Женская каторга в Сибири.
«Казенная пища была по-настоящему несвежей, невкусной и несытной, ― писали Радзиловская и Орестова. ― В тюрьмах Нерчинской каторги на одного неработающего человека отводилось: хлеба ― 1 килограмм, мяса — 130 грамм, крупы гречневой — 30 грамм, картофеля — 100 грамм, соли — 35 грамм, сала топленого — 10 грамм, луку репчатого — 12 грамм, чаю — 4 грамма, перцу — 2 грамма на 10 человек, лаврового листа — 1 грамм на 10 человек, капусты — 100 грамм. Фактически же, кроме ржаного хлеба, казенная порция к обеду сводилась к щам из гнилой капусты с микроскопическим кусочком супного мяса, большей частью с душком. На ужин была гречневая кашица, скорее похожая на густой суп, а в холодном виде на кисель. Только по большим праздникам кашица заменялась пшенной кашей». Черный хлеб политички не ели и договорились с начальником тюрьмы получать порцию муки, из которой жившие за оградой тюрьмы пекли хлеб. «Таким образом мы имели большое подспорье в виде 3-4 фунтов белого хлеба на человека в неделю», ― радовались каторжанки.
Главным же содержанием своей жизни заключенные Мальцевской считали самообразование, от первоначальной грамоты для необразованных социалисток до сложных философских проблем. «Занятия были групповые и индивидуальные. И так как большая часть из нас была с средним и незаконченным высшим образованием (…), то иногда на каждую из них [малограмотных] приходилось по несколько учительниц», ― писали Радзиловская и Орестова.
Рабгужсила
Советская власть вряд ли простила бы своим каторжанам такие вольности. Клеймившая «ужасы царизма» большевистская диктатура моментально переняла все карательные функции прежнего режима, гипертрофировав самые жестокие и бесчеловечные методы обращения с заключенными и отказавшись от попыток оторвать отдельного человека от коллектива преступников. Строился ведь коммунизм, так что была сделана ставка на групповую систему отбывания наказания ― ту же каторгу, только страшнее.
Первые лагеря на территории Советской Республики появились летом 1918 года, еще неофициально. Совет народных комиссаров предписал своим декретом от 5 сентября 1918 года проводить «беспощадный массовый террор» в отношении классовых врагов и «сомнительных». Тех, кто оказывал сопротивление, уничтожали, тех, кто был признан контрреволюционным элементом, требовавшим изоляции, ― отправляли в концентрационные лагеря. «Во всех губернских городах в указанные особой инструкцией сроки должны быть открыты лагери, рассчитанные не менее чем на 300 человек каждый (...) Все заключенные должны быть назначаемы на работы немедленно по поступлении в лагерь и заниматься физическим трудом в течение всего времени их пребывания там», ― гласил декрет СНК от 17 мая 1919 года. К концу 1921 года на территории будущего СССР уже функционировали 122 лагеря. Руководство ими было централизовано год спустя в едином органе ― Главном управлении местами заключения Народного комиссариата внутренних дел.
Принудительный труд, как обязательный и применяющийся по возможности широко элемент советской пенитенциарной системы, стал фактом с выходом в июле 1929 года постановления СНК «Об использовании труда уголовно-заключенных». Пять лет спустя система лагерей получила свою всемирно известную аббревиатуру ― ГУЛАГ, Главное управление лагерей и мест заключения.
Рисунок охранника ГУЛАГа Данцига Балдаева.
И по форме, и по содержанию своему советский трудовой лагерь ― та же каторжная тюрьма с женскими и мужскими бараками, но в первые полвека существования СССР воры-рецидивисты и убийцы перестали составлять там большинство. До трети всего лагерного населения Страны Советов составляли «каэры» ― контрреволюционные элементы, включавшие в себя всех, кого советская власть посчитала своим врагом, не минуя ни одну социальную, религиозную или национальную группу. За годы существования лагерной системы в самом полном своем развитии, то есть в 1920-1953, через нее прошли около 10 миллионов человек, среди которых за «контрреволюционные преступления» ― 3,4-3,7 миллиона человек, в иные годы доля заключенных женщин достигала 26 процентов. Тюремное население СССР составляло тогда в среднем 1500-2000 человек на 100 тысяч населения, почти в десять раз больше, чем в лидировавших в мире по этому показателю к началу 1920-х США.
