29/03/24 - 16:28 pm


Автор Тема: Всемирная история поножовщины: народные дуэли на ножах в XVІІ-ХХ вв.Ч-30  (Прочитано 632 раз)

0 Пользователей и 1 Гость просматривают эту тему.

Оффлайн valius5

  • Глобальный модератор
  • Ветеран
  • *****
  • Сообщений: 27470
  • Пол: Мужской
  • Осторожно! ПенЬсионЭр на Перекрёстке!!!
Судьи, очевидно, принимали все эти факторы во внимание. Если удавалось доказать, что бой был честным, а провокация для одного из соперников — нестерпимой, то иногда выносились приговоры, не связанные с лишением свободы, такие как денежный штраф, обещание сохранять общественное спокойствие, или же назначались небольшие тюремные сроки — от 20 до 40 дней. Также магистраты пытались выяснить, не было ли между бойцами неприязни. Если оказывалось, что была, то, как правило, они выносили дуэлянтам более суровые приговоры. Кроме этого, судьи интересовались и ходом поединка. Если один из дуэлянтов не играл по правилам, то виновного приговаривали к сроку в исправительном доме. Если же кто-то из бойцов умирал от полученного в поединке ранения, судьи уделяли особое внимание намерениям его противника. То есть планировал ли убийца намеренно нанести смертельный удар, или же это был несчастный случай. Судьба ответчика часто зависела от того, как свидетели ответят на этот каверзный вопрос. Именно намерения отличали причинение смерти по неосторожности от убийства, а вооружённое нападение — от попытки убийства. По крайней мере, первоначально тюремное заключение грозило только обвиняемым в последних двух нарушениях. Но по прошествии времени, независимо от того, как мужчины ответили на эти вопросы, становилось всё более вероятным, что любого уличённого в дуэли на ножах вне зависимости от обстоятельств поединка ждало тюремное заключение.

Судебное дело о нападении или о нападении со смертоносным оружием — как обычно квалифицировали поединки на ножах, могло быть инициировано самой жертвой как частным лицом или же государственным обвинителем. Выступая в качестве председателя магистрата в полицейском суде, государственный обвинитель должен был заслушать показания участников, констеблей и других официальных лиц. Его задачей в этих случаях было определить, достаточно ли причин для возбуждения дела. В 29 из 125 изученных случаев он решил, что дело не должно идти дальше, в исправительный суд, низшую из существующих инстанций системы уголовного правосудия. В делах, которым он не дал хода, было принято решение, что юридически не установлена вина ни одной из сторон или что полученные ранения слишком незначительны. В некоторых случаях обвинитель решал, что жертва получит денежную компенсацию. Но большинство дел всё-таки передавали в исправительный суд, где их рассматривала группа из трёх греческих юристов. На этих процессах присутствовали все стороны, и выслушивались свидетельские показания. Эти суды стали одним из основных факторов, способствовавших исчезновению поединков на ножах.

Система уголовного правосудия предложила греческим мужчинам такую альтернативу поединкам на ножах, как судебное преследование за клевету. В период английского протектората тысячи греческих мужчин и женщин подавали судебные иски, присутствовали на заседаниях трибуналов и шли в Коррекционный суд, чтобы выдвигать обвинения в клевете против своих земляков-островитян. Сначала суд начали использовать в качестве арбитра в решении вопросов чести только среди аристократии. Но вскоре и мужчины из низших слоёв общества последовали их примеру и завалили судебные приёмные делами с обвинениями в клевете. Безусловно, сохранились и поединки на ножах, но относительный баланс дуэлей и судебных разбирательств изменился, и постепенно судебные иски вытеснили дуэли.

Свой вклад в исчезновение традиции народных поединков на Ионических островах также внесли культурные и идеологические трансформации. С начала 1830-х годов пробританские ионийцы, которые держали рычаги местной политической власти, использовали все возможности, чтобы изменить национальный характер своих соотечественников. Они ориентировались на мнение английских колониальных чиновников, которые чернили ионийцев, сравнивая их с такими «отсталыми» этническими сообществами, как готтентоты или ирландцы — британцы часто называли ионийцев «ирландцами Средиземноморья». Греческие общественные лидеры регулярно слышали от британцев, что именно склонность к насилию отделяет «азиатов» и «дикарей» от «человека Запада». Таким образом, под влиянием британских властей ключевым фактором в цивилизаторской миссии греческого правительства стало восстановление и поддержание общественного порядка.


