контролировать все эти точки, было немного. Умеренные силы полностью проиграли на выборах осенью 1873 года; а весной 1874 года, несмотря на демонстрацию в городском управлении, совершенную шестью сотнями священников и «молящихся женщин», городской совет издал указ о легализации продажи спиртного по воскресеньям.
12
На протяжении двух десятилетий после пожара не происходило никаких или почти никаких изменений в печальной картине расцвета преступной деятельности. Агитация со стороны «Таймс» прекратилась, как только ее редактор Стори отошел от активного управления газетой в 1879 году. С момента жалкого провала деятельности комиссий семидесяти и двадцати пяти ни одна группировка реформаторов не сделала ни одной серьезной попытки одолеть коррупцию в политических кругах или приостановить постоянный рост преступности, пока в 1894 году не была организована Гражданская федерация. В этот период Чикаго разрастался быстрее, чем когда-либо, а полицейское управление продолжало быть самой неэффективной организацией среди других в Соединенных Штатах. Полицейским мало платили, их постоянно подвергали критике за взяточничество, им ставили палки в колеса со всех сторон коррумпированные политики и городские чиновники, их запугивали убийцы и другие бандиты, на них оказывали давление короли игорного бизнеса и владельцы салунов. Полицейские были не в состоянии защитить свой город от преступности и не могли противостоять беспорядкам и волнениям, ставшим спутниками железнодорожных и трамвайных забастовок 1877-го и 1885 годов, взрыву бомбы на Сенном рынке в 1886 году и другим волнениям рабочих и радикалов, постоянно будоражившим город. В 1872 году в полиции насчитывалось 450 человек всех чинов. Спустя двадцать лет, когда численность Чикаго составляла уже 1 208 676 человек и город занимал территорию в 182 квадратные мили, на службе в полицейском управлении состояло 1870 человек, из которых только 1168 могли нести патрульную службу. Одновременно на дежурстве находилось не больше половины от общего числа стражей порядка – то есть один полицейский приходился примерно на двести тысяч жителей.
Глава 4 УВЯДШИЕ РОЗОВЫЕ ЛЕПЕСТКИ ОБЩЕСТВА
1
Во времена Гражданской войны, в первые три или четыре года непосредственно после злополучного 1871 года, проституция стала самым крупным и прибыльным бизнесом чикагского «дна» и одной из основных социальных проблем города. Существовали две основные причины, почему порок, будучи поставленным на коммерческую основу, сумел так прочно укорениться в столь короткие сроки. Во-первых, полиция не сделала никаких попыток остановить неконтролируемый поток «увядших розовых лепестков общества», по определению чикагской «Джорнал», который устремился в Чикаго в начале Гражданской войны, и не смогли помешать проституткам, девяносто процентов которых остались без крыши над головой после Великого пожара, вернуться снова в бордели и публичные дома. Во-вторых, общественное мнение тех времен расценивало проституцию как нечто неизбежное, и в общем закрывало глаза на порок, пока он держался в рамках приличия. Даже «Пески» вряд ли были бы уничтожены, если бы их порочность не была столь вопиющей и если бы Вильям Б. Огден не был бы заинтересован в их земле. К тому времени, когда в Чикаго осознали степень серьезности угрозы, этот бизнес уже был тесно связан с салунным и приобрел контакты с политиками – в результате чего смог просуществовать практически беспрепятственно и неконтролируемо почти половину столетия.
2
Число борделей в Чикаго в течение 60-х годов XIX столетия никогда официально не регистрировалось, но, по газетным отчетам и доступным полицейским и судебным протоколам, его можно оценить где-то между двумястами и двумястами пятьюдесятью, это не считая домов свиданий и борделей при салунах. Они предоставляли работу примерно двум тысячам проституток, что следует из того факта, что в 1867 году полиция провела 1670 арестов обитательниц домов терпимости и 542 ареста содержателей этих притонов. Ни содержательниц публичных домов, ни проституток не беспокоили, таким образом, чаще чем раз или два в год, а тех, кто имел знакомых среди политиков или влиятельных владельцев баров, полиция тревожила и того реже. И совсем невероятным кажется то, что за один год полиция арестовала более половины женщин, зарабатывавших на жизнь грехом.