Отношение к женщинам-заключенным со стороны администрации советских лагерей было таким же, как и ко всем остальным «зека» ― как к «рабгужсиле». Они не перестали шить или валять валенки, но занялись заодно постройкой электростанций и каналов, рубкой леса, работами в шахтах и на тяжелых производствах. «В лагерях Волгодонстроя содержится 10 668 женщин. Несмотря на принимаемые меры, в условиях широкого применения механизации, не удается в полной мере трудоиспользовать их, а также изолировать на отдельных работах», ― рапортовали в 1951 году замминистра внутренних дел Василий Рясной и замначальника Главгидроволгодонстроя МВД СССР Михаил Журавлев главе МВД Сергею Круглову. Женщины «задерживали разворот работ» по строительству Цимлянской плотины, так что их рекомендовалось перебросить для работы в сельскохозяйственных лагерях ГУЛАГа. А вот прокладку дорог в союзном министерстве считали работой для заключенных женщин посильной ― и с 1952 года дорожное строительство, за которое отвечало Главное управление шоссейных дорог МВД, осуществлялось их руками.
«Мы кирковали все под Норильском, эти канализации, все эти устройства. Женскими руками выкопано, кирками выдолблено по кусочку, по кусочку, по кусочку. И часто ночью мы работали и зимой, и летом. Но, когда еще в траншеях, так мы все вместе там работаем, друг друга видишь. Но в Норильске все дома построены на сваях таких, такие бетонные сваи. Сваи эти опускаются в девять метров глубины. Так надо выдолбить в мерзлоте, в вечной мерзлоте эти девять метров вглубь», ― вспоминала репрессированная в 1944 году литовка Иоанна Мурейкене.
Зачастую женщин прямо использовали как лошадей. «Навсегда осталась в памяти рабочая кухни Дина. Она была среди нас исключением. По отношению к ней была совершена двойная несправедливость. Дина не только не была женой “изменника Родины”, но к моменту ареста вообще не была замужем. Женщина крепкого телосложения, бывшая одесская грузчица, Дина рассталась со своим мужем за много лет до ареста. Он тогда тоже был рабочим в порту. Только на следствии узнала Дина, что ее бывший муж занимал потом высокий пост в каком-то городе. (...) Никакие объяснения на следствии не помогли. В Томске Дина была использована как тягловая сила — она заменяла лошадь. Мы получали продукты из Томской тюрьмы. В обязанности Дины входило грузить продукты на телегу и доставлять их к кухне. Она подвозила картошку, капусту, крупу и мясные туши — такие тощие, будто эту несчастную скотину специально для нас и растили», ― вспоминала жена расстрелянного наркома Николая Бухарина Анна Ларина, арестованная в 1937 году и освободившаяся только в 1956-м.
Анна Ларина-Бухарина, третья супруга Николая Бухарина.
Начальство иногда проявляло трогательную заботу о заключенных. «В лагпункте 94 квартала работающие на лесоразработках заключенные женщины на протяжении 12 часов не получают горячей пищи», ― жаловался начальник Главгидроволгобалтстроя МВД СССР Яков Раппопорт замглавы МВД Петру Георгиевскому. Наряду с другими организационно-хозяйственными проблемами это привело к резкому невыполнению плана, так что для «обеспечения необходимых коммунально-бытовых условий и правильного трудового использования заключенных» Рапопорт настаивал на неотложном вмешательстве в работу лагподразделения.
«В лагере было женское отделение на 3000 человек, ― рассказывал впоследствии заключенный агроном Особого лагерного пункта №4 Сиблага в Ложке (Искитимский район Новосибирской области) Бутченко. ― Среди них, я слышал, многие были женами “врагов народа”. Помню, как на утреннем разводе женщины с плачем умоляли меня именно их взять на работу в поле. Но многим и этот считавшийся легким труд был уже не по силам: ежедневно трое-четверо человек из огородной бригады умирали во время работы». Заключенные работали в известковых карьерах, быстро сжигая свои легкие ядовитой пылью.