Рис. 10. Заключённые британской тюрьмы на острове Закинф. Многие из них осуждены за дуэли на ножах. Greece of the twentieth century Перси Фальк Мартин, 1913 г.

В 1830-х и 1840-х годах радикальные «юнионисты» провоцировали массовые беспорядки везде, где это только было возможно. Любые общественные выступления превращались в смуту. Политические митинги и выборы использовались как средство для разжигания антибританских настроений и часто заканчивались кровопролитием. Кульминации националистический пыл достиг в 1848 году, когда острова были потрясены рядом кровавых волнений. Но после 1850 года лидеры националистического движения ионийских греков изменили тактику и перешли от агитации за выступления против британцев к демонстративно ненасильственным формам сопротивления. Они стремились сделать острова неуправляемыми, разрушив политический процесс, и в качестве средства для изгнания британцев предпочли открытой конфронтации раскол в политике. И насилие теперь уже рассматривалось ими лишь как препятствие в националистической борьбе. Эти перемены сопровождались и новой риторикой. В конце концов политические лидеры ионийцев сообщили народу, что насилие является не западным и не цивилизованным методом.


Рис. И. Мужчины на улице Андрицайны, Греция (фрагмент). Фредерик Буассон, 1903 г.

Но, несмотря на все усилия, политики не добились особого успеха ни в борьбе с преступностью, ни в уменьшении влияния кода молчания — омер-ты. Зато частые проповеди духовенства против насилия благодаря тесной связи между православием и эллинизмом находили отклик в душах ионийцев. Греки проводят чёткое различие между церковью как организацией и православием, и взгляды греческих мужчин на церковь были неоднозначными и противоречивыми. Но поскольку ключевым моментом в концепции самоидентификации греков как эллинов было именно православие, высказывания священников, ставившие под сомнение их статус христиан, могли найти отклик в душах ионийцев. Таким образом, священники убеждали их, что это аморально и не по-христиански, а радикально-националистические лидеры заявляли, что это антигречески и препятствует борьбе за национальное объединение. Было бы удивительно, если бы после этого греческие простолюдины не усвоили новые ценности.

Но ионийские власти, не полагаясь только на силу убеждения православных клириков и не возлагая особых надежд на речи политиканов, предприняли и более традиционные и эффективные меры. Вскоре на Ионических островах были приняты законы, запрещавшие хранение и ношение холодного оружия, а также его использование в общественных местах. Фермеры и сельскохозяйственные рабочие теперь могли владеть садовыми ножами с клинком длиной не более 5 см, и только мясники были освобождены от выполнения этих требований. Контроль за строгим соблюдением этого закона, включая конфискацию ножей, стал одной из основных обязанностей греческой полиции. Суды всё чаще относились к этим преступлениям более серьёзно. Например, если в 1823 году средний срок за незаконное ношение ножа составлял всего пять дней в исправительном доме, то в 1855 году за это же преступление наказывали уже 6–8 месяцами каторжных работ. Тенденция арестов за незаконное хранение оружия с течением времени также демонстрирует значительный рост. Короче говоря, полиция стала бдительней, арестовывая мужчин за ношение ножей в общественных местах, а суды стали выносить им за это более суровые приговоры. Как результат — количество людей с ножами сократилось.

Сравнение образцов приговоров, вынесенных исправительными судами в 1823–1824 и в 1847 годах, демонстрируют резкую и заметную разницу. В 1820-х почти треть наказаний не была связана с лишением свободы. Вместо тюремного заключения виновную сторону приговаривали к штрафу от 1 до 5 ионийских долларов и обещанию поддерживать общественный порядок. В 1820-х принятие решения о сроке тюремного заключения в основном зависело от выясненных в зале суда деталей поединка и от характера нанесённых ранений, а типичные приговоры составляли десять и двадцать дней. Но вскоре, в конце 1840-х годов, позиция судов резко изменилась. Теперь к реальному тюремному сроку приговаривали каждого осуждённого. Типичные сроки приговоров составляли 60 дней, на которые приходится чуть более четверти всех случаев, и 2 года. Почти 40 % тех, кто был признан виновным в 1847 году, были приговорены к 90 дням тюрьмы и более, в то время как в 1823–1824 годах никто не получал больше 60 дней. За двадцать лет поединки на ножах прошли путь от незначительного проступка до серьёзного преступления, за которым следовал длительный тюремный срок.

