И вдруг тот, не вставая со сцены, сильно ударил Сергея обеими ногами в живот. Да так резко и неожиданно!.. Я потом только в боевиках про Брюса Ли видел подобный эффект. Сергей сразу согнулся, прижал руки к животу, выронив горячую кружку, и зашипел от боли. А Жирный тихо, по-змеиному подкинувшись, уже стоял рядом и бил его ногами. Быстро, сильно, резко!..
Вот я пишу, а за то время сам не успел бы «мама» сказать, так моментально все изменилось. Я соскочил со сцены.
– Сидеть! – не оборачиваясь, рявкнул Жирный.
Я сел. Ударив Сергея еще пару раз (тот уже не подавал признаков жизни), Жирный удовлетворенно кивнул и повернулся ко мне. Совсем не запыхавшись, произнес, брезгливо кивнув на лежачего:
– Наседка! Про него в тюрьме уже малява прошла. На мусоров работает, сучонок. Успел тебя развести?
– В смысле?
– В смысле рассказал ты ему что-нибудь?
– Да нечего мне рассказывать! – Я уже просто ошалел.
– Ну, хорошо, ща эту падаль оформим, уберем и поговорим, – сказал Жирный и, снова подойдя к Сергею, стал расстегивать штаны.
Я смотрел и не понимал, что здесь творится. В камере неприятно запахло мочой – это Жирный помочился на избитого Сергея. Потом повернулся ко мне:
– Будешь?
Я поспешно замотал головой.
– Ну и правильно, ему хватит. – Толик подошел к двери и стукнул. Открылась кормушка. – Заберите свое животное, а то я его кончу, – просто сказал он.
Тут же открылась дверь, и два сержанта без вопросов выволокли Сергея в коридор.
– Шмотки его здесь есть? – спросил меня новый сосед.
– Нет, только вот пакет – еда и курево.
– Ну, значит, трофей! – радостно заржал он и потер руки. – Вот теперь можно и чифирнуть, и погутарить.
Странные какие-то обороты речи у бывалых урок. Вроде как у старообрядцев. Они употребляют какие-то давно подзабытые слова. И так красиво получается… Даже «феня» такую речь не портит.
– Давайте я попробую чифир сварить. Я видел, вроде понял, как делается. – Мне надо ж было что-то говорить и делать. (Потом я научился использовать в качестве дров все: и полотенца, и простыни, и куски одеял… На Украине разводили огонь даже на сале, но этого моя истосковавшаяся по такому продукту душа уже не хотела принимать).
– Не сварить, а запарить, – поправил меня Жирный (лучше я пока буду называть его Толиком), – и пробовать здесь не надо, а то так и родить можно. На «вы» тоже не называй, лучше просто учись. Давай чай.
Газету он сложил уже сам, как-то по-другому, уголками, наподобие больших скобок. Поджег эту конструкцию и поднес ее под днище кружки. Пламя было удивительно ровным и вроде не особо сильным, но вода закипела даже быстрее, чем у Сергея. Потратив не больше пяти таких скобок, на что ушло даже меньше газетного листка, Толик запарил чай.
В процессе чаепития мы говорили вроде ни о чем, теперь и не вспомнить подробностей. У нас нашлись даже несколько общих знакомых. Незаметно для себя я ему все (хотя и не все, конечно) рассказал. Разговор о Сергее и его дальнейшей судьбе больше не возникал, но я понял, что как шпион для милиции он потерян, а дальнейшая его судьба не очень радужная. Так вот, может, и жестко, но вполне справедливо решались тогда (подозреваю, что решаются и теперь) такие вопросы. За избиение «наседки» Толику ничего не было. Я заметил, что даже менты относились к нему уважительно.
За оставшийся день и почти всю ночь (Толик по ночам не спал и мне не давал) мы поговорили о многом, в частности он подробно интересовался моим делом. Обращал внимание даже на малейшие, незначительные детали. Я подумал: хорошо, что следователь не он! У такого не выкрутишься. Ну, в принципе посиди несколько лет в камере с себе подобными, поневоле научишься слово ценить. Потом был подведен итог: веду я себя правильно, надо держаться; спрыгнуть, может, и не удастся, но, по крайней мере, лишнего не накрутят. Если повезет, то отделаюсь минимумом, статья нормальная. «Будешь жить, если не накосячишь» – таков был приговор Толика.