В другом лагерном пункте где-то под Котласом, вспоминал рассказы «зека» прошедший через лагеря в 1940-1946 годах философ Юлий Марголин, на 2400 заключенных женщин 1600 лежали не вставая; ежедневно там умирали по 30 человек. Питание вообще зависело от норм выработки: заключенный, выработавший 75 процентов нормы на деле получал соответственно три четверти пайка, выработавший половину нормы ― половину и пайка. Потерявшим силы выходить на работу продпаек зачастую не доставался. «Существует негласный закон: в тюрьме и в лагерях не говорить о пище и о своем деле», ― вспоминала филолог и военный офицер Ольга Носова, сидевшая в 1947-1954 годах в мордовском Дубравлаге, в Ванино на Дальнем Востоке и в Магадане. Смертность в лагерях в отдельные годы ― например, в годы войны и особенно в 1942-1943 годах, когда паек был урезан до минимального, ― доходила до 20 процентов. По архивным данным, за годы существования лагерной системы в заключении умерли более 1,1 миллиона человек, еще более 600 тысяч человек умерли в тюрьмах и колониях.
За все существование СССР лишь однажды были публично обнародованы данные о питании заключенных ― в сборнике материалов Центрального карательного отдела Наркомюста за 1920 год. Подследственному тогда полагалось 1922 килокалории в сутки. На бумаге невырабатывающих производственные нормы, согласно секретному августовскому приказу НКВД 1939 года, ждали 600 граммов хлеба, 100 граммов крупы, 128 граммов рыбы, 30 граммов мяса и полкило овощей. Тем, кто не вырабатывал чуть меньше, чем остальные (от 60 до 99 процентов), полагалось от 100 до 400 граммов хлеба сверху, в зависимости от разряда работы. Женщины редко оказывались в числе «стахановок», и положение их в лагере было незавидным.
«Лагерь, где мужчины на 90 процентов становятся импотентами, для женщин, которых слишком мало по сравнению с мужчинами и которые поэтому всегда найдут охотника, ― есть школа проституции. Для молодой женщины, часто 17-18-летней девушки, присланной в лагерь за неосторожное слово или за происхождение, единственный способ уцелеть ― это продать себя за хлеб, за одежду, за легкую работу или протекцию начальника. (...) Терять им нечего. Через десять лет пребывания в лагере, они и так обратятся в развалины, в затасканное человеческое отрепье. Забеременевших отправляют в особые лагеря, где они получают улучшенное питание и на некоторое время до и после родов освобождаются от работы. Детей у них отберет государство. В “книжке норм”, где указаны нормы питания для несовершеннолетних и детей, для стахановцев и штрафных, имеются также нормы для беременных и для младенцев в лагерях. Эти нормы ― молока, улучшенного питания и покоя ― заставляют женщин искать беременности как средства хоть на короткое время вырваться из каторжных условий. Главным массовым мотивом является для них не сексуальная потребность, а материальная нужда. Результат тот, что в женских лагерях, где скучены тысячи женщин, мужчина не может показаться без охраны вооруженной стражи. Мегеры обступят его и силой будут готовы вырвать то, что им нужно. Ребенка у них все равно отберут, и половая жизнь в них подавлена. Все, что им нужно, ― это отдых от работы и лучшее питание в одном из специальных лагерей», ― вспоминал годы своего заключения Марголин. В 1947 году в лагерях и колониях ГУЛАГа находилось 14 630 детей заключенных женщин и 6779 беременных женщин, детская смертность из расчета на каждую тысячу в домах младенца ГУЛАГа составляла в тот год 409 детей, в дальнейшем она все время сокращалась, достигнув к 1953 году 46 на 1000.
Конец ГУЛАГа
После Великой Отечественной войны условия содержания изменились: с конца 1940-х годов мужчины и женщины сидели раздельно. Это избавило женщин от регулярных изнасилований, но на смену постоянным сексуальным унижениям пришел каторжный труд.
