Болеть чаще неприятно, а болеть на зоне – втройне. Лечить в местах изоляции не стремятся, отправляя в могилу тех, кто еще долго мог жить. Санчасть в колонии не должна выпадать из общей антигуманной философии ФСИН. Так мыслят чиновники тюремного ведомства. Но иногда лечь полечиться в санчасть – диагноз не вызывает сомнения, – означает уйти на время из лагерного мира в сферу покоя. В иное измерение, без надоевшей рутины, самоедства зэков, из вонючего барака, от несъедобной баланды. Как в отпуск.
Речь пойдет о мире внутри мира, где привычный, уже на уровне рефлексий, осточертевший распорядок дня колонии почти не заметен. Болеть на зоне, через стационарную путевку в санчасть, как ни странно, бывает порой даже приятно. Само собой, если в тебе нет «очага заразы», что не лечится скуднейшими, разворованными местными средствами. Например: опухоли, сложные переломы, сахарный диабет, инфаркт.
Если все так плохо – впереди маячит прямая дорога к инвалидности или досрочному освобождению твоего тела через справку о смерти. Ведь всерьез медицинскую помощь в лагерях и тюрьмах так-то и не оказывают; аксиома, известная тем, кто соприкасается с миром, окутанным колючей проволокой. Опухоль мозга не заметят, а с сердечным приступом не разрешат отвезти в вольную больницу оперативные работники, пока не подпишут бессмысленные бумажки.
Так чем же вопреки всему так влекла зэка санчасть, близкое и одновременно далекое административное здание где-то в центре колонии? Ответ – там нет нелепых режимных мероприятий, таких как зарядка в робе и ботинках, дежурств «на тряпке», принудительных и бессмысленных работ, построений для переклички или встречи очередного начальственного тела. Конечно, это не относится к нечеловеческим «лечебно-исправительным» учреждениям Мордовии, Челябинска, Омска и другим красно-режимным регионам. Если галочные принуждения есть, то они зачастую сведены к минимуму. В санчасти, какая благодать! – если администрация не до конца повернута на режимности, ты коротаешь время в небольших палатах, звенящих тишиной и радующих относительной чистотой. Поэтому санчасть для лишенных свободы сродни гостинице, дающей отдых и отрыв от надоевшего барака, с его частенько ополоумевшими обитателями, теснотой и рейдами «конторы».
Санчасть – обитель покоя; там воздух свободен от шума и гогота зэков и ароматов раз в неделю мытых тел. Есть даже душ, парадокс – осужденные уже как-то и не стремятся в него каждый день, кухня и комната с телевизором. Не надо истязать ноги весь день в грубых ботинках и бояться присесть на шконку, что табу в остальной зоне. Можно спать в светлое время суток и с комфортом заварить чаю, не оглядываясь на вьющихся попрошаек, «чаек». Раскладывать все продукты в личной тумбочке – «крысам» здесь не развернуться. И особенно приятно читать книги. Правда с мобильными телефонами проблема: свой брать чревато, а «местные», что у хозобслуги и актива, как-то неадекватно выпрашивать, не имея налаженных связей.
Мечты о путевке в санчасть обуревали сидящих еще со времен красного ГУЛАГа. Тогда попасть в нее было невероятным везением, а зачастую спасением от смерти из-за физического истощения от голода и непосильного труда. Для современников звучит как-то отдаленно, но, открывая Варлама Шаламова, понимаешь по-настоящему, что санчасть равнялась значению уцелеть в последний момент. Как, падая в водопад, пролететь мимо скалы в нескольких сантиметрах.
В наши дни лечь в заветную санчасть трудно. Количество коек для больных ограниченно. Да и хозяин, он же начальник колонии, как повелось – полковник внутренних войск, зная свое дело, запрещает «ложить» сверх устоявшихся людоедских лимитов. Допустим, зона на тысячу человек, а в палатах помещается двадцатка «шконок», но и они стандартно наполовину пустые. Извольте – порядок такой. Нет разрешения на лечение в стационаре всех нуждающихся, вот и бродит народ с температурой под сорок по лагерю, выстаивает на проверках, и… глотает таблетки от кашля. При этом диагноз зачастую медики хранят в тайне. Пишущий эти строки всё помнит.
Автор пробился в санчасть во вторую неделю острого воспаления легких, до этого его вполне по-зоновски ограниченно пичкали порыжевшими таблетками, да-да, от кашля, и аспирином. Не излечив, подумали отправить на рентген. Результат был готов спустя пару дней, но и сообщать его не торопились.
Первый и единственный раз пребывания «там» оказался безоговорочно нежнейшим временем за весь назначенный срок, щедрый на «недопустимые», но распространенные в России методы следствия. И ни пять уколов в день, ни визиты органов с намеками – инициировать новое дело или встретить по освобождению, – не убили неведомое чувство абсолютного отрешения от мира колонии. Отдых, сон и покой. Почти одиночество – ведь рядом так мало людей, и щемит душу предстоящее вскоре возвращение к человеческой жизни по освобождению. Адаптация перед вторым получением паспорта.