Кроме низкопробных притонов Пятачка Конли, Переулка Костей и Чикагского Пятачка, чикагские бордели времен войны находились в основном на улицах Франклин, Джексон, Уэллс, Кларк, Стейт, Монро, Дирборн, Шерман, Куинси, Ван-Бурен, Адамс, Грисволд, Конгресс, Полк, Мэдисон, Грин, на юге Уотер-стрит, а также на Четвертой, Блю-Айленд и Чикаго-авеню. Уличные проститутки были повсюду, в середине 60-х «Трибюн» было установлено, что только в районе мелкого бизнеса торговали собой две тысячи шлюх. Они содержали угол для жилья и работы на последних этажах магазинов и офисных зданий и выходили на улицы днем и ночью, бесстыдно приставая к каждому проходящему мужчине и крича ругательства вслед равнодушным к их заигрываниям. Если кто-то хотел пожаловаться полиции на дерзость и настойчивость этих гарпий или заявить о том, что пострадал от мошенников, воров-карманников, магазинных воров, которые также кишели в деловой части города, ему надо было идти на площадь Суда, где, согласно написанному Фредериком Фрэнсисом Куком, «можно было найти нескольких слоняющихся полицейских, следящих за тем, чтобы конкурирующие головорезы не поубивали друг друга или группа из какой-либо опасной банды не забила случайного прохожего до смерти, что не было редкостью. В других местах полицейского редко можно было увидеть вне салуна».
Изящно обставленное заведение Лу Харпер на улице Монро, 219 было лучшим публичным домом Чикаго времен войны, а заодно и первым в городе салоном – борделем с высокими ценами, где предоставлялись любые эротические развлечения. Дом мадам Харпер, который она назвала «Особняком», был не для обычного искателя запретных удовольствий; она обслуживала деловых мужчин и обеспеченных молодых людей и пыталась придать своему низкому бизнесу аристократический вид. Ее девочки носили вечерние платья вместо халатов и сорочек, и их представляли посетителям по имени вместо того, чтобы загонять в комнату и выстраивать в линию для выбора. Она осуждала пьянство и излишнюю вульгарность и первая отказалась от красных огней и огромных номеров, по которым обычно и опознавали публичные дома. На двери «Особняка» была маленькая медная табличка с аккуратно выгравированной надписью «Мисс Лу Харпер», а визитная карточка дома гласила просто:
ОСОБНЯК
улица Монро, 219
Двадцать прекрасных юных леди
Ни один другой бордель времен Лу Харпер не мог сравниться с «Особняком» в роскоши и великолепии, но помимо него было еще несколько других почти столь же популярных борделей, которые посещали люди того же социального положения. Среди них – «Сенат» Кейт Андерсон, дома, которыми управляли Энни Стаффорд и Молли Трассел, заведение Рози Лавджой на Четвертой авеню, где жила огромная проститутка по имени Нелл и по прозвищу Гора, певшая сентиментальные песни и служившая Лавджой по совместительству еще и вышибалой, и дом Энни Стюарт на Кларк-стрит, 441 – кстати, этот адрес часто упоминается в истории кварталов красных фонарей. Мадам Стюарт открыла свои двери в 1962 году, и шесть лет дело ее процветало. Окончилась ее чикагская карьера 11 июля 1868 года, когда в ее дом заявились констебль Маркус Донахью и мировой судья Г.О. Дрессер. Пока судья общался с одной из девушек, Донахью и мадам Стюарт играли в покер и пили вино. Несколько партий и бутылок спустя она набросилась на гостя с обвинениями в мошенничестве, тот набросился на нее и стал душить, а она выхватила из-под подушки револьвер и застрелила его. Ее арестовали, 15 июля привели на выездную сессию окружного суда, который постановил освободить ее, после того как полицейские засвидетельствовали следы от пальцев Донахью на ее горле. Судья Эраст Смит Уильямс заявил, что «...ее распутный образ жизни – еще не основание для лишения права на самозащиту».