Подавленная сексуальность дала новый толчок к установлению тотальных однополых отношений. В женских бараках в лесбийские отношения вступали от 60 до 90 процентов всех осужденных. В мужских же к концу 1950-х выстроилась современная иерархия сексуального принуждения и насилия, наверху которой встали профессиональные преступники, за ними «мужики», работавшие на тюремную администрацию «козлы», «суки» и «придурки» и, наконец, сексуально эксплуатируемые «опущенные», фактически ставшие неприкасаемыми. Под конец войны, писал историк Владимир Козлов, глава Федеральной архивной службы России в 1996-2009 годах, верхушка этой вертикали внутреннего контроля, выстроенная в ГУЛАГе на «суках» и «придурках», начала потихоньку конфликтовать с официальной лагерной администрацией. В 1945 году были раскрыты «две бандитские группы» в Усольском ИТЛ, где, фактически заменив собой начальников, приближенные к администрации, они начали свой террор против лагерного населения ― в первую очередь передовиков производства. Под конец сталинского правления система стала сбоить постоянно, а смерть диктатора в марте 1953 года означала и гибель выстроенной им системы рабского труда.
Жизнь заключенных ГУЛАГа в рисунках осужденной художницы Евфросинии Керсновской.
Еще до смерти Сталина в январе 1952 года объявили забастовку заключенные лагерей Экибастуза, пополнившиеся тысячами фронтовиков, вернувшихся из немецкого плена. В 1947 году в СССР была отменена смертная казнь и введены 25-летние сроки заключения, так что власти страны сами наводнили свои лагеря людьми, имевшими боевой опыт. Объявленная в конце марта 1953-го Лаврентием Берией амнистия дала свободу почти половине всех заключенных ― 1,2 миллиона человек из 2,5 миллиона лагерников. Однако амнистия распространялась только на уголовников и заключенных, получивших менее 5 лет. Большинства политических она не затронула. Вспыхнули волнения в Карлаге, 1200 человек из числа активно протестовавших там отправили в Норильск, где уже летом 1953 года они подняли новое восстание, продлившееся два месяца. В июле взбунтовалась Воркута. В 1954 году подняло восстание 3-е лагерное отделение Степного лагеря в поселке Кенгир в самом центре Казахстана. Участниками этого бунта стали около 12 тысяч человек, в том числе и 1-го женского лагпункта. Восстание было подавлено силами дивизии Министерства госбезопасности при поддержке четырех танков.
Смерть ГУЛАГа была очевидной. Уже 1 сентября 1953 года секретным указом Президиума Верховного совета СССР было упразднено Особое совещание при НКВД СССР. А летом 1954-го в новом «Положении об исправительно-трудовых лагерях и колониях Министерства внутренних дел СССР» был впервые зафиксирован приоритет воспитательных целей труда над экономическими. Вскоре начался пересмотр дел политзеков, а из единой производственной империи ГУЛАГа потихоньку стали отпадать одно переводящееся на вольнонаемный труд предприятие за другим. Это заняло немало времени: «Воркутауголь», например, освободилась от рабского труда только в 1960 году. К этому году в ИТК содержались всего 9596 приговоренных к заключению опасных государственных преступников против 133 765 тремя годами ранее.
***
После себя ГУЛАГ оставил преемника ― систему исправительно-трудовых колоний, ведь что могло исправить человека в Советском Союзе если не труд? Сталинские исправительно-трудовые лагеря в 1956 году были преобразованы в исправительно-трудовые колонии (ИТК), что ликвидировало систему особого содержания лиц, совершивших контрреволюционные и иные особо опасные государственные преступления. К 1968 году в колониях отбывали наказание 99,7 процента всех осужденных к лишению свободы.
Режим содержания в СИЗО, на этапе и в колониях там наследовал все традиции и дореволюционного, и сталинского времени ― от правил распорядка до системы наказаний, самым страшным из которых по-прежнему оставался карцер. «В карцере, как известно, раздевают до нижнего белья, а сверху дают специальный балахон, с бальным декольте и широкими рукавами “три четверти” — чтобы мерзли. На то и карцер (...), без холода там воспитательная работа никак не идет», ― вспоминала советская диссидентка Ирина Ратушинская, попавшая в лагерь за антисоветскую деятельность в 1982 году.