По причинам, указанным выше, особенно в связи с конфискацией ножей и жёсткими судебными приговорами ионийцы хоть и продолжали защищать репутацию на суде общественного мнения, но теперь, вместо того чтобы ограничиваться лишь традиционным анклавом мужского сообщества — винными лавками и тавернами, местом их поединков стали залы судов. Надо отметить, что, несмотря на всё это, дуэли на ножах так и не исчезли, а повысившиеся ставки в этой игре ещё больше привлекали мужчин, видевших в высоком риске большую честь. Но всё уже изменилось. Начиная примерно с середины столетия всё больше мужчин, страдавших от уколов жестоких оскорблений, вместо того, чтобы порезать обидчикам лица, тащили их в суд. В результате к 1880-м годам уровень нападений на островах сократился со 134 на 100 000 человек до 27, а к 1920-м годам упал до 8,7.

Это исследование традиции народных поединков в Греции XIX века демонстрирует, что честь была более гибкой концепцией, чем считалось ранее. В данном случае этика чести сохранилась, но изменилась тесная связь между честью и насилием. Что осталось от плебейского насилия и мужественности, так это их символические проявления, так хорошо описанные этнографами середины-конца XX столетия. Греческий мужчина, изученный Кэмпбеллом, Херцфельдом и другими этнографами, до сих пор разными способами отстаивает свой статус и репутацию, но уже не с таким количеством кровопролитий, как два столетия назад.

Но надо заметить, что, несмотря на исчезновение поединков на ножах, а также на общее снижение мужского насилия, на Ионических островах не произошло трансформации чести во что-то другое. Существует несколько основных причин, обусловивших отличие Греции от других стран. Во-первых, на Ионических островах материальный базис, являвшийся основой роли чести в определении мужественности, до недавнего прошлого существенно не изменился. Ионические острова не ощутили ни индустриализации, ни урбанизации. Мужчины по-прежнему оставались крестьянами, пастухами, портовыми рабочими и торговыми моряками и пребывали в мире жёсткой конкуренции за скудные ресурсы. Это и есть основная причина того, почему честь там сохранила доминирующую позицию. Во-вторых, этическая основа чести осталась нетронута. Кампания велась политиками, священниками и националистами против насилия, но не против чести. Православные священники не осуждали честь с трибуны, как это делали евангелистские и утилитаристские священнослужители в Англии. Ионийские радикалы были далеки от того, чтобы очернять честь, но, рассуждая о ней, погрязли в националистической риторике. И наконец, суды и правовая система доказали важность увековечивания чести в дискурсе мужской идентичности.

В результате соединительная ткань между честью, мужественностью и насилием была перерезана. Честь и сегодня всё ещё остаётся центром мужской идентичности ионических греков, а насилие — уже нет. Переход от дуэлей на ножах к словесным перепалкам произошёл в судебных залах XIX века. Когда англичане в 1864 году оставили острова, во владение ими вступило королевство Греция и приняло собственную судебную систему. С доступом к ритуалам и формальным механизмам судов мужские споры о чести и репутации вернулись в атмосферу таверн и винных лавок. Там они были изучены антропологами в 1950-1960-х годах, но с одной разницей — насилие и дуэли на ножах уже были отделены от культурной концепции чести и мужественности. В наше время ионийцы решают вопросы чести не на стилетах, а на словах и доказывают своё превосходство в карточных играх, а не в поединках на ножах. «Потерять лицо» стало в большей степени фигурой речи, чем реальной историей из жизни жесткого мира мужчин Ионических островов.

Глава VIII АПАЧИ СЕРЕБРЯНОГО ВЕКА
Дуэли на ножах во Франции

В XVI–XVII столетиях дуэли являлись бичом Франции, уносившим тысячи жизней, подобно эпидемиям чумы. Так, по данным из разных источников, только в годы царствования Генриха IV — с 1589 по 1610 год, что составляет немногим более 20 лет, на дуэлях, по разным оценкам, сложили головы от четырёх до восьми тысяч дворян. Роберт Болдвик склоняется к цифре четыре тысячи, с ним солидарен Ричард Коэн, писавший, что в среднем в неделю на дуэлях погибали четыре-пять человек. Учитывая население Франции той эпохи, по масштабам это сравнимо с потерями в Первой мировой войне. Дж. Кирнан считает эти цифры заниженными и оценивает масштаб дуэльных «потерь» в восемь тысяч жизней, хотя Кевин Макалир считает нужным ограничиться семью. Так или иначе, но масштабы жертв дуэльной эпидемии потрясают. Были и особо печально прославившиеся дуэлянты, неутомимо пополнявшие эту мрачную статистику, такие, например, как некий шевалье д'Андрьё, которому приписывали семьдесят два убийства на дуэлях, совершённые им ещё до достижения тридцатилетнего возраста. Этот милый юноша имел привычку заставлять своего поверженного противника перед смертью отречься от Бога, после чего с чувством выполненного долга перерезал ему горло. Эгертон Кастл писал: «Во второй половине XVI века, когда дуэли лишились законного статуса, Францию охватил чудовищный приступ помешательства на дуэлях, которые за сто восемьдесят лет обошлись стране в сорок тысяч бессмысленно потерянных жизней, сорок тысяч отважных дворян, убитых в поединках, возникавших, как правило, по самым пустяковым поводам».

