Также и Пердикарис, упоминая сходство маниотов с их предками-спартанцами, отмечал особое положение их женщин, которые, как и в древней Спарте, пользовались большим уважением и участвовали в боях наравне с мужчинами. Так, например, во время частых распрей между кланами, когда мужчины-маниоты не могли покинуть свои дома-башни, их на своих спинах переносили женщины. Многие из них покрыли себя славой во время войн с турками, и греческий сенат даже наградил двух маниоток за проявленное в бою мужество. В обращении с оружием женщины Мани были не менее искусны, чем их спартанские предшественницы. Так, Пердикарис приводит рассказ некоего полковника Лика, которому маниотская женщина предложила соревнование в стрельбе из мушкета по шляпе, лежавшей на расстоянии 150 метров. Полковник отклонил это предложение, но вовсе не из джентльменских побуждений, как можно предположить, а так как хорошо знал, что за плечами у этой женщины боевой опыт многочисленных сражений, и два боевых ранения полученных в боях с турками.
Таким образом, из этих свидетельств мы видим, что не только сами маниоты считали себя прямыми потомками спартанцев, но и многие исследователи, знакомые с их бытом и традициями, придерживались той же точки зрения. И такой известный и авторитетный автор, как французский историк Рулье, отмечал, что совет старейшин маниотов при заключении договоров, как и много веков назад, именовал себя сенатом Лакедемона. Когда в 1770 году маниоты восстали, чтобы поддержать неудачную попытку России освободить Грецию, они отправили к Фёдору Орлову, готовившему в Италии военную операцию, делегацию, именуемую «Спартанское посольство». Орлов питал слабость к античности и из имевшихся в его распоряжении войск он создал два подразделения, которые назвал «Спартанскими легионами». Как описывал маниотов один из современников: «Сии потомки Лакедемонян не показывают в себе тех признаков порабощения, какие приметны в прочих греках, находящихся под непосредственным господством турков».
Российский морской офицер Владимир Броневский, участвовавший в Средиземноморской кампании 1805–1810 гг., писал, что в горах Тайгет живут маниоты, сохранившие свою независимость потомки спартанцев. Далее он отмечал, что они суровы, любят вольность, оказывают уважение старцам, поют исключительно военные песни и бесстрашно умирают.
Роусон в работе «The Spartan tradition in European thought» пишет, что свирепые жители мыса Матапан считались и византийскими, и современными учёными остатками древних спартанцев. Их поведение, включая воинственность их женщин, «делало их если не достойными славы спартанцев, то достойными претендовать на неё». И полковник Луис Вутье в своих воспоминаниях о войне в Греции называл маниотов настоящими спартанцами и отмечал их усердие в соблюдении древних спартанских законов, изданных ещё легендарным Ликургом.
Безжалостность этих наследников славы Леонидаса поражала даже видавших виды товарищей по оружию, сражавшихся с ну ми в одних рядах. Греческий поэт XVIII века Антониос Кирьязис, известный под псевдонимом Ригас Велестинлис, в своём «Военном гимне» назвал свирепых маниотов «известными львами».
Некий русский офицер, воевавший вместе с маниотами против турок, вспоминал один из эпизодов этой войны, когда маниотский отряд, получивший название Восточного легиона, был передан под командование капитана по фамилии Барков. С Барковым находился лейтенант Псаро, грек по происхождению, один сержант и 12 русских солдат. Легион напал на турецкий лагерь у города Мизитра, в котором насчитывалось около 3000 турецких солдат. 8 марта после девятидневной осады крепости турки числом 3500 человек сдались, выдав оружие и амуницию. Как только это произошло, маниоты, не соблюдавшие никаких законов войны, набросились на турок и вырезали их, не щадя ни женщин, ни детей. Барков с 12 русскими солдатами пытался защитить турок, сам рискуя при этом жизнью.
Маниоты вырезали около тысячи турок. Остальных Барков спрятал в греческих домах в городском предместье и поставил часовых. Для того чтобы добраться до своих жертв, маниоты в ярости открывали огонь по русским часовым. В результате, чтобы укротить их гнев, Баркову пришлось отдать город на разграбление. Пока маниоты грабили город, он скрытно выводил турок, но, несмотря на все меры предосторожности, некоторые маниоты предпочли добыче месть и кровь. Они преследовали турок и по дороге убивали. Спаслись немногие. Всего турок с женщинами и детьми было около 8000 человек.