Поэтесса Юлия Вознесенская, дважды оказывавшаяся в тюрьме, в 1964-1965 и 1976-1979 годах, сравнивала две своих «ходки»: «С 1964 года в “Крестах” многое изменилось. Тогда женщин держали в одном корпусе с мужчинами, и занимали они всего два этажа в одном из ответвлений “Креста”. Камеры были небольшие, только на четыре человека. Теперь есть камеры на 8, на 12, на 20 человек и больше. Но мест всем все равно не хватает. Я видела камеры, где под каждой шконкой лежало по заключенной. Даже в больнице больные иногда лежат на полу. На окнах появились железные жалюзи. В 1964 году я еще видела солнце в камере. Но появились и некоторые изменения “к лучшему”. Вместо железных “параш” в углах поставили унитазы. Это создает удобства для надзирателей — не нужно выводить заключенных «на оправку» дважды в день, но воздух в битком набитых и плохо проветриваемых камерах чище от этого не стал. Постоянно ощущаешь, что не туалет находится в жилом помещении, а ты живешь в туалете».
Ратушинскую возмущала и тотальная унификация внешнего облика заключенных: «Ввели нагрудные знаки, появиться без них — нарушение. Приказали повязываться косынками, без косынки — нарушение. И в строю, и на работе, везде вообще, только на ночь снимаешь. Волосы, конечно, портятся, а что поделаешь? Сапоги эти дурацкие! На Украине еще разрешают женщинам хоть летом в тапочках ходить, а в РСФСР — нет. Теплого ничего не положено, кроме носков и телогрейки. Так и стоишь зимой на проверке в коротенькой хлопчатой юбочке “установленного образца”, мерзнешь, как собака. (...) Зато теперь эстетические чувства Валентины Терешковой удовлетворены. Она может приезжать в Харьковскую зону (из нее, кстати, с перепугу сделали “показательную” и вконец замордовали там женщин всякими дисциплинарными ухищрениями). Она может приезжать в любую другую зону СССР с уверенностью, что никто не будет одет лучше нее. Все будут одеты одинаково плохо».
Карательная составляющая не была изжита ни в годы «перестройки», ни после падения Советского Союза. Если в 1991 году в СССР на 100 тысяч населения приходилось 433,8 находящихся под стражей на всех стадиях обвинения, то в России на 2013 год ― 478,5 человека. В июле 2013 года под стражей находились 686,2 тысячи человек (из них 56,7 тысячи женщин). Это в пять с половиной раз больше, чем ровно сто лет назад, когда все население Российской империи всего на 20 миллионов превосходило нынешнее российское.
Обезличивание, обобществление времени, уделяемого на труд и на досуг, насильственный коллективизм, присущий советской исправительной системе, Россия унаследовала в полной мере. Тюрьма, как свидетельствует (файл.pdf) ведущий российский исследователь пенитенциарной системы Людмила Альперн, вносит значительный вклад в архаизацию общественного порядка.
Женская тюрьма в этом смысле чуть прогрессивнее мужской, основанной на выстраивании сексуальной иерархии едва ли не первобытного характера. «Парная “брачная” система, возникшая в женских пенитенциарных учреждениях, ― рассуждает Альперн о формах социальной жизни по ту сторону колючей проволоки в женских ИК, ― гораздо ближе к формам, существующим в современном обществе, чем организация сексуальной жизни в мужских тюрьмах, что позволяет интерпретировать женскую среду как более современную систему формирования социума. Отсутствие кастовой иерархии, “опущенных”, легальное сотрудничество (а не вражда) с администрацией ― все то, что считается позорным в мужских коллективах, ― созвучнее современному пониманию устройства жизни, чем жесткие вертикали мужских тюрем».
Два мира российской тюрьмы, женский и мужской, исследовательница сравнивает с навязчиво просвечивающими архаическими структурами, «симулирующими устройство первобытной общины, ― женские и мужские дома, наглухо изолированные друг от друга». Кто-то из социологов даже переносит эту модель на все российское общество, не просто повторяя избитое «Россия ― одна большая тюрьма», а говоря об отсутствии единого «большого общества» при наличии множества «малых сообществ», существующих в независимости друг от друга и зависших между прошлым и будущим.