Было предложено немало объяснений этому пагубному поветрию, постигшему Францию, в том числе и пресловутая «furia francese» — «галльская ярость». Как писал один из французских историков: «Мы предрасположены к поединкам в силу национального характера, потому и дерёмся на дуэлях».

История сохранила для нас сотни описаний поединков задиристых галльских дворян, а также и материалы связанных с дуэлями судебных дел. Во множестве специализированных работ, посвящённых дуэлям, подробно описаны поединки, уже ставшие хрестоматийными, такие, например, как бой Жарнака и ла Шантеньре, имевший место 10 июля 1547 года и породивший печально известный «удар Жарнака». Немало работ посвящено нашумевшей дуэли неутомимого бретёра де Бутвиля с де Бёвроном в 1627 году, стоившей Бутвилю головы, или не менее известному поединку-вендетте герцога де Гиза с графом де Колиньи на Пляс-Руаяль в 1643 году.

К сожалению, история народных «point d'honneur» — дел чести, в отличие от дуэлей знати, не балует нас описаниями «плебейских» поединков, и, более того, за редким исключением упоминания о подобных противоборствах вплоть до конца XIX столетия практически не встречаются. Свидетельств о проходивших во Франции поединках на кинжалах или ножах катастрофически мало, и все они являются раритетом или даже скорее курьёзом. Так, например, сохранилось описание проходившей в 1612 году дуэли некоего Жака Гальо: «Парировав первый удар, ответчик рассёк запястье и кисть несчастного, перерезав ему нервы на руке и заставив выронить шпагу, что позволило ему нанести укол своей жертве, защищавшейся кинжалом в левой руке. Затем ответчик нанёс ему удар по левой руке, который заставил того выпустить оружие, бросился на него и, несмотря на просьбы о милосердии, нанёс пять или шесть ударов кинжалом».

Но как мы видим из приведённого отрывка, начинался этот поединок как обычный бой на шпагах и кинжалах, поэтому его сложно классифицировать как дуэль на ножах. Уже несколько ближе к рассматриваемой нами теме стоит совершенно не типичная для аристократов той эпохи дуэль на ножах, имевшая место в 1651 году. В ходе этого поединка один из участников дуэли, граф де Карне, пытался броситься за шпагой. Его предупредили о необходимости вернуться и встретиться с противником лицом к лицу, а когда он проигнорировал предупреждение, то получил удар ножом в спину. Хотя удар в спину считался достойным порицания при любых обстоятельствах и, кроме того, являлся тяжким нарушением дуэльного кодекса, тем не менее в этом случае мы можем отнести этот бой именно к дуэлям на ножах.

Во Франции, как и в большинстве стран Европы, кинжалы считались типичным оружием убийц. Поль де Монборше называл кинжалы «подлыми», так как их могли пустить в ход неожиданно, исподтишка, даже не позволив противнику встать в стойку, как это, например, и произошло на дуэли барона Монморенси-Галло с маркизом д'Аллегре в сентябре 1592 года. Франсуа де Монморенси-Галло, учтиво приподнял шляпу, чтобы отсалютовать Кристофу д'Аллегре, который на это коротко ответил: «Умри!» — и ударил галантного противника ножом. В результате этого ранения 22 сентября 1592 года барон скончался.