Поэтому неудивительно, что, прибыв к берегам Южной Италии, переселенцы из Мани не превратились в мирных виноделов и не занялись изготовлением оливкового масла или высаживанием фруктовых деревьев. Они продолжили заниматься привычным ремеслом, унаследованным от спартанских пращуров, тем единственным, что они умели делать хорошо, — войной. Эти воины из Пелопоннеса и составили основу страдиотов — легендарной лёгкой кавалерии Венецианской республики, покрывшей себя славой в войнах с Османской империей.
Неаполь, находившийся под испанским владычеством, начал набирать на службу страдиотов в конце XV — начале XVI века. Первые страдиоты в службах Испании были зарегистрированы в 1470-х, после восстания в Мани под руководством Кладаса Коркоделиоса. После провала этого восстания большая часть повстанцев продолжила служить испанской короне в Италии.
Вот как описал прибытие страдиотов в Венецию один из очевидцев, известный историк Марино Сануто: «22 апреля 1482 года прибыл первый корабль с кавалерией, перевозивший на борту семьсот страдиотов из Корони. Страдиоты, греки и они носят широкие плащи и высокие шапки, на некоторых надеты доспехи… в Пелопоннесе они привыкли к разбою и частому грабежу. Они прекрасно противостоят туркам, отлично устраивают вылазки, неожиданно налетают на врага и лояльны к своим правителям. Они не берут пленных, а отрезают своим противникам головы, получая по их обычаю дукат за каждую» .
Хотел бы обратить внимание на маниотский обычай отрезания голов, отсылающий нас к древним эллинским традициям и верованиям. Как известно, античные греки практиковали обезглавливание врагов, так как считали, что именно голова является вместилищем «псюхе» — жизни. Даже глагол SeipOTopeiv — «перерезать шею», использовался в античной Греции в значении «убивать.
В 1538 году, после того как венецианцы покинули Корон, испанское правительство Неаполя приняло множество беженцев из городов и регионов Пелопоннеса, часть которых также осталась служить венецианцам в качестве страдиотов.
Наем и содержание этих кондотьеров Неаполь продолжал до начала XVIII столетия. Большую часть войск набирали в Эпире и Южной Албании. Согласно анналам подразделения лёгкой балканской пехоты на службе Королевства Двух Сицилий — Reggimento Real Macedone, создателем и первым командиром этого соединения был граф Стратес Гкикас, который описывается в этих документах как «ветеран страдиотов». Это может являться ещё одним свидетельством того, что в XVIII столетии страдиоты всё ещё состояли на службе Неаполитанского королевстваз.
Кроме бесстрашия в бою, безжалостности к врагам и соблюдения древних законов и кодексов Лакедемона эти воины унаследовали от своих спартанских предков ещё один мрачный обычай, известный как кровная месть. Возможно, именно переселенцы с Мани в XV–XVI веках привезли эту древнюю традицию на Корсику и в Южную Италию, где она и легла в основу легендарной вендетты. Некоторые авторы ошибочно трактуют происхождение кровной мести, связывая её с отголосками традиции судебных поединков. Но кровная месть является значительно более древним феноменом, порождённым архаичными верованиями и уходящим корнями в мифологию античной Греции и доэллинские религии. Так, одно из первых упоминаний о кровной мести у эллинов мы находим в известном мифе об убившем свою мать Оресте. Как известно, за этот проступок его преследовали безжалостные эриннии, известные также и римлянам под именем фурий — богини мести, со змеями вместо волос, чёрными пёсьими мордами вместо лиц, и с крыльями летучих мышей за спиной.