И мне стало почему-то спокойнее. Ну не повезло мне однажды, но ведь живой, и расклад не самый кислый. Надо жить дальше. Впоследствии мне вся эта успокоенность пригодилась. Как ни ухищрялся следак, какие только удочки ни закидывал, я стоял на своем. Потом прокурор конечно же подписал санкцию на мой арест, и я уже официально стал узником. Удивительно, но это принесло некоторые привилегии: теперь я свободно мог варить свой чифир, ходить раз в неделю в душ и даже получать передачки – это уже Толик организовал. И Сашку моего нашли, и записку от меня передали, чтобы он мог спокойно уехать. Дружок организовал через одну из подруг связь. Та стала носить передачи, денег ей оставили на посылки и для меня, вернее, для следователя. На мой лицевой счет, это когда уже на тюрьму привезли, тоже положили. Так что быт налаживался!
В те годы была такая система: на ИВС не держали больше месяца, на какое-то время отправляли в областную тюрьму для морального воздействия и ознакомления с будущим. Вот и мне подходил уже срок познакомиться с настоящей тюрьмой! Толика увезли на недельку раньше. Мы к тому времени не то чтобы подружились, с такими, как он, дружба, наверное, невозможна, потому что они не верят никому, но как-то сблизились. И он обещал, что на тюрьме (именно не «в», а «на») он меня найдет. На том и попрощались.
И вот ПЕРВЫЙ ЭТАП. С утра суета, оформляют документы, что-то там прикидывают, но нас это не касается, мы ждем. Отправляли человек шесть, начали с дальних камер, я остался напоследок. Открылась дверь. «Выходи с вещами!» Я получил свою сумку в дежурке, мне отдали вещи, которые остались при аресте в гостинице. «Если хочешь, можешь баул не брать, все равно обратно приедешь», – сказал кто-то. Но я решил: заберу! Не хотелось оставлять, все-таки была какая-то надежда, а вдруг отпустят! Глупо, конечно, да и вещей там всего ничего: рубашки, носки, трусы, но без них – как голый. Был еще пакет с продуктами и пачек пятьдесят сигарет. Я старался все запихать в сумку, не получалось, нервничал.
«Шевелись! В машине уложишь!» Меня толкнули в спину, и я пошел вслед за конвойным. Сзади тоже был кто-то из конвоя.
Прямо у крыльца стоял «автозак» с распахнутой дверцей, внутри было темно и кто-то шевелился. «Прыгай!» – раздалась команда в спину. Я неуклюже залез. Будка разделена на три части. Две клетки на несколько человек, впереди еще две, поменьше, на одного, пока пустые, вдоль переднего края – скамейка. Я сел на нее.
– Не-е-ет, милок, – заржали сзади, – тебе в купе!
Одна дверка была открыта, и я протиснулся в клетку, что побольше. На лавке вдоль борта сидели трое.
– Падай, земляк, – чуть подвинулся один. Я сел.
– Ну что, все в сборе? Можно трогать, господа? Остановок по пути не будет. Станция конечная – ТУРМА! – осклабился солдатик, который захлопнул клетку, и сел на ту лавку, куда пытался примоститься я. То ли узбек, то ли чукча, хотя последнее вряд ли, их вроде и в армию-то уже не берут.
Ехать было долго, часов восемь. Как сказали мне соседи по клетке, что, если наряд «хороший», на реке машину остановят, дадут время чифир сварить и оправиться. Ну а если «плохой», придется терпеть. Солдатик, который сидел с нами, обнял автомат и подремывал. Было сумрачно, маленькая лампочка света почти не давала, говорить особо тоже было не о чем. Я впал в полудрему, успев только подумать: «Жаль, окошка и того нет, хоть бы глазком взглянуть, как там… на воле».
Ехали долго. Уже очень хотелось в туалет. Так всегда, когда нельзя, то сразу хочется! Я подумал, что конвой, видать, «плохой», однако мы все же скоро прибудем в город. Но вдруг машина остановилась.
– Перекур! Выпускай! – раздались голоса.