История сохранила для нас и курьёзные дуэли, доведённые до абсурда. Двое соперников влезли в бочку и там изрезали друг друга ножами. Два других задиры при решении вопроса, кому пройти первому, схватились за левые руки и закололи друг друга кинжалами. А вот какую историю о дуэли на кинжалах в своей книге «The sword through the centuries» донёс до нас Альфред Хаттон. Граф Мартиненго был великим воином и обладал репутацией, созданной его подвигами. Но в то же время он был жестоким и беспринципным задирой. Как-то раз у него возникли разногласия с неким господином из Брешии, принадлежавшим к высшему обществу города, и он неоднократно пытался вызвать его на бой. Но вельможный синьор не был склонен вступать в какие-либо поединки. Отчаявшийся граф решил убить соперника любым доступным способом. Он нанял пару солдат, и они втроём среди бела дня ворвались в дом того господина, отыскали его в кабинете, убили без всяких церемоний, тихо вышли, сели на приготовленных лошадей и, прежде чем родственники убитого успели их задержать, бежали в Пьемонт. После этого вряд ли стоит удивляться тому, что некоторые родственники покойного брешианца настойчиво искали встречи с графом.

Одному из них, некоему итальянскому капитану, посчастливилось встретиться с ним, хотя, как показали дальнейшие события, повезло относительно. Встреча эта произошла на мосту через реку По, который, кажется, как будто специально был создан для событий такого рода. Случилось так, что рука этого капитана была искалечена в одном из сражений, поэтому он поставил условие, что для уравнивания шансов они должны встретиться, держа по два кинжала каждый. Кроме этого, на левых руках соперники должны были иметь «повязки Жарнака» — то есть защитное снаряжение в виде полосок брони без каких-либо сочленений, которые настолько ограничивали подвижность руки, что двигать ей можно было только от плеча. Эта защита нечасто применялась в поединках, и спокойно можно было отказаться, но граф был из тех, кто не боится ни бога, ни чёрта, поэтому он ответил: «Да пусть надевает свой брассард». Как показали дальнейшие события, это и в самом деле не имело большого значения, по крайней мере, для графа, так как после нескольких выпадов, вольтов и уклонов он вонзил один из своих кинжалов точно в сердце противника и весело продолжил путь, а этот инцидент, кроме прочего, укрепил его репутацию.

У Хаттона мы находим и другую любопытную историю. Сир де ла Рок, господин старше шестидесяти, и виконт д'Алемань, молодой человек лет тридцати, были близкими соседями, и это соседство стало причиной ссоры. Так случилось, что они были совладельцами нескольких деревень, что мы понимаем как равные права сеньоров, и изначально ссора завязалась не между ними самими, а между их слугами — судебными приставами. Одну из таких сцен нам представляет Шекспир в «Ромео и Джульетте». Слуги двух враждующих кланов, Монтекки и Капулетти, встречаются на улице и затевают ссору, в которую им бы не стоило ввязываться. После небольшой предварительной перепалки Грегори спрашивает Самсона: «Вы ищете ссоры, синьор?», а тот отвечает: «Если вы её ищете, синьор, то я к вашим услугам».

Так случилось и с нашими приставами: они встретились в одной из деревенек для решения каких-то служебных дел и повздорили, так как каждый из них настаивал, что именно у него преимущество в решении спорного вопроса. Поскольку оба они не были аристократами и не имели привилегии на ношение мечей, их конфликт вылился в оскорбления, о которых оба должным образом и каждый в своей интерпретации сообщили своим хозяевам.

Де ла Рок вооружился двумя кинжалами и, встретив своего противника на улице Абэ, обратился к нему: «Сир, вы молоды, а я стар. Если наш поединок будет проходить на рапирах, ваше преимущество окажется несомненным. Поэтому выберите один из этих кинжалов и дайте мне сатисфакцию за нанесённое оскорбление». Д’Алемань принял этот учтивый вызов. В секунданты ла Рока они взяли Сира де Винса и юного Салернеса в качестве секунданта д’Алеманя. Соперники выехали из города и направились к сухому рву, затем секунданты отошли в сторону, чтобы наблюдать за ходом событий. «Дайте мне левую руку», — воскликнул ла Рок обратившись к д’Алеманю. Они взялись за руки и сразу же пустили кинжалы в ход. Старший из дуэлянтов нанёс своему противнику удар в корпус, в ответ получил кинжал по рукоятку в горло и упал мёртвым к ногам соперника.

И, конечно же, нельзя не вспомнить известного «кинжальщика» начала XVII столетия, скромного школьного учителя из Ангулема Франсуа Равальяка, вошедшего в историю благодаря тому, что 14 мая 1610 года он заколол ножом короля Франции Генриха IV. За пятнадцать лет до этого несчастного дня, 27 декабря 1595 года, многострадальный монарх уже пережил одно покушение, когда некий студиоз из клермонского иезуитского колледжа попытался воткнуть ему кинжал в горло, но, поскольку в этот момент король наклонился, удар пришёлся в верхнюю губу[1082].