Специалист по античной религии и фольклору Греции профессор Джон Лоусон писал, что концепция вендетты у маниотов заключалась в следующем. Человек, погибший насильственной смертью, не мог успокоиться в могиле, пока не будет отомщён, и выходил в мир живых как вриколакос — оборотень, обуреваемый жаждой крови своего врага. Чтобы обеспечить покой его телу и душе, на ближайших родственников убитого возлагалась обязанность уничтожить убийцу или, по крайней мере, кого-то из его близких. До свершения мести над сыном довлело проклятие его отца, и если из-за его трусости или по другой причине месть не состоялась, то это проклятие переходило и на него, и после смерти он также превращался во вриколакоса. Вкратце учение маниотов сводилось к тому, что убитый восставал из могилы для свершения мести, которая заключалась в том, что убийцу должна была постигнуть участь его жертвы — насильственная смерть. Но в то же время убитый взывал о помощи к своим близким, угрожая им страданиями. Таким образом, вера в могущественное и мстительное привидение и служила главной движущей силой вендетты.
Маниотский поэт XVIII века Никетас Нифакос рассказывал, что, когда в Мани мужчина не погибал в бою, а умирал от естественных причин, маниоты впадали в отчаяние, так как не было виновника смерти и некому было мстить. Таким образом, с их точки зрения справедливость могла остаться не восстановленной. Поэтому, по свидетельству Нифакоса, смерть от естественных причин могла вызывать у маниотов угрозы мести Харону, и даже самому Богу. Любые похороны предоставляли семье благоприятную возможность демонстрации мощи клана. И чем больше на панихиде присутствовало родственников, тем больше было уважение к могуществу семьи, а следовательно, тем меньше было желающих причинить этой семье вред.
Кровная месть, или, как её называли сами маниоты, дикомэ, или гдикомэ, была таким же проклятием земли Пелопоннеса, как и вендетта в деревнях Корсики и Сицилии несколько столетий спустя. Голосили женщины в чёрном, а братья и сыновья давали суровые клятвы мести над свежими могилами. Решение о начале вендетты принимались на холодную голову на семейном совете. После этого семья, начавшая дикомэ, «официально» объявляла о своём намерении. Тогда в деревне слышался колокольный звон, знаменовавший начало «войны», и маниоты закрывались в своих домах-башнях с узкими бойницами вместо окон. По древнему кодексу чести маниотов, любые враждебные действия в отношении противника, предпринятые после объявления вендетты, считались правомерными, и полем битвы являлась вся деревня вместе с окрестностями.
Иногда дикомэ мог приостанавливаться по обоюдному согласию. Эти перемирия, называемые трева, как правило, предпринимались для проведения сельскохозяйственных работ, таких как сев, молотьба или сбор маслин. Кровники даже могли работать рядом в поле, но в полном молчании, не обмолвясь ни словом. По окончании трева военные действия возобновлялись. Ещё одним основанием для трева могли стать торжественные церемонии, такие как свадьбы или крестины. Окончательно же дикомэ прекращался только после уничтожения всей враждебной семьи или клана. Выжившие из поверженного клана покидали деревню, по традиции оставляя всё своё имущество победителям.
В спорных случаях решения по дикомэ, так же как в древней Спарте, принимались «геронтики», или советом старейшин Мани под управлением «капитана». Война между враждующими семьями мгновенно прекращалась только в одном случае — при нападении турок. Так, самое известное перемирие трева было объявлено национальным героем Мани, сыном легендарного военачальника маниотов Петробея Мавромихалисом в 1821 году, незадолго до начала освободительной войны против турок.
Полковник Вуатье в мемуарах о войне Греции вспоминал, что как-то раз он наткнулся на груду убитых. К нему подбежал проводник и объяснил, что это тела 150 турок, вырезанных маниотами. В одной из вылазок Малвазийского гарнизона турки захватили в плен молодого маниота из уважаемого рода и жестоко казнили на глазах его воинов. В ответ на это разъярённые маниоты, следуя закону вендетты, изрубили всех пленных турок.
Я не могу однозначно утверждать, что обычай кровной мести появился в Южной Италии и на Корсике исключительно благодаря маниотам — подобная традиция была характерна для многих родоплеменных сообществ Европы. Но в пользу этой версии свидетельствует несколько фактов. Правители Неаполитанского королевства не случайно способствовали притоку иммигрантов и поощряли расселение беженцев-маниотов в определённых регионах Апулии. В XI-XVII веках эти земли практически опустели и превратились в заболоченные пустоши. Тому было много причин. Вероятно, основной из них было включение апулийской столицы — Бари в состав Неаполитанского королевства, что несомненно нанесло удар по экономике региона и затормозило его развитие. Кроме этого свою лепту внесла и свирепствовавшая в этих местах малярия, выкосившая немалую часть населения Апулии. Таким образом, маниоты высадились в практически обезлюдевших местах, и, поэтому не только не ассимилировались, но и приняли самое деятельное участие в этногенезе апулийцев. Что позволило им сохранить свою идентичность, традиционную этническую культуру, а также архаичные верования, обычаи и традиции. Также нельзя отрицать и тот факт, что и кровавый обычай вендетты в Средиземноморье получил наибольшее распространение именно в бывших в колониях и местах компактного расселения маниотов.