Солдатик встрепенулся, выглянул в окошко, которое было на входной двери, и рявкнул:
– А ну! Не шуметь, босота!!! Ща командир скажет, ссыте вы или дальше едем.
Дверь снаружи открылась.
– Выходи по одному, вещи не брать!
Народ стал по очереди выпрыгивать, вот и моя подошла. Я спрыгнул на землю. От ослепительного солнца резало глаза, привыкшие к сумраку.
– Руки! – раздалась команда.
Я посмотрел и все понял: начальник конвоя держал в руке наручники. Я повернулся спиной.
– Да не… Как ссать-то будешь? Вперед давай, – сказал он.
Я вытянул руки, он защелкнул браслеты.
– Гуляйте, полчаса у вас. Я седня добрый.
С нами остался тот самый узбек с автоматом, а они втроем, водила тоже вылез, пошли к речке.
– Командир, дай чифирбак возьму, полчаса ведь, значит, чай можно, – сказал кто-то.
Узбек важно сморщился.
– Ну ладно, бери, а вы пока тут быстрее! И не отходить дальше трех шагов!
Я отвернулся. Руки впереди, и оказывается – это уже свобода! Ну, сделал свое дело, облегченно вздохнул и стал глазеть по сторонам.
Вот тут бы пригодились все описания природы, которые я когда и где-либо читал: про блеск реки под солнцем, про шум сосен, про запах! Запах леса, свободы, жизни! Даже изредка проносящиеся мимо машины были из той, прошлой жизни. Жизни, где можно было взмахнуть рукой – и машина остановится, попросить – и довезут… А здесь из окон машин только сочувствующие, опасливые взгляды, и скорость честные граждане прибавляют, на всякий случай.
Жадно дыша полной грудью, я бездумно нежился, наслаждался ласковыми, до одури, прикосновениями солнечных лучей. Было очень хорошо, но все равно тоскливо и тревожно.
– Командир, мы все. Давай к реке! – вывел меня из оцепенения чей-то голос.
– Ну, вперед! Шаг вправо-влево – попытка к бегству. Прыжок вверх – агитация! Стреляю на поражение!
– Во, блин, наблатыкался «зверек», – ворчал кто-то сзади.
Мы быстро подошли к реке. Оказывается, пока я там витал в эмпиреях, народ уже и сучьев набрал, и кружки приготовил. Зачерпнув три кружки воды, быстренько развели костерок. Через пять минут уже курили, передавая друг другу кружки и галдя ни о чем.
– Гля, какая телка поехала! – орал кто-то, показывая рукой на мост, по которому проезжали «Жигули». – Ух, я бы ей вдул!!! Секи, секи, еще одна! Во нам подфартило!!! Она мне махнула, видели?!
Ну и все в таком духе. Много ли для счастья надо – увидеть в окне проносящейся мимо машины вроде как женский силуэт? И все, остальное фантазия уже доработает, и вроде как она, эта женщина, почти твоя! И тебе жаль, что она так быстро от ТЕБЯ, бля, уезжает! Странное существо все же человек, привыкает ко всему, всегда и в любой ситуации умудряется находить для себя что-то хорошее. Права старая уркаганская приговорка «Умри ты сегодня, ну а я – завтра», в этом что-то есть. Раз жив, значит, еще не конец! (Хотя впоследствии я узнал, что и там, за чертой, не все так однозначно и просто.)
Ну вот, перекурили, почаевничали, вот уже и команда. Загрузились быстро, без каких-либо проволочек. Далее, после свежего воздуха и чифирка (кстати, меня от него всегда в сон клонило), я просто уснул и проспал уже до самого въезда в город.
О том, что мы приехали, было понятно по шуму за бортом нашего «корабля обреченных». Потом начались повороты, остановки, толчки. Знающие люди комментировали: «Так, подъезжаем, поворачиваем во двор, подъезжаем к тюрьме, шлюзуемся… Вот… Приехали, кажись!» Снаружи началась суета, команды, потом дверь открылась.
– По одному! С вещами на выход!
Встав в кучку людей перед машиной, я увидел человек пять солдат, прапорщика, какую-то женщину, тоже в форме. Наш сопровождающий отдавал бумаги и что-то объяснял.