Самым большим и одним из самых крутых борделей Чикаго перед Великим пожаром был знаменитый «Рэмрод-Холл», располагавшийся в одноэтажном деревянном здании на Кинки-стрит рядом с Уэллс-стрит. Его хозяйкой была Кейт Хоукинс. Управляя своими козочками, она часто прибегала к помощи настоящего пастушеского кнута. На службе у мадам Хоукинс редко когда бывало меньше тридцати девушек, а иногда их набиралось десятков пять. Посетилей в «Рэмрод-Холле» часто избивали и грабили, девушки были практически постоянно пьяны и часто дрались между собой, и редкая ночь проходила без того, чтобы туда не приезжала полиция – утихомирить разбушевавшихся проституток или вышвырнуть неугодного клиента. Самое маштабное побоище в истории «Рэмрод-Холла» произошло в ночь 3 марта 1871 года. Началось все с того, что Мэри Вудс, которую в «Таймс» описывали как «весьма доходную часть обстановки заведения», объявила о своем намерении покинуть «Рэмрод-Холл» и выйти замуж. Мадам Хоукинс в ответ пригрозила выпороть ее кнутом и запереть в комнате. Но тут на помощь к Мэри явились ее подруги, и через несколько минут завязалась потасовка с применением кулаков, зубов, ног, пивных бутылок и предметов мебели, в этой битве принимали участие все: и проститутки, и сутенеры, и немногочисленные клиенты. Когда на место происшествия прибыла полиция, «Рэмрод-Холл» был разгромлен, и половина сражавшихся лежали на полу без сознания.
Еще более низкопробными публичными домами, чем «Рэмрод-Холл», считались дом терпимости мадам Дженни Стэндиш на Уэллс-стрит и Белла Джонса на Кларк-стрит, который в 1871 году мог похвастать тем, что там работали «старейшие донны
Так именовались проститутки на сленге того времени. на свете» – Нилли Уэлш и Молли Мур, которым было на тот момент уже за шестьдесят. Одной из работниц мадам Стэндиш была Молли Холбрук, которую инспектор нью-йоркской полиции Томас Бернс описывал как «самую выдающуюся и удачливую воровку Америки». Впервые она появилась в Чикаго году в 1865-м в качестве жены Бака Холбрука, игрока и взломщика сейфов, хозяина игорного дома на Кларк-стрит и дома свиданий на Рэндольф-стрит, которым и заведовала Молли. В начале 1871 года Холбрук попал в тюрьму, за ограбление банка, Молли пошла в бордель мадам Стэндиш. За несколько недель до Великого пожара она в спешке покинула Чикаго, потому что полиция к тому моменту обнаружила, что она организовала среди своих товарок банду карманниц и магазинных воровок, а ворованное складировала в борделе. Бака Холбрука между тем застрелили в тюрьме при попытке к бегству, и Молли вышла замуж за Джимми Хои, вора-карманника. Инспектор Бернс характеризовал этого человека как «беспринципного мерзавца, существовавшего на то, что удавалось наворовать его жене».
Молли Холбрук вернулась в Чикаго в 1873 году и открыла дом свиданий, где ей удалось шантажом вытянуть у одного скотовода с Запада 25 тысяч долларов. За это она попала в тюрьму – правда, ненадолго – и на протяжении следующих десяти лет оказывалась за решеткой еще несколько раз – в Бостоне, Нью-Йорке и других городах. В Нью-Йорке ей светил год заключения, но ее помиловал лично губернатор Гровер Кливленд после того, как она предоставила полиции информацию, с помощью которой удалось обеспечить срок крупной скупщице краденого Марме Мандельбаум.
3
Переулок Костей, Чикагский Пятачок, притоны Уэллс-стрит и Пятачок Мамаши Конли были стерты пожаром с лица земли, но не прошло и пяти лет с начала возрождения Чикаго, как появилось двадцать других районов, кишащих проститутками, разбойниками, сутенерами и карманниками и заполненных борделями, салунами и всевозможными кабаками. Полиция и клиенты знали их под такими звучными именами, как Черная Дыра, Маленький Шайенн, Гиблые Земли, Миля Сатаны, Полакра Ада, Прибрежный район, Негритянская Дыра, Байлер-авеню и переулок Мертвеца. Все эти районы, за исключением расположенной в Вест-Сайде Черной Дыры, находились на юге города, в квадрате, ограниченном рекой Чикаго, Уэбаш-авеню, Двадцать второй улицей и улицей Ван-Бурен. На севере города тоже было два-три криминальных пятачка, но они никогда не имели такого значения, как вышеперечисленные. В 70-х годах XIX века две знаменитые колонии проституток было и в деловой части города – одна в Брайант-Блок, на углу Рэндольф– и Дирборн-стрит, а вторая – в Кленовом Ряду, на востоке Монро-стрит, в домах № 143 – 149. В «Таймс» Брайант-Блок описывали как «гнездо шлюх», а 5 августа 1877 года там прошла заметка, гласившая: «полиция расценивает сборище женщин, оккупировавшее это здание, как одно из низкопробнейших в городе; постоянно поступают доклады о происходящих там оргиях, из которых складывается впечатление о том, что где-то в наших краях заново возрождены Содом и Гоморра».