Так, например, обычай кровной мести, типичный для Сицилии, Калабрии или Апулии, практически неизвестен на севере Италии, и более того, северяне Милана или Пьемонта считают его варварской традицией, характерной исключительно для «диких» южан.
Естественно, возникает закономерный вопрос: а как же хрестоматийная история вендетты семейств Монтекки и Капулетти, кульминацией которой стала смерть Ромео и Джульетты? Ведь все прекрасно помнят, что сценой этой драмы являлась Верона, расположенная на севере Италии. Но этому есть простое объяснение. Самая ранняя из обнаруженных историками литературы версий этой трагедии, «II novellino», была написана около 1450 года. Принадлежала она перу некоего Мазуччо Салернитано, чьё настоящее имя было Том-мазо Гуардати, творившего при дворе арагонских королей Неаполя. «Il novellino» — это сборник рассказов, один из которых описывает историю тайной любви Мариотто и Ганоццы. Сюжет один в один повторяет знакомую всем историю Ромео и Джульетты, за исключением того, что фамилии семей не упоминаются, а Ромео-Мариотто не кончает жизнь самоубийством, а его обезглавливают по приговору суда. Да и происходят все эти трагические события значительно южнее Вероны, в тосканской Сиене.
Но главное не это. В оригинальной версии Мазуччо вендетта вообще не фигурирует, речь идёт о том, что у «одного уважаемого гражданина» по имени Мариотто вышел конфликт с другим, не менее уважаемым жителем города, который перерос в драку, в результате который оппонент Мариотто скончался от удара палкой. То есть с натяжкой это можно рассматривать как самооборону, но уж точно не как вендетту. Это достаточно распространённый пример. Немало историков грешит тем, что выдаёт за вендетты самые заурядные уличные драки, семейные дрязги и бытовые конфликты.
Если уж и говорить о теме вендетты в работах Шекспира, то в первую очередь следовало бы вспомнить Гамлета. Именно в этом произведении мы находим воплощение древнего дорийского мифа о мстительном привидении, взывающем к отмщению — призрак коварно убитого старого короля является к сыну, своему прямому потомку по мужской цинии, как напоминание о необходимости свершения правосудия.
Существуют и другие, не менее любопытные свидетельства, однозначно доказывающие связь южноитальянских ножевых традиций с греками-маниотами. Факты, которые нам предстоит рассмотреть, продолжают эту цепь необычных совпадений.
В апулийских регионах, куда в шестнадцатом столетии переселились выходцы из Мани, существует любопытная традиция, известная как «данца скерма», «пиццика скерма», или «скерма салентина». «Скерма салентина», или «салентийское фехтование», представляет собой некое подобие символического поединка-танца, исполняемого исключительно мужчинами. Двое соперников входят в круг образованный толпой, и начинают ритуальный поединок на ножах, или, скорее, танец-дуэль, в котором нож заменяют сложенные вместе пальцы. Этот танец известен практически на всём юге страны, но центром его считается апулийский городок Руффано в административном районе Лечче. На протяжении многих столетий в ночь с 15 на 16 августа в исторической части Руффано, называемой Торепадули, проходят празднования в честь одного из покровителей города — святого Рокко, почтить которого приезжают тысячи паломников. Ближе к полуночи толпа зрителей образует круг, и начинается традиционная апулийская «пиццика скерма». Мужчины ритмично двигаются по кругу под аккомпанемент бубна и флейты, время от времени совершая прыжки и угрожающие выпады, имитирующие удары ножом.
Рис. 5. Тарантелла. Phonurgia Nova, Афанасий Кирхер, 1673 г.