– Ща придет ДПНСИ (дежурный помощника начальника следственного изолятора), и будем принимать.
– Мне ждать? – спросил наш капитан.
– Вали домой, чай, Танька уже заждалась, – добродушно заржал прапор. – Куды они, из наших цепких лап. А ну-ка, жиганье, бегом в приемку! Для новеньких: вы находитесь на территории N-ской следственной тюрьмы, все команды выполняются бегом!
Мы, конечно, не побежали, но пошли очень даже живенько.
Нас ввели в просторный гулкий зал. Впереди за застекленным окошком, над которым была надпись «Дежурная часть», сидели люди, в смысле менты, точнее – вэвэшники. Впереди, по правую сторону – еще какое-то помещение, тоже за стеклом. Нас быстренько рассовали по «стаканам» (это такая небольшая камера для ожидания, что ли; места там на одного, и то не сесть толком, но пихают от настроения, и ждать порой часами). Мне повезло снова, да и мало нас было, мы попали вдвоем с соседом по автозаку.
– Я – Ерема, – представился он.
– Егор, – ответил я.
– Знатное погоняло.
– Да это не погоняло. Зовут меня Егор.
– Ну а че – нормально. Первоходок?
– Да, – ответил я.
– Ща шмон будет. Есть че ныкать?
Я почему-то верил в свой тайничок и потому промолчал.
– Мой тебе совет: если есть, то положи часть, чтоб нашли. Тогда злобствовать не будут. Вот так, – при этих словах он вытащил откуда-то двадцать пять рублей и, свернув в трубочку, запихал в надрыв на рукаве куртки.
– А если не найдут?
– Тут-то? – улыбнулся он. – Найдут, суки рваные, они здесь бабло нюхом чуют.
Я подумал и, вытащив потихоньку свою заначку, тоже отделил сотню и спрятал под подкладку в туфлю.
– Молодец! Сечешь фишку! Все верно, не боись, это заберут и отстанут. Они же с понятием: остальным «дубакам» тоже бабки нужны. Тут все по-честному.
Да… Кто б мог подумать, что в тюрьме – и по-честному. Нонсенс…
Но, как оказалось впоследствии, Ерема был прав. Меня вывели раньше его, подвели к окошку. Там сидел усатый майор с помятым похмельем лицом. Пролистав какие-то бумаги, он сказал стоящему рядом, тоже майору:
– Первоходок. 167-я и 93-я – «хищник», наверное. (Сейчас статья 191, и без довеска.) Заниматься будешь?
– Да.
– После шмона пусть ко мне, и определи его в сто четвертую. А там посмотрим.
Потом меня повели в то стеклянное помещение, это и был «шмон». Там сразу велели раздеться, все вещи – на длинный обитый жестью стол. А затем уже по знакомой процедуре: присесть, нагнуться. Только здесь еще потребовали раздвинуть руками ягодицы. Заглянув мне в задницу и, видимо, удовлетворившись увиденным, прапорщик повернулся к тем двоим, что проверяли мои вещи.
– Ну, что там?
Ему показали сторублевую бумажку:
– В обуви.
– Нормально, хитрец? – это он обернулся ко мне.
– Да нет… Просто, не выкидывать же…
– Ну да, цветным ментам (те, которые МВД) отдавать в падлу. Молодец, иди одевайся.
Потом мне выдали матрац, одеяло, подушку, кружку, ложку, миску. Сумку, правда, оставив пакет с едой и куревом, после шмона забрали на склад.
Навьюченный этим добром, я отправился в «транзитку». Это большие камеры, обычно на первом этаже, где собираются этапы и ожидают отправки проходящие. Там были уже в сборе все, с кем я ехал, и еще человек десять-двенадцать из других мест области.
– Ну как, Егор? – Ко мне подошел Ерема. – Нормально все?
– Да, спасибо! Все, как ты говорил, – ответил я.
– Ну и ладненько! Ща будут к куму (начальнику режимной части) дергать, и – по хатам!
– Мне сказали, что в сто четвертую, – шепнул я Ереме.
– Да вроде нормальная хата, – пожал плечами тот. – А откуда знаешь?
– Да там как раз этот кум и был. Ему доложили: «хищник», а он сказал: в сто четвертую.