На санчасти как-то стихли банальные зоновские разговоры зэков. Мы говорили о том, о чем в бараках почему-то не рассуждают, предпочитая все примитивизировать и опошлять.
Теперь снова обо всем плохом и подлом: пробил час. Санчасть собственно как-то и не лечит, и априори не излечивает; диагнозы врачами ставятся спустя рукава, так же назначается и лечение; профессионализм многих пенитенциарных медиков ниже плинтуса. Автор спустя годы видит главврача санчасти: неадекватный в доску туркмен, или доходчивей, – не по-нашему диковатый. Он был вывезен по связям изъясняющегося с горным акцентом БИОРа (зам. хозяина по безопасности и опер работе). Мусульманская солидарность двух продуктов советской системы. Медицина и туркмен явно не дружили, а любая отечественная санитарка со стажем была грамотней «гастарбайтера», как его прозвали осужденные.
Быстрее всего туркмен понял, что главное – не соблюдение правил врачевания, а угождение начальству, оттого и выгнал в барак паренька с несросшимися до конца переломанными ногами. Тот еще ездил в инвалидной коляске, и заходил в санузел на руках дневального. В бараке ему предстояло, взирая на дырку в полу – «парашу», думать, как над ней оказаться и не упасть на дно. Что бы означило путь в касту «опущенных». Автор не знает его судьбу.
Если писать про всех, кого не желают лечить в местах не столь отдаленных, и что просочилось в СМИ, выйдет солидная книга. Но и когда имена адептов пожирающей стратегии ФСИН всплывают, даже это не ломает системную политику. Националист Дмитрий Уфимцев, высланный из Москвы в одну из колоний Ростовской области, полгода, с декабря 2012 года, мучается от опухолей. Шевелится ли санчасть от гнева, изливаемого в интернете? Да ладно вам. Диабетик Таисия Осипова, проехавшаяся букетом по лицу смоленского мэра, будучи еще в рядах ныне запрещенной НБП, попав в СИЗО, хотя и с периодическими препятствиями, но поддерживала здоровье благодаря передаваемым с воли лекарствам. Но вот зона, и медики ЛИУ-Торжок – тверские края – не поверили в диабет – симулирует. Отчего? Так положено без справок, которые пропали где-то по этапу. Позволить осужденной подтвердить диагноз обследованием? Ряд статей журналистов не двигает дело с мертвой точки.
Как умирал Сергей Магнитский, знает вся «креативная» публика. Бить в колокола про аналогичное обращение с политическими «допротестными» активистами и радикалами, особенно пресса, за редким исключением, уже считает не делом первой важности. Первые – уже политзэки второго сорта, а вторые – типа «экстремистские людоеды». Первого сорта – Надя Толоконникова, разные чеченцы и «экономические», автор не про Ходорковского, если что, о других, чьи болячки всегда безмерны, и вызов «прогрессивному человечеству».
Нескончаемая мука на санчасти – получать лекарства, причем от родственников, так как зона лечить не желает. Отчего так трудно? Лагерные медики представлены терапевтом и, не везде, стоматологом и рентгенологом. На конкретно злокачественные заболевания положен большой и толстый кукиш. Кардиолог или окулист заглядывают в колонию пару раз в год, если повезет. Эндокринолог? Еще кого назовете? Все болячки подтверждаются по имеющимся до ареста диагнозам. Обострение на зоне или утрата вольной медкарты (во время следствия «неожиданно» пропала)?
Кажется невероятным, но почти десять лет в Российской федерации действовал официальный запрет для заключенных на получение лекарств с воли. На массовую смертность упитанные чиновники с глумливым оскалом отвечали, что обеспечивают спецконтингент всем необходимым. Под слащавые и казенные речи из тюрем шел поток скоропостижно скончавшихся….
На персонале санчасти лежат несмываемые грехи – фальсифицировать документы о здоровье заключенных, не видеть следов пыток и фабриковать отмазки, когда вертухаи совершают очередное убийство. На языке Уголовного кодекса – сокрытие следов преступления, препятствие следствию и правосудию и соучастие в преступлении. Срока за что полагаются внушительные, но «ПЖиВ» всегда начеку и помогает разоблачать заговоры агентов Госдепа, клевещущих на кристально чистых тюремщиков.
Реальность такова – полстраны сидело, полстраны на коррупционном кормлении. Иногда радуемся, что, попав с запущенной пневмонией на санчасть, невольно вышло отгородиться от лагеря хоть несколько. Затем выйти, написать едкие и злые мемуары, которые ничего не поменяют.
Максим Собеский.