Одно из первых свидетельств о существовании этого апулийского танца я обнаружил в датированной 1673 годом работе «Phonurgia Nova», принадлежащей перу известного немецкого учёного-иезуита XVII столетия, автора более чем сорока научных трудов, Афанасия Кирхнера. Посетивший в 1638 году Южную Италию Кирхнер не только изучал сдвиги земной коры в кратере Везувия и проводил геологические изыскания в Мессине, но и, будучи человеком любознательным и обладавшим пытливым умом, интересовался местными нравами и традициями. В том числе его внимание привлёк апулийский танец называемый «тарантелла». Но вместо привычного изображения пляшущих девиц, на гравюре из работы Кирхнера мы видим танцующих мужчин, один из которых вооружён двумя кинжалами. Судя по музыкальным инструментам, композиции рисунка и движениям танцоров, изображенная иезуитом тарантелла, скорее напоминает не деревенские танцульки, а воинский танец античности, известный как пиррих Поэтому, обратимся к истории и происхождению этого легендарного боевого танца.
Среди всевозможных разновидностей гимнастических танцев античности особо важными считались танцы воинов, изобретение которых приписывалось богине Минерве. Самым впечатляющим из них был корибантум. Этот фригийский танец носил смешанный характер: в нем прослеживаются черты боевого, религиозного и мимического танцев. Вооруженные танцоры подпрыгивали, подбрасывая оружие вверх и лязгая им. Так они имитировали корибантов, старавшихся заглушить крики новорожденного Зевса на Крите. Сохранился терракотовый барельеф, изображающий пиррический танец двух корибантов, или, как их называли на Крите, куретов, вооружённых короткими листовидными греческими мечами-ксифосами.
Пиррих, боевой танец дорийцев, был довольно быстр, исполнялся под двойную дудочку и символизировал действия воинов на бранном поле. Описанный Гомером «Hoplites» — гоплит считается танцем именно этого типа. Дорийцы очень трепетно относились к этому танцу и считали, что их военный успех зависит от быстроты и сноровки его исполнения. Подобные воинские танцы с оружием существовали и у других народов. Так, например, в Риме военным танцем, введенным Ромулом в память о похищении сабинянок, был «салтатио белликрепа». Эти танцы были популярны и в Англии, и их изображения в английских манускриптах дают основания предполагать, что это были всё те же древние пиррические танцы греков, привезённые в Рим Юлием Цезарем, а позже попавшие с его легионами в Британию. В Древней Греции также были очень почитаемы танцы жонглёров и акробатов с ножами и мечами.
Родиной пиррического танца считается Крит. Николай Дамасский в «Стобее» писал, что мальчики у критян получали совместное строгое воспитание: они обучались военному искусству, занимались охотой, бегали в гору босиком и вооруженные усердно упражнялись в пиррихе, который придумал Пиррих Кидониат, родом критянин.
Другие авторы приписывали изобретение пирриха Кастору, Дионису или Афине. Из мифических сказаний можно заключить, что изобретатель этого танца был выходцем с Крита или из Спарты. Платон описывал пиррих как мимическую военную игру, в которой танцоры движениями тела выражали приемы, использовавшиеся в сражении при нападении и обороне от врага. Афеней называл пиррих спартанцев «προγυμναδμα του πολεμου» — «военная тренировка».
По свидетельству греческого историка Ксенофона, пиррих танцевали под звуки флейты в полном вооружении, ловко подпрыгивая на значительную высоту и обмениваясь ударами меча. Пиррих длился до того момента, пока один из танцоров не изображал нанесение противнику смертельного ранения. Тот падал как убитый, хотя на самом деле не получил ни царапины. После этого победитель снимал с себя доспехи и выходил петь гимн в честь Ситалка, в то время как «убитого» скорбно уносили друзья. Скорее всего, Ксенофон имел в виду фракийского царя Ситалка, правившего Фракией в пятом веке до нашей эры.
Эти древние пиррические танцы можно было увидеть и в Италии начала XVI века, когда они исполнялись для увеселения герцогини Феррары, Модены и Реджио, печально известной Лукреции Борджиа. Одни танцоры были вооружены большими ножами, другие булавами или двуручными мечами, и кроме этого у всех были кинжалы. Поклонившись, они начинали танцевать под звуки музыки, потом разделялись на две группы, и тут же вступали в бой. Каждый удар наносился в такт с музыкой. Затем те, кто был вооружён булавами, отбрасывали их в сторону, доставали мечи, и начинали наносить друг другу колющие удары — «colpi di punto», не переставая при этом танцевать. По условному сигналу они бросали мечи, и набрасывались друг на друга с кинжалами, По другому сигналу, половина танцоров бросалась на землю, изображая раненых, в то время как их «противники» стояли над ними с кинжалами в руках в роли победителей.