– Во как! – Ерема призадумался. – Похоже, прокололся куманек! Значит, в хате у него кто-то есть. Фильтруй базар в разговорах. Пробью по тюрьме, отпишу малявой.
Я не все понял, но предпочел не переспрашивать. Основное дошло: значит, и там кто-то будет пытаться меня разговорить. Вот ведь! Я уже начинаю привыкать к мысли, что чем меньше говоришь, тем спокойнее спится.
– Да, вот еще, может, тебе че-то надо? Ну там, хавчик (еду), курево, спички?
«Не верь, не бойся, не проси!» – вспомнил я главную заповедь, которую преподнес мне Толик Жирный.
– Да не, спасибо! У меня есть. И пятьсот рублей при приемке забрали, под протокол. Так что отоварюсь в ларьке.
– Ну и молодцом! Давай осваивайся и помни…
И тут я быстренько протарахтел: Не верь, не бойся, не проси!
– Верно! – улыбнулся Ерема.
Больше я никогда его не встречал... А жаль.
Потом меня вызвали к «куму». Он долго, правда, без особого вдохновения, убеждал меня не дурить и признаться. Потом сказал, что я должен говорить ему обо всех нехороших вещах на тюрьме, о которых узнаю. Ну, на эту тему Жирный меня проинструктировал, и я сказал «куму», что с радостью, но подписывать ничего не буду, принцип такой. Он кисло на меня посмотрел, кивнул и вызвал конвой.
– И не говори потом, что не предупреждали, – это я услышал «на посошок».
Меня повели по коридору. Поднялись на второй этаж, команда: «Лицом к стене!» Открывается дверь, и я на пороге своей первой настоящей тюремной камеры.
Как и советовал Жирный, я сказал:
– Добрый вечер всем в хате!
Мне никто не ответил, просто кивнули и смотрели.
Камера была на восемь человек, четыре двухъярусные шконки, стол посередине камеры, полочка на стене, параша справа у двери. Вот, не «Хилтон»… и даже не гостиница «Россия», в которой я останавливался, будучи в Москве. «Да… не ''Россия''…» – крутилась дурная мысль в пустой моей голове.
В камере находились шесть человек. Все примерно одного возраста, чуть постарше меня.
– И тебе добра. Проходи, выбирай шконку, вот эти две свободные. Дразнят-то как? – спрашивал невысокий крепкий паренек, этакий «мячик». – Я – Поп. Это – ... – он стал называть остальных.
Вот не хочется врать, не помню я из них никого. Только разве одного татарина, и кликуха, вы не поверите, – Татарин. И то запомнил потому, что статья у него была 117-я (это изнасилование). Очень грязная статья была в те годы, поэтому он все время пытался доказать, что его подставили.
Нижние ярусы, естественно, заняты были все.
– Вот сюда, – показал я на место у окна, – можно?
– Да не вопрос! Падай, где хошь, – улыбнулся Поп, – хавчик и курево кинь на «телевизор».
Я обалдело огляделся по сторонам.
Поп заржал:
– Да вот, на стенке, полка для продуктов.
«Шутники, бля…» – думал я, угрюмо выкладывая на полку курево, чай, сахар, банки.
– Так как твое погоняло? – снова спросил этот Поп.
– Да нет его у меня, – огрызнулся я. – Не довелось. Егором меня зовут!
Кстати, во времена моей молодости это было действительно редкое имя. Не знаю почему, но тезок я практически не встречал, а вот погоняло «Егор» попадалось.
– Ну, Егор так Егор, – примирительно улыбнулся тот, – это дело наживное.
Вообще, клички уже в то время становились какие-то… не обыгранные, что ли. Вот, например, Жирный. Это было хоть оригинально, на контрасте от реального внешнего вида. А остальные все больше производные от фамилии, имени, национальности. Убогая фантазия, честно говоря.