Рис. 1. Франсуа Равальяк.

Равальяк был удачливей и убил короля двумя ударами в грудь. Как принято считать, первый удар пришёлся в ребро, но упорный учитель мгновенно нанёс второй. После первого удара король поднял руку, что и позволило Равальяку беспрепятственно нанести второй удар, который, согласно мнению Перефикса и л'Этуаля, угодил точно в сердце, а по свидетельству Риго, повредил предсердие. Убийца попытался нанести третий удар, но, по легенде, для защиты короля под нож якобы подставил руку герцог Эперно. «French Mercury» писала, что Генрих умер от первого удара, который «прошёл между пятым и шестым ребром, пробил вену и предсердие и перерезал полую вену, вследствие чего венценосец «мгновенно лишился речи и жизни». Однако в действительности первый удар лишь оцарапал кожу, не нанеся королю вреда. В большинстве источников в качестве оружия убийцы короля фигурирует кинжал, однако в «Procès Criminel fait a Francois Ravaillac» — стенограмме процесса Равальяка орудием убийства назван «couteau», то есть нож. В материалах допроса Равальяка также фигурирует «обоюдоострый нож с роговой рукояткой». На портретах той эпохи он неизменно изображён держащим в руке нож с волнистым «пламенеющим» клинком.

Чем бы ни был зарезан основатель династии Бурбонов, но этот инцидент стал продолжением старой, доброй и уже устоявшейся традиции резать французских королей. Так, ещё задолго до Равальяка и иезуита, 1 августа 1589 года некий монах-доминиканец, Жак Клемент, ударил короля Франции Генриха III ножом в живот, отчего монарх и почил в бозе на следующий день. Видимо, именно эта неприятная манера пускать французских монархов под нож и сыграла фатальную роль в формировании мировоззрения и системы ценностей будущего венценосца, объявившего ножам беспощадную войну и вошедшего в историю под именем Людовик XIV. Людовик, или, как его ещё называли, Король-Солнце, большую часть своего правления вёл бои с традицией дворянских дуэлей, однако драконовские законы, безжалостно искоренявшие чуму поножовщины, также вышли именно из-под его пера.

Французские монархи безуспешно пытались запретить остроконечные ножи ещё эдиктом от далёкого 1287 года. Следующий ордонанс, направленный против остроконечного оружия, был издан в 1487 году и запрещал ношение луков, арбалетов, алебард, пик, мечей, и кинжалов. Но настоящим ударом для французских любителей пырнуть ближнего своего смертоносным изделием тверских фабрик явился именно королевский эдикт Людовика XIV о запрете остроконечных ножей от 12 января 1688 года. Указ сей за ослушание грозил вполне осязаемыми и не только небесными карами, быстро отбившими у пейзан и вельмож охоту хвататься за ножи. А не успели французы прийти в себя от первого ордонанса, как августейший монарх 12 июля 1669 года огласил новую расширенную редакцию закона, грозящую ещё более жуткими карами.

В этих указах милостью Божьей король Франции и Наварры сообщал своим подданным о приобретении многих городов во Фландрии и на других землях Нидерландов, отошедших Франции по Ла-Шапельскому договору. После этой преамбулы монарх плавно переходил к тому, что спокойствие и благоденствие в этих землях омрачается частыми ссорами их жителей, в которых случаются ранения и даже убийства, производимые ножами. Согласно ордонансу от 1669 года, если кто осмелился вопреки королевскому запрету носить при себе остроконечный нож или же достать его, то в случае, если ослушник не нанёс вреда и никому не причинил ранения, на первый раз его приговаривали к заковыванию в кандалы или к изгнанию. В случае же рецидива предлагалось более суровое наказание на усмотрение судей и в зависимости от обстоятельств дела.

За ранение, нанесённое ножом, виновный отправлялся на галеры, а если оно оказывалось тяжёлым или смертельным, то его приговаривали к смертной казни. Далее следует ремарка предусмотрительного и дальновидного короля, решившего превентивно пресечь возможные злоупотребления, которая гласила, что в подобных случаях не предусматриваются никакие заступничества или прошения о помилования на любом уровне, за исключением королевского помилования, скрёплённого большой королевской печатью.