Французский дипломат, историк и путешественник Франсуа Пукевиль, занимавший пост консула в Греции, в 1805 году издал свои путевые заметки, в которых описал танец, очевидцем которого он стал при посещении Мани. Он отметил, что танцы маниотов поразительно напоминали ему танцы греков античности. Как и в древней Спарте они также исполнялись под звуки бубнов, флейт и сопровождались хором или предводителем танца, поющим определённое количество строф. Наблюдал он и пиррический танец двух мужчин, вооружённых кинжалами, для которого были характерны воинственные прыжки. Также и этот танец по мнению Пукевиля несомненно вёл своё происхождение от древнего Лакедемона.
«Когда я наблюдал за исполнением этого танца, мне показалось, что я перенёсся в древнюю Спарту, и в конце я уже был встревожен, ибо таковы были стремительность и ярость исполнителей, что я ожидал кровавой развязки представления», — писал Пукевиль в своих воспоминаниях.
Совершив этот краткий исторический экскурс в историю пиррических танцев, вернёмся к в современную нам Апулию и ближе познакомимся со старинной традицией «скерма салентина» — одной из последних представительниц этой древней воинской традиции.
«15 августа в Торепадули, перед храмом Святого Рокко собралась толпа из десятков тысяч людей. Примерно в 11 часов вечера Джузеппе Мемми и его музыканты с бубнами в руках раздвинули толпу и образовали круг. Затем встали по краям этого круга и начали играть и петь. Вскоре в центр круг вышли две девушки, и стали танцевать пиццику. Вдруг в ронду ворвались два крупных пожилых мужчины, вытеснили девушек и начали танцевать скерма. Я был удивлён, так как раньше не встречал в Саленто такого агрессивного поведения. Через несколько минут Джузеппе, прекратил играть и ушёл, сказав, что пространство круга — «ронды» отравлено их энергетикой и движениями» — вспоминал один из очевидцев.
Сложно с уверенностью сказать, каким образом эта традиция приняла сегодняшнюю форму. Как сказал о возникновении «скерма» исследователь Луиджи Тарантино: «поп esiste un'origine та una lunga genesi» — «она не появилась в один миг, а долго формировалась». В предшественники скермы он записывал и распространённые в Средневековой Италии танцы с мечом, и традиции поединков для решения вопросов чести. Кроме этого, в качестве её предтечи он также рассматривал и дуэльные техники преступного мира, из которых вышли многочисленные школы ножа по всей Южной Италии. Не менее важным фактором, являлось влияние цыганского сообщества Апулии. Трудно сказать, как эти элементы воздействовали друг на друга в течение столетий, но все они несомненно внесли свою лепту в формирование этой апулийской традиций.
В скерма существовали и реальные бои с победителями, и, как и в традиционной формальной дуэли, часто решались дела чести. Эти поединки, как и формальные дуэли, регулировались определёнными правилами, которые должны были неукоснительно соблюдаться. Один из хранителей традиции скерма, маэстро Рафаелле Донадей рассказывал, что все эти правила являются частью скерма и в наши дни. И сегодня, как и сто лет назад, эти дуэли окружает закон молчания, омерта — «gli schermatori hanno un loro códice d'omerta», что несомненно обусловленно влиянием преступного мира. И маэстро Рафаэле, и его сын Леонардо Донадей убеждены, что скерма была создана на улицах и в тюрьмах, и рождением своим она обязана «malavitosi», то есть, преступному миру.
Эти поединки проводятся и сегодня. Приезжие «люди чести» из соседних с Торрепадули городков, таких например как Тауризано, сражаются против гостей из Галиполи или Таранто, также приехавших на чествование Святого Рокко. Они входят в дуэльный круг чтобы как их деды и прадеды, защитить честь своего города, свою «территорию». Леонардо Донадей рассказывал, что в местечке Парабита было четыре банды, в Матино, пять, и шесть в Казарано. Каждая из этих группировок состояла из пяти бойцов — сакральной цифры для «малавита», преступного мира Италии. Банда, одержавшая верх в поединках на празднике Святого Рокко, главенствовала в своём районе до следующего года.