Я свою первую тюремную кличку (слава богу, она не прижилась) получил совершенно случайно. Как-то лежал на своей шконке и о чем-то думал. А народ у стола, его еще «слоном» называют, разгадывал кроссворд. И вот они там ломали головы над способом покрытия эмалью ювелирных украшений. Я совершенно машинально говорю: «Финифть». Минутная тишина, потом: «Фини… хто?» Я отвечаю: «Это древнерусский способ покрытия эмалью». Кто-то орет: «По буквам подходит!» Ну и все. Вам смешно, а меня в этой камере иначе как Профессором не называли…
Но это я опять не о том. Я ведь хотел вам рассказать, какая она, тюрьма. Так вот, движение, в смысле жизнь: обмен новостями, помощь нуждающимся – там поставлены как надо! Если б сам не видел, не поверил... Но в этом замкнутом, отгороженном, контролируемом мире жизнь бьет ключом! Связь налаживается «конями» – нитками, протянутыми вдоль стен тюрьмы от решки до решки, «малявами» – записками, передаваемыми по «коням», «телефонами» – связь (вы не поверите!) через систему канализации. И «кабурами» (это отверстие в стене из камеры в камеру), и просто записками, передаваемыми «баландерами» (обслуга из зэка), и купленными ментами.
Еще связь с волей осуществлялась также в духе аборигенов Новой Гвинеи. Скручивалась трубка из газет, писалась записка, особым образом сворачивалась, вставлялась в этот прообраз духового ружья и из тех камер, намордники которых выходили на наружный забор, выдувалась из трубки на волю. Там ждали, подбирали и читали. Порой арестанты просто кричали в окно. Так что у тюремного забора ночью частенько бывает шумновато.
В общем, на тюрьме все узнавалось быстрее и точнее, чем на воле! Поэтому уже на следующий день Поп зачитывал маляву, полученную от Жирного. Чтобы вы имели представление, о чем я говорю, в смысле арестантского стиля, постараюсь вспомнить дословно: «Добрый день или вечер Вам в хату! Отписывает вам бродяга Жирный. Слух прошел по тюрьме, что в хату к вам заехал Егор из **ского ИВС. Так вот, бродяги, пацан стремится к понятиям, чтит правила, и жить ему надо в нашем доме, не испытывая притеснений ни со стороны ментов, ни с вашей стороны. Тех, кто есть в хате, знаю. Поп там у вас старшует, вот к тебе и обращаюсь: прими мальца, проследи. Потому как я, старый арестант Жирный, за него пишусь. Всех благ вам, бродяги! Не забывайте про общее!»
Может, и не слово в слово, но смысл такой.
– Откуда знаешь Жирного? – спросил Поп.
– Да в одной камере сидели на ИВСе, он там еще «наседку» опустил, – ответил я…
Это я написал к тому, чтобы вы поняли: слово держать урки умеют! Обещал найти, и нашел. Нитки для «коней», кстати, изготавливались из носков, брался обычный носок, поддергивалась одна нитка и распускалась. Получалось довольно-таки ага! Потом эти нитки свивались в канатик – та еще работенка! Но в итоге получался очень тонкий и прочный канатик. Даже порой багры, которыми с улицы менты пытались оборвать эти дорожки, таким канатиком вырывали у них из рук, резко дернув с двух сторон.
С таким «конем» была одна занятная история. Это уже в Ивано-Франковске на «крытой» тюрьме. Там был один чудаковатый арестант по кличке Конг. Может, кто из продвинутых и видел тогда уже этот знаменитый фильм. Но образу, кроме роста, кличка соответствовала. Так вот, крытая тюрьма – это спецтюрьма, где отбывают наказание по приговору суда «отрицательно настроенные элементы, не вставшие на путь исправления и организовывающие массовые беспорядки неповиновения режиму содержания в местах лишения свободы» (это из моей характеристики).
Короче, народец тот еще! И вот это типок устраивал в «хатах» настоящий цирк. От него практически уже все камеры отказались, и он путешествовал по маршруту «камера – пониженный режим – новая камера». А суть в чем – он очень любил «приколы», но такие... Вот, например, намазать спящего зубной пастой, подлить воды в шконку, засунуть что-нибудь в тапок, переставить вещи на «телевизоре». Так вот, в очередной раз от него отказались коллеги по камере. Ну кто выдержит? Все серьезные, авторитетные ребята, а тут – такое!