Два верхних этажа Кленового Ряда на Монро-стрит были, по описанию «Таймс» от 1877 года, «обиталищем таких выдающихся шлюх, как Джек из Уотерфорда с ее странноватой командой». Джек из Уотерфорда, которую называли еще «шлюхой-миллионершей», была одной из самых деятельных женщин этого сорта, когда-либо живших в Чикаго. Как-то раз она хвасталась, что не пропустила ни одной рабочей ночи в течение десяти лет, расхаживала по улицам в поисках клиентов и в дождь и в жару, обслуживая за ночь от пяти до двадцати мужчин за цену от доллара до десяти. В середине 70-х годов XIX века Джек из Уотерфорда организовала из уличных проституток бригаду, собрала их всех в Кленовом Ряду, а сама стала выступать в роли управляющей. Она следила за тем, чтобы все проститутки содержали себя в чистоте и старались быть как можно привлекательнее, а еще – за тем, чтобы по всей прилежащей территории постоянно рассылались патрули, самые юные и красивые девочки ходили по отелям и железнодорожным станциям и завлекали клиентов. Весь свой заработок девушки отдавали Джек, а та отстегивала полиции, в случае необходимости – оплачивала услуги адвокатов и поручителей, а каждой из проституток выдавала на руки лишь небольшую сумму на пропитание и одежду. Остальное же она помещала в банк, откладывая себе лично небольшой процент. Некоторые из ее работниц за несколько лет накопили достаточные суммы, чтобы открыть собственные бордели. Джек из Уотерфорда всегда заявляла, что как только накопит тридцать тысяч, так уйдет из дела, а поскольку она пропала из виду примерно 1880 году, то можно предположить, что это в конце концов и произошло. Желтая газета под названием «Чикаго стрит газетт» писала о ней в 1877 году: «У Джек из Уотерфорда в банке лежат 22 000 долларов, собранных, так сказать, на улицах Чикаго. Джек (настоящее имя ее – Франсес Уоррен) сделала свои деньги. К ее чести можно сказать, что она ни разу не украла ни цента и никогда в жизни ее не видели пьяной. Это курносая уродливая мелкая тварь весьма преуспела в своем грязном бизнесе. Вероятно, ее с полным правом можно назвать богатейшей уличной шлюхой на свете».
4
Черная Дыра представляла из себя несколько негритянских салунов, жилых домов и борделей на улицах Вашингтон-стрит и Холстед-стрит, в центре порочного района, ограниченного улицами Санмагон, Холстед, Лэфк и Монро. Именно в этой части города открылся впервые концертный салун в Чикаго после пожара. Его открыл на углу Мэдисон-стрит и Пеория-стрит в 1873 году Джонни Хармон, «свирепого вида парень», по описанию «Трибюн». Хармон нанимал шесть – восемь девушек, которые получали двадцать процентов от проданного ими спиртного; в неделю они зарабатывали таким образом от двенадцати до пятнадцати долларов. Бизнес процветал на протяжении нескольких лет, пока однажды Хармон не повесил над баром вывеску: «Просьба к джентльменам держать руки подальше от официанток и не мешать им выполнять свои обязанности».
Дела тут же пошли на спад, поскольку лапать официанток считалось вообще-то в порядке вещей, и в большинстве концертных салунов того времени это не просто одобрялось – существовали специальные комнаты, где подобное общение с обслуживающим персоналом можно было довести до логического завершения. На Пеория-стрит рядом с заведением Хармона находилась сигарная лавка «Новая эра», которой заправляли знаменитые сестры Уэлч – Мэйми и Ева, предоставлявшие полчаса своего времени в дальней комнате каждому, кто покупал табака на два доллара.
Гордостью Черной Дыры в 70-х и 80-х годах XIX века был «Ноев ковчег» на западе Вашингтон-стрит неподалеку от Холстед-стрит – странного вида ветхий трехэтажный притон, когда-то бывший роскошным особняком, принадлежавшим, как писали в 1877 году в «Таймс», олдермену Джейкобу Бейдлеру, богатому торговцу лесом, главе знатного рода. Там же было написано: «Ноев ковчег» для Вест-Сайда – то же самое, что «Под ивой» для юга города. Ему не хватает только своего Роджера Планта».