Знатоки скерма считают, что семьи связанные с преступным миром, являются лучшими представителями этого боевого искусства. Как сказала о них специалист по истории скерма, Памела Магли: «'loro sono il piu bravi tiratori di scherma» — «они самые опытные бойцы». «Malavitosi» всегда были хранителями этой традиции, а также строго соблюдали дуэльный кодекс и закон молчания. Они и сегодня продолжают участвовать в скерма на всех праздниках в честь Святого Рокко.
Как уже говорилось, важным фактором, оказавшим влияние на скерма, стала диаспора кочевых цыган из южной части Саленто. За последние семьсот лет прошло несколько этапов переселения цыган из Восточной Европы в Южную Италию. Многие столетия они занимались здесь своими традиционными промыслами. Даже и сегодня торговля лошадьми играет важную роль в жизни цыганского сообщества Апулии. Некоторые из этих торговцев осели в двух южных городках Апулии — Тауризано и Казарано, где живёт ряд влиятельных цыганских семей, таких как Бевилакуа и Ринальди. Всегда существовали сложности с интеграцией цыган в итальянское общество, да и сегодня эта проблема не исчезла. Но автор книги «Zingari, San Rocco, pizzica scherma» — «Цыгане, Сан-Рокко, пиццика скерма», музыкант Элиде Мелькиони предполагает, что именно объединение двух сообществ и привело к появлению «пиццика скерма» в её сегодняшней форме.
Рис. 6. Румынский кэлушар.
Цыгане приезжают в Руффано в преддверии праздника, и готовятся к торговле лошадьми и скобяными товарами. Они, как и салентинцы, поющие и танцующие «пиццика» в кругу перед храмом Святого Рокко, формируют свои круги, играют, танцуют и поют на свой манер. Кроме «скерма» цыгане практикуют и свои особые танцы с ножами, такие как «кэлуш». Это косвенно свидетельствует о том, что часть цыган действительно пришла в Апулию из стран Восточной Европы, так как «кэлуш», это древний славянский ритуальный танец. Он был широко распространён в Северной Болгарии, Сербии, а также в Румынии и исполнялся в Русалочью неделю — Русалии. Интересно, что в Румынии «кэлуш» практиковался исключительно членами тайного братства, так называемыми кэлушарами. Им приписывалось умение общаться с феями, летать по воздуху и исцелять больных. Известный румынский историк и культуролог Мирча Элиаде связывал это сообщество с архаичным культом богини Дианы. И тут мы опять возвращаемся к пирриху, так как некоторые исследователи связывают кэлуш с пиррическими танцами даков и фракийцев.
Мелькиони считает, что в течение ночи две этнические группы в различных кругах начинают раззадоривать и провоцировать друг друга, что приводит к трансформации танца в его боевую форму. Участие цыган в «скерма» является неотъемлемой частью праздника святого Рокко, хотя не прекращаются споры, о степени их влияния на формирование этого танца. И Леонардо Донадей и его коллега, маэстро «скерма» Альфредо Баронти утверждают, что танец, исполняемый цыганами, отличается от его традиционной салентийской разновидности. Они считают, что цыганский вариант ближе к хореографии, чем к поединку, — в частности, к тарантелле, в то время как салентийскую «скерма» следует рассматривать скорее не как танец, а как боевое искусство. Хотя, не исключено, что это связано с желанием продемонстрировать чёткое различие между двумя общинами и сохранить идею «скерма» как чисто салентинское традиционное искусство. Мне приходилось видеть оба варианта исполнения, и надо сказать, что в той форме, в которой «скерма салентина» танцуется сегодня, она очень похожа как на цыганский, так и на салентинский вариант танца. Так что налицо взаимное влияние и проникновение стилей.