Оказался Конг снова на пониженном режиме, в данном случае это был подвал. Ивано-Франковская тюрьма – старое здание практически в центре города, во дворе УВД. Так вот, пишет он наверх маляву: «Пацаны, вы меня не цените! Я решил уходить в бега. Решку подломил. Сплетите очень толстый канат и по моему сигналу, а я три раза дерну, вчетвером дергайте резко и тяните что есть сил!»
– Ну что, побег с крытой – святое дело! – решили получатели малявы.
И начали плести толстенный канат, на который ушли чуть не все носки с этажа. Ночью опустили «коня». Конг обвязывает его вокруг себя, на уровне подмышек. Идет к двери и стучит. Подходит дежурный «дубак», и Конг говорит:
– Командир, ты же знаешь, как меня здесь не любят! Ну вот, братва меня к смерти приговорила, сегодня ночью повесят! Ты там предупреди «кума».
– Погнал? – спрашивает «дубак». – Сиди, ниче не боись, мы никого не пустим! – и смеется.
А Конг дернул три раза «коня» за спиной… И вот теперь представьте картину: ночь, одиночная камера, расслабленный смеющийся мент смотрит в кормушку… и ЧТО он видит? Какая-то сила швыряет Конга на пол камеры, тащит волоком и поднимает почти к решетке! Конг орет дурным голосом:
– Доста-а-али!!! Я же говори-и-ил!!! – и хватается за горло, выпучив глаза и колотя ногами по стене!
Бедный мент, роняя фуражку и тоже горланя изо всех сил, летит по коридору за помощью, практически теряя рассудок! Когда прибежал наряд, Конг уже спокойно сидел на шконке и курил, хлопая глазами и делая вид, что ничего не понимает. Конечно, менты сообразили, в чем дело, наваляли ему по первое число, и он еще полгода сидел на пониженном. Вот это я к тому, что «кони» плелись на совесть!
Распорядок дня в тюрьме практически не нормированный. Там вся жизнь в основном протекает почему-то ночью. Хотя ясно почему: и дубачья меньше, и те, кто работает здесь, живут все же дома, вот их поспать и тянет. А нам – без разницы. Вот и шумит-гудит тюрьма всю ночь. Все проблемы решаются, все новости передаются.
А еще прогулка – это тоже разнообразие. Во-первых, глоток свежего воздуха! Прогулочный дворик хоть и обнесен высоченной стеной, а сверху решетка и не видно практически ничего, порой лишь краешек пятиэтажки, но – вольное небо над головой! Хоть и получается, что оно тоже вроде как под арестом, решеткой забранное, но самое главное – его видно и им можно дышать! Вот поэтому прогулки очень ценились. Почти везде. Правда, потом, уже на Одесской тюрьме, в транзите, у меня лично с прогулкой была связана, можно сказать, почти смешная история.
Привезли нас в Одессу вечером. Этап большой со «столыпина» – это спецвагон для перевозки заключенных. Пока приемка, баня, шмон, короче, в хату попали поздно утром. Все попадали по шконкам мертвым сном, а мне, по «закону бутерброда», не спится. Да, транзитка была на втором ярусе. Так вот, открывается кормушка, и в нее спрашивают так по-одесски, недовольно:
– Ну шо, идэм гулять?
Я подумал: «А че бы и не проветриться?» Но… Дело в том, что в предыдущей тюрьме на прогулку могли выходить только желающие. Вот я и подумал, пусть спят, а я хоть посмотрю чуток.
– Да, – говорю, – командир, погуляю!
– Ну жди, гуляка! – И он отошел.
Кстати, кормушки на той знаменитой тюрьме почти не закрывались. Через них постоянно шел натуральный и товарно-денежный оборот. Одесса! Ну вот, значит, жду я, жду, «ан нет нихто». Ну, думаю, пошутили с прогулкой, юмористы ведь. Прилег и попытался задремать.
Вдруг двери камеры распахнулись, и в камеру ворвались человек пять наряда С СОБАКОЙ!!! Та без намордника, пена летит, солдатик еле держит. «Всем в прогулочный дворик, бегом!»
Народ спросонья подорвался, и кто в чем, по винтовой лестнице, только решетки впереди и позади клацают, бегом! Сзади собака подгоняет, так и залетели в открытую дверь дворика. Она захлопнулась, и милый такой голос: «У вас сорок минут, гуляйте!»