Чтобы окончательно предотвратить вероятные злоупотребления, связанные с использованием ножей, Король-Солнце этим эдиктом настрого запретил оружейникам и торговцам изготавливать, покупать и продавать кинжалы, стилеты, штыки и остроконечные ножи под страхом конфискации товара и штрафа в сто флоринов. Треть указанной суммы отходила короне, треть — информатору и последняя треть — судебному приставу или другим полицейским чиновникам, проводившим конфискацию. Далее этот указ уточняет, что эти же санкции также распространяются на трактирщиков и хозяев постоялых дворов, которым вменялось в обязанность убрать остроконечные ножи со столов или притупить их в течение трёх дней с момента публикации настоящего эдикта.

Очевидно, именно благодаря суровым законам появлялись достаточно курьёзные и экзотические виды дуэльного оружия — например, кинжалы на шлемах. Так, Хаттон в своей работе приводит историю двух корсиканских солдат — крепких парней, которые, поссорившись, решили встретиться в поединке. Из одежды на них были кольчуги без рукавов, надетые на простые рубахи, и стальные шлемы-морионы на головах. Счастливчик, которому достался выбор оружия, опасаясь силы и борцовского умения противника, сделал особый выбор: он настаивал, чтобы на макушке их шлемов были надёжно закреплены наточенные, обоюдоострые кинжальные клинки, и, кроме этой странной конструкции, каждый должен был вооружиться мечом. Они выполнили все необходимые церемонии и принялись за дело. Так как оба соперника были искусными фехтовальщиками, большинство мощных ударов не достигало цели.

Вскоре один из них, кто был посильнее и слыл хорошим борцом, перешёл в рукопашную схватку и бросил противника на землю. Но тот, хоть и был физически слабее, оказался настоящим бойцом, не разжал в падении хватки, и они упали вместе. При этом борец упал крайне неудачно и сломал себе руку, что лишило его всякого преимущества. В пылу схватки оба потеряли мечи, и единственным оставшимся у них оружием были клювообразные кинжалы на шлемах. Они лежали, сцепившись на земле, и били друг друга этими страшными клювами, как две разъярённые птицы, пока их незащищённые лица, шеи и руки не были исколоты и изрезаны до неузнаваемости. И так они сражались до тех пор, пока настолько не ослабели от мучений, усталости и потери крови, что уже только ворочались с боку на бок, совершенно обессилев и будучи не в состоянии пошевелить ни рукой, ни ногой. В таком прискорбном состоянии они были унесены секундантами, и победитель так и не был определён.

Некоторые авторы склонны считать, что именно Король-Солнце покончил с дуэльным безумием, терзавшим Францию долгие годы. Другие оппонируют им тем, что и после смерти Людовика дуэли оставались любимой забавой нобилитета. Как мне кажется, именно усилия мудрого монарха уберегли Францию от судьбы, постигшей некоторые другие страны Средиземноморья, такие как Испания и Италия, где долгие столетия культура народных дуэлей на ножах исправно собирала свою кровавую жатву.

Разумеется, я не считаю это исключительной заслугой королевских ордонансов — такие же, не менее жёсткие указы, направленные на борьбу с ножами и поножовщиной, регулярно издавались и в Испании, и в Италии. Также я не думаю, что какую-то фатальную роль могла сыграть разница в темпераментах этих народов или то, что французы были менее склонны к насилию, чем, скажем, итальянцы. Скорее решающим фактором в борьбе с поножовщинами во Франции стала сильная исполнительная власть, жёстко и своевременно обеспечивающая проведение королевских решений в жизнь, а также осуществляющая не менее жёсткий контроль за их выполнением.

Как мы неоднократно убеждались на примере тех же Италии и Испании, французам было нельзя отказать в одном: где и когда они бы ни появлялись — будь то в правление Короля-Солнце или Наполеона Бонапарта, в Италии или в Испании, там тут же железной рукой, жёстко и бескомпромиссно, начинал устанавливаться порядок. Всё решалось чётко, слаженно и быстро. Итальянские власти столетиями вели вялую борьбу с ножами и достигшей пугающих масштабов культурой ножевых поединков. Французы мгновенно решили эту проблему с помощью суровых судебных приговоров, за которыми следовали реальные и длительные тюремные сроки. Патрули отбирали у прохожих ножи прямо на улице и в поисках оружия проводили домашние обыски. Всё то же самое можно сказать и об Испании — во время французской оккупации там проводили аресты и показательные казни поножовщиков, отбирали навахи и даже вводили запреты на ношение плащей, под которыми испанцы традиционно скрывали клинки. Можно долго спорить об оправданности этих мер, но не вызывает никаких сомнений, что появление жёсткой и неподкупной французской исполнительной власти всегда предвещало мощный удар по преступности и не в последнюю очередь по ножевой культуре. Эффективность французского правосудия, косвенно подтверждает и старинная голландская пословица, гласившая: «Сто голландцев — сто ножей, сто, сто шотландцев — двести ножей, а сто французов — ни одного ножа».