Ада Метафуне как-то приводила мнение некоторых салентинцев, утверждавших, что именно они обучали цыган танцевать скерма. Но это звучит малоубедительно, так как у цыган уже и до этого существовали собственные формы танца, и обе эти формы объединились в пространственно-временном континууме праздника святого Рокко. Метафуне танцевала как цыганскую, так и салентинскую «скерма» и считает, что характерные особенности танца выражают идентичность каждой группы и связь с местом проживания. Она также считает, что цыганский вариант «скерма» быстрее, тело держится прямее, там больше прыжков и отскоков, чем у салентинцев, да и двигаются танцоры проворней — «come gazzelle» — «как газели.
С другой стороны, по наблюдениям Метафуне, салентинцы в «скерма» снижают центр тяжести, их осанка ниже и движения направлены к земле. Она объясняет эту разницу тем, что цыгане — кочевой народ и, следовательно, менее привязаны к корням. Именно поэтому, с её точки зрения, они больше прыгают, держатся более прямо и менее приземлены. А салентинцы наоборот говорят: «Noi abbiamo bisogno di radici anche nella danza, il nostro barkentro deve stare molto basso per prendere rorza dalla terra» («Нам в танце нужны корни, а центр тяжести должен находиться низко, чтобы питаться силой от земли»). Таким образом, она отмечает их сильную связь с салентской землёй, проявляющуюся в специфических формах танца.
Хотя в наши дни нож в «скерма» заменили сложенные пальцы, так было не всегда. Когда-то праздник святого Рокко предоставлял место и возможности для решения спорных вопросов. Доставались наточенные ножи, и иногда эти дела чести заканчивались смертью участников. Так Тарантино в качестве иллюстрации приводит судебное дело об убийстве в поединке на ножах, совершённом в ночь Святого Рокко в 1887 году. Он рассказывал, что в прошлом в скерма часто использовались настоящие ножи, но затем они исчезли из-за присутствовавших на празднике карабинеров.
Мелькиони дополняет, что убийства на святого Рокко происходили каждый год, и последнее было зарегистрировано в 1944 году. Также и Альфредо Баронти вспоминал, что в его юности скерма была далеко не такой безопасной. Как он заметил: «Era veramente coi coltelli» — «На самом деле там использовались ножи».
Некоторые местные жители рассказывали, что ещё совсем недавно, рано утром 16 августа, когда полицейские покидали праздник, молодёжь собиралась в домах неподалёку, и устраивала «скерма» с настоящими ножами. Но целью их было не убить противника, а лишь нанести ему метку — оставить шрам как символ урегулирования вопроса чести. Поводом для дуэлей часто являлись семейные неурядицы или сердечные дела. Независимо от того, в какое время года совершался проступок, решение вопроса могло быть отложено до празднования Дня святого Рокко. Для этого даже существовал особый ритуальный диалог на местном диалекте. Один из соперников произносил сакральную фразу: «Ne vitumu a Santu Roccu» («Увидимся на Св. Рокко»), что являлось вызовом на поединок. Если вызов принимался, то в ответ звучало: «А Santu Roccu ne vitimu» («На святого Рокко и увидимся». Таким образом, праздник служил местом для решения «отложенных» конфликтов, а, следовательно, отпадала необходимость проливать кровь в пылу ссоры сразу после оскорбления. Парни, участвовавшие в опасной «скерма», особенно если поединок проходил в присутствии зрителей, или в общественном месте, пользовались особым уважением. Хотя лезвие ножа заменили пальцы, но и сегодня, как и сто лет назад, «скерма» используется для разрешения конфликтов и всё также наполняет участников гордостью от выигранных боёв.
Давиде Монако в своём исследовании «скерма» описывал, как дуэлянты осторожно кружат вокруг соперника, внимательно наблюдая за каждым его движением. Внезапно следуют финты и атаки, а время от времени кто-то из бойцов пытается нанести по «ножу» удар ногой, но опытные дуэлянты всегда настороже. После получения «смертельного ранения» один из сражающихся выбывает, и его место занимает другой. Эти «бои», сопровождаемые ритмом бубнов, длятся всю ночь.
Монако упоминал два основных стиля скерма: «zingaro», или цыганская, и «leccese», техника, традиционная для апулийского региона Лечче. Стиль «леччезе» подразумевает более жёсткую и статичную стойку, а движения рук представляют собой комплекс закодированных жестов. Цыганский стиль более живой и активный, с резкими и даже дерзкими атаками.