Отдышались, осмотрелись. Кто в чем: несколько человек вообще босиком, кто-то с голым торсом, кто-то без штанов. А было начало апреля, не жарко. Успокоился народ слегка. У кого курево было, поделились. Потом братва давай гадать, какая это скотина на прогулку согласилась. Оказывается, на этой знаменитой тюрьме дубаки ну очень не любили зря время терять, водить куда-то кого-то, и поэтому такие выводки с собакой были в порядке вещей. Вот тут все взгляды сошлись на мне: я один был полностью одет! И независимо курил, поплевывая и глядя в блеклое небо. «Ни в жисть не признаюсь!»
Не скажу, что были неприятности, зато потом насмеялись от души, пришлось большую часть чая заварить для толпы. Такая вот была в моей жизни интересная «прогулка». И еще одна «прогулочная» деталька. Это уже на Хабаровской тюрьме в «белом» корпусе. Там прогулочный дворик на крыше и по дороге к нему, в конце коридора, есть окно, которое смотрело на трамвайные пути. Так вот арестанты платили конвою, чтобы те дали постоять минутку у этого окна! Если повезет, можно было увидеть проходящий мимо красный трамвай. Или вообще чудо – Женщину, идущую по улице...
Много вообще случается всякого в тюрьмах, но разговор пока обо мне. Пробыл я на этой тюрьме больше месяца. Мама уже все знала, наняла мне хорошего адвоката, тот съездил в поселок, переговорил, узнал. Тогда такой свободы, как сейчас, у адвокатов и близко не было, работали за счет связей, своих наработок, а в основном просто выискивали прорехи в оформлении дела. Ну вот, перед самым этапированием меня «обратно» он устроил нам свидание. Все складывалось исключительно хорошо для меня! Во-первых, на магнитофоне и на пакетике с золотом отпечатки были только ретивых ментов. На радостях еще в пьяную субботу они все залапали.
А самое главное мое везение в том, что этот металл я, так получилось, ссыпал из разных заначек. Поэтому геологическая экспертиза дала очень большой разлет: от Чукотки до Магадана! Точно привязаться к месту добычи золота не смогли!!! УР-Р-РА!.. Значит, выход один – того и держаться: магнитофон купил случайно, понимал, что ворованный, так как за бесценок, но по нетрезвому делу рискнул. Тогда могла быть в лучшем случае 208-я статья (сбыт и укрывательство), но от нее он меня отмазать обещал: «Потерпи, Егор, – говорит, – держись…» Ну и мама, конечно, свой знакомый генералитет подключила, была в то время такая возможность. Теперь-то я понимаю, каково это было для нее. Но ведь – было!
Так вот, чтобы завершить этот небольшой экскурс в места не столь отдаленные, скажу: я выдержал! Помогло и то, что связи уже какие-никакие были в том ИВС, и то, что администратор эта (я потом узнал) пилила своего любовничка за меня, ну и за себя, конечно! Вот все это вместе и помогло. Мурыжили меня еще три месяца. Потом дело закрыли и передали в суд. Суд – это отдельная история. Но в двух словах: я так ничего и не признал, честно смотрел в глаза судье, всхлипывал и клялся никогда больше не пить водку и не покупать сомнительные вещи. В общем, оснований для осуждения суд не нашел, вернул дело на доследование, и через неделю его прикрыли за отсутствием состава преступления!
У ворот милиции меня уже встречали! Узник совести выходит на свободу! Отмечали сей факт долго и широко. Уже на следующий день я с юморком вспоминал дни, проведенные там, отдыхал душой и телом и считал, что больше со мной такого не случится: «Все-то я теперь знаю». Не учел только одного, что кроме милиции есть, вернее, были в той, нашей стране, учреждения, которые четко контролировали золотой запас Родины. Так что на воле я пробыл ровно четыре месяца.
А потом уже начались настоящие хождения в этап. Список навскидку пройденных мной тюрем: Магаданская, Петропавловско-Камчатская, Хабаровская, Уссурийская, Ванинская, Иркутская, Свердловская, Читинская, Владимирская, Тобольская, Краснопресненская, Ростовская, Херсонская, Николаевская, Одесская, Харьковская и, конечно же… Ивано-Франковская... Но это все было... потом… Но… было.