Хотелось бы отметить ещё один крайне любопытный факт. Я не зря привёл цитату из эдикта 1669 года, в котором говорится «о приобретении многих городов во Фландрии и на других землях Нидерландов, отошедших Франции». Это один из ключевых моментов нашего исследования, и поэтому хотелось бы остановиться на нём подробней. В 1667 году Людовик XIV начал войну с Испанией. В качестве предлога для притязаний на большую часть испанских Нидерландов он использовал свой брак с дочерью скончавшегося короля Испании Карлоса IV Испанского — Марией Терезией и сослался на немецкое право наследования, принятое в Брабанте и Намюре.

2 мая 1668 года в Аахене был подписан мирный договор, по которому к Франции отходили одиннадцать городов испанских Нидерландов. А уже 14-января того же года выходит жесточайший указ, направленный на борьбу с ножами и поножовщиной.

Возникают интересные корреляции. Вскоре после появления эдикта Короля-Солнца в 1697 году царь всея Руси Пётр Алексеевич совершает турне по Нидерландам. А по возвращении, в 1700 году, неожиданно издаёт суровый указ против остроконечных ножей, грозящий отступникам и нарушителям царской воли битьём кнутом и ссылкой. Это любопытная взаимосвязь требует дополнительного изучения и выходит за рамки данной работы, однако не исключено, что оба эти эдикта в подобном контексте не были случайностью. Могу только предположить, что определённое влияние на исчезновение дуэлей на ножах в Голландии оказала Франция. Конечно, это только версия, да и факторов, способствовавших окончанию дуэлей, было значительно больше, но и эту трактовку нельзя списывать со счетов.

Но вернёмся к народным дуэлям. Упоминания о поединках на ножах во Франции вплоть до конца XIX века были редкими и отрывочными. Подобные инциденты, как правило, происходили среди моряков или в армейской среде — двух субкультурах, первая из которых славилась агрессивностью и склонностью к насилию, а вторая — болезненным отношением к чести. Так, довольно необычная офицерская дуэль произошла в Париже между капитаном Раулем де Вером и полковником Барбье-Дюфэ. Во время ссоры они договорились драться на дуэли с кинжалами в правых руках, в то время как их левые руки были связаны вместе. В результате этого поединка де Вер был убит, а Барбье-Дюфэ смертельно ранен. Американские моряки не питали тёплых чувств к французам и считали их, как и испанцев, любителями хвататься за ножи, что прекрасно иллюстрирует стычка между французскими и американскими моряками, имевшая место в октябре 1806 года.

Началом недолгой эпохи дуэлей на ножах во Франции можно считать первую четверть XX столетия, и появлением своим эти поединки обязаны легендарной парижской субкультуре, известной как «les apaches», или просто «апаши». «Лес апашес» были частью преступного мира Парижа времён Belle Epoque — «прекрасной эпохи», охватывающей период с конца XIX века до Первой мировой войны. Это прозвище они получили благодаря своему эпатажному поведению и эскападам, напоминавшим дикие выходки, приписываемые европейцами индейцам — апачам. А возможно, на появление этого названия повлияли газетные статьи тех лет, изобиловавшие подробностями стычек американской кавалерии с апачами и портретами их легендарного вождя Джеронимо.


Рис. 2. Апаши, начало XX в.

Согласно одной из трактовок, впервые эта выражение прозвучало в 1902 году в статье двух парижских журналистов — Артура Дюпена и Виктора Морриса. «Апашами» они называли бандитов и хулиганов с Рю де Лаппе и сутенёров Бельвилля, отличавшихся от других преступников эксцентричным поведением и любовью к демонстративному эпатажу публики. В этой заметке описывалась драка у одного из ночных монмартрских клубов: «Накал страстей в шумной ссоре между двумя мужчинами и женщиной достиг ярости индейцев апачей, бросающихся в бой».

По легенде, троице драчунов этот эпитет пришёлся по душе, название прижилось, и вскоре все парижские уличные банды стали называть себя апашам.

No comments for this topic.
 

Яндекс.Метрика